Нежная как шелк

— Члены семьи вовсе не обязаны показывать, что любят друг друга. Они и так знают это. Любовь всегда в крови, — постоянно твердила она.

Но, наверное, я перестала верить в кровные узы с той самой минуты, когда у меня начались эти проклятые кровотечения. Не иначе как мой организм по ошибке извергал из себя плохую часть крови. Неудивительно, думала я, что ежемесячное отторжение кровных уз столь болезненно.

Часы пробили восемь — время, когда заканчивались визиты соседей. И двадцать девять членов нашего рода, включающего в себя три поколения, вернее, теперь уже четыре, если считать недавно родившегося у Ази сына, собрались вокруг рождественской елки. Я с нетерпением ждала подарков. Для того чтобы оправдать это детское нетерпение, я даже совершила мысленный прыжок на пять лет назад. Чанно тоже не хотела, чтобы ее любимица росла очень быстро, и сказала мне, что нет ничего страшного, если я даже в свои пятнадцать лет буду с нетерпением ждать подарков. Главное, не забыть истинного значения Рождества. Но как я могла забыть его, если я только и делала, что убеждала себя, что лучше давать, чем получать.

Наконец наступила минута, когда Сочельник перешел в само Рождество, когда Бог дает разрешение развернуть подарки. Как я жалела бедных детишек, живущих западнее нас! Им каждый год приходится мучиться еще несколько часов в ожидании этого счастливого мгновения.

В этот год подарков было вдоволь, но я неожиданно сделала удивительное открытие. Мне подарили то, что я хотела, но что не являлось для меня первостепенной необходимостью. Ази же получила то, чего она не хотела, но что ей чрезвычайно было нужно в хозяйстве. Я даже удивилась, почему это Сету не досталось ни одной салфетки, мыльницы, сковородки или кастрюли. Теперь я поняла, что они живут в совершенно другом мире с совсем другими потребностями.

У меня заныло сердце — так жалко мне стало Ази, когда я впервые за год заметила, насколько ей приходится трудно. Я решила хоть как-то поддержать ее и предложила одно из своих платьев, весьма легкомысленного фасона, чтобы хоть немного поднять ее угнетенный дух. К сожалению, оно было тесным для Ази. Видимо, ее еще не родившийся ребенок так дрыгал ножками в животе, что взбил его, как взбивают крем, и сейчас ей требовались более просторные платья. Внезапно я поразилась самой себе, когда мысленно выразила надежду, чтобы в их браке было больше любви, чем казалось со стороны. Если верить Чанно, только любовь могла превратить обремененное многими тяготами совместное сосуществование в наполненное радостью и счастьем путешествие по жизни. Чанно даже намекнула, что семейная жизнь — очень интересная игра, в которой нет места скуке.

Остаток вечера я провела, по-новому глядя на Ази. Санта-Клаус, или Рождественский папа, как мы его называли, наверное, специально помог мне, ведь я столького не видела, вернее, не хотела видеть. Как всегда, невысказанные вслух страдания Ази многому научили меня и помогли продолжить постижение житейских мудростей. Мы с сестрой неожиданно перестали быть соперницами и вновь стали самыми близкими подругами.

Я подошла к Ази и крепко обняла ее. Так крепко я ее никогда еще не обнимала. Может, и поэтому объятие и выжало из нас все слезы до последней.

Ази прошептала мне на ухо:

— Он всегда любил только тебя одну.

Потрясенная отвагой сестры — ведь такое признание требовало огромной смелости — я сказала:

— Ты не должна держать в голове подобные мысли…

— Это не просто мысль. Он мне сам признался в этом, после того как я сказала, что смогу любить только Доуиндера.

— Тогда он поступил так назло тебе, чтобы отомстить.

— Нет, не назло… И ты ведь сама знаешь, что это правда.

— Вы можете научиться любить друг друга, нужно только дать себе такую возможность.

— По-моему, это так же невозможно, как и то, что ты его разлюбишь.

От стыда мне пришлось даже опустить глаза: мне стало совестно, что я недостаточно твердо пыталась забыть мужа своей сестры.

Ази обняла меня, показывая, что не держит зла, и я почувствовала биение ее доброго сердца, закаленного в страдании. И тут меня озарило — неожиданно я превратилась в жертву и отныне мне не надо никого прощать.

— Перестань плакать, глупышка. Лучше обними меня на прощание.

— На прощание?

— Да. Завтра мы на год уезжаем в Саудовскую Аравию. Сет попросил перевести его туда, чтобы мы могли попробовать наладить наши отношения, прежде чем… расстаться.

— Нельзя браться за такое ответственное дело, надеясь на поражение.

— Нет, все не так плохо, как кажется с первого взгляда. Мы пообещали всячески помогать друг другу и договорились прибегнуть к разