Достойна счастья

— Это все, что я могу и смею вам сказать, — ответил Федор, глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание, и добавил: — Ежели желаете, то приношу свои извинения. Я несколько увлекся и перешел границы дозволенного.

— Не совсем понимаю, о чем вы. Федор Васильевич? — растерялась Лиза.

— О своей участи. Я не имею права лелеять в отношении вас какие-либо надежды. Это было бы роковой и для вас, и для меня ошибкой.

— Позвольте мне самой судить, что для меня благо и что зло, — обиделась Лизавета, но, увидев тень страдания, мелькнувшую в его глазах, смягчила тон. — Кажется, мы начинаем ссориться, Федор Васильевич. Для меня это больно и неприятно…

— Для меня тоже… — Дивов решительно поднялся. — Разрешите откланяться.

— Не смею вас задерживать, Федор Васильевич, но… Вы придете?

Лиза прикоснулась к его руке и выжидательно взглянула на Дивова снизу вверх. Какие у нее удивительные глаза! Их ласкающая глубокая синева манила и искушала, как мечта о дальних неведомых странах или о земле обетованной, где все есть блаженство и гармония. Федор вновь не сдержал вздоха и обреченно ответил:

— Как прикажете, божественная.

От этих слов на щеках Лизы вспыхнул жаркий румянец.

— Я не могу вам приказывать, я лишь прошу…

— В таком случае до встречи.

Дивов поклонился и направился к крыльцу. Шаг его был нетверд, хотя он изо всех сил старался придать своей походке решительность, понимая, что Лиза смотрит ему вслед.

То, что произошло в саду, потрясло его. Вот и приволокнулся за хорошенькой генеральской дочкой! Всего-то и думал скрасить скуку гарнизонной жизни, а когда прикоснулся к ее неумелым губам, почувствовал вдруг, что теряет голову, что оказался где-то совсем рядом с гранью, за которой беспечный флирт может обернуться бесчестьем. Одно дело — провести жаркую ночь в сражении с жрицей любви из «Красного кабачка» или востроглазой «модисткой» из салона мадам Дюпре, и совсем другое — невинная барышня его круга. Вернее, его бывшего круга. Пусть он и разжалован в солдаты, но чести у него никто отнять не сможет… Кроме, пожалуй, него самого, если в угаре страстных желаний и жажде обладания погубит он будущее невинной и доверчивой девушки. «Да кто ж о том узнает? — искушал его бес. — Она же, как спелый плод — шевельни пальцем, сама в объятия упадет. И желает сего не менее, чем ты. Подари наслаждение себе и ей. Рок так непредсказуем и капризен, а радость кратковременна». Раздираемый противоречивыми чувствами, Федор вышел на крыльцо комендантского дома, с тоской размышляя о том, что следует немедленно прекратить встречи с Елизаветой. Но чем тогда ему жить?

6

Лиза подбежала к окошку и с трепетом стала смотреть, как Федор спускается с крыльца. «Оглянись, прошу тебя. Взгляни в окно», — умоляла она его про себя, но он только зябко вздрогнул плечами и через мгновение исчез за углом дома. Боже, как стыдно-то! И как… сладко!

— Ты чего это, голубушка, носишься, как угорелая, — словно издалека донесся до нее ворчливый говорок Ольги Самсоновны. — Высматриваешь кого?

— Что за вздор вам в голову приходит, ma tante! — смутилась Елизавета и, схватив рукоделие, поспешно уселась за столик.

— То-то что и вздор. Третий день у окошка, как на часах, — продолжала гнуть свое весьма проницательная старушка. — Поди, все пальчики иголкой исколола. Вышивание, оно ж внимания требует и сосредоточенности, а ты все в окно выглядываешь. Кстати, четверть часа назад господин Дивов заходил. Ну тот, из разжалованных. Я ему сказала, что ты в саду променад совершаешь. Не из-за него ли такая канитель?

— Да что вы такое воображаете, тетушка? — стараясь сдержать дрожь в голосе, вновь попробовала возмутиться Лиза. — Я с ним едва знакома, мне и дела до него никакого нет.

— Ой, смотри, девка. — Ольга Самсоновна неодобрительно покачала головой. — Он хоть и приятный вьюноша, но разжалован в солдаты за бунт супротив государя, сиречь является государственным преступником. Зря твой батюшка разрешил бывать ему в нашем доме. Ой, зря! Да и тебе самой не след с ним дружбу водить.

— Тетушка, я полагаю, вы знаете, что мне уже девятнадцать лет, и я сама решу, с кем водить дружбу, а с кем нет, — горячо возразила племянница, но, увидев расстроенное лицо старушки, бросила вышивание, подбежала к Ольге Самсоновне и заглянула в выцветшие глаза. — Простите меня великодушно, ma tante, я не хотела вас расстроить, — Лиза чмокнула ее в морщинистую щечку. — Просто у меня голова что-то разболелась. Пойду, пожалуй, к себе, — и вышла из залы под аккомпанемент тетушкиных вздохов.

Видеть и слышать сейчас кого-либо, даже самых близких людей, а может быть, именно близких, было выше ее сил. Она вбежала в свою спальню, упала на кровать и свернулась калачиком. Даже глаза зажмурила, так захотелось ей отгородиться от всего мира, остаться наедине со сладостными и пугающими ощущениями, что обрушились на нее, когда губы Федора прикоснулись к ее губам. Стоило лишь подумать об этом, как тело охватывала сладостная дрожь и жаркая волна начинала зарождаться где-то внутри, искушая и мучая. Лиза прикоснулась пальчиком к своим губам. Они были мягкие и горячие. А что мог чувствовать он? Кажется, ее первый опыт показался ему не слишком удачным, но потом… он едва смог оторваться, она видела это по его напряженному взгляду, наполненному мукой и желанием. Он любит ее — это очевидно. Любит!

Лиза засмеялась звонко и счастливо. Мир прекрасен, полон света и радости. Пусть за окнами холодные осенние сумерки, ветер бьется в окно и начинает накрапывать мелкий дождь, оставляя на оконном стекле следы-слезы. Что ж, сумерки спрячут ее счастье от посторонних глаз, ветер остудит разгоряченное лицо, а слезы могут быть и от радости.

— Барышня, случилось что? — просунулось вдруг в дверь озабоченное розовощекое лицо горничной Наталии. — Чего это вы в постели так раненько, али приболели ненароком?

— Ах, Натаха-птаха!

Вскочив с кровати и подбежав к дверям, Лиза схватила горничную за руку и закружила по комнате. Да разве можно удержать в себе весь этот свет и радость?! Если она не поделится сей же час с кем-нибудь, то просто разорвется на мириады сверкающих искрящихся частичек. А кто может быть поверенным ее жгучей тайны, как не преданная и добрая Таша?!

— Да будет вам озорничать, — едва отдышавшись, проговорила Наталия, но, поддавшись настроению хозяйки, улыбнулась. — С чего это вы сияете, как медный пятак? Али случилось что?

— Еще как случилось! Ах, Таша… — Лиза закружилась по комнате и с размаху вновь упала на стеганое атласное покрывало, замерла, мечтательно уставившись в потолок.

— Да говорите толком-то! Совсем мне голову заморочили, — сверкнула любопытным взором горничная.

— Мы… то есть он, — Лиза запнулась, щеки ее полыхнули румянцем, — он меня… поцеловал!

— О-о-о!.. — изумленно протянула Наталия и притворно-недоуменно сдвинула белесые бровки. — Он? Это кто же? Уж не господин ли поручик Браузе?

— Браузе? — округлила на нее глаза Лиза и даже села на постели от неожиданности, но, заметив лукавый огонек в глазах наперсницы, досадливо махнула рукой. — Перестань, Наташа, я же серьезно. Он!

— Так, — на этот раз понимающе кивнула Наталия, — значится, Федор Васильевич соизволил-таки вас… поцеловать?

— Да. То есть нет. Это я соизволила ему меня поцеловать.

— И?.. — затаила дыхание горничная.

Далее полился разговор, скорее напомнивший бы постороннему человеку, вернее сказать мужчине, щебет заморских экзотических птичек, в котором слова значили гораздо меньше, чем интонации, вздохи и красноречивые взгляды. Ибо дамы, милостивые государи, в случаях экстраординарных прибегают к особому языку, где суть составляет не логика и рацио, а эфемерное дуновение чувств и умение проникнуться состоянием собеседника. Сии беседы служат не только и не столько средством передачи информации, сколько возможностью показать собеседнице свою солидарность, оказать ей моральную поддержку и совместно выработать дальнейшую коварную стратегию и желательно молниеносную тактику в отношении того индивидуума мужеского пола, до коего данная беседа касаема.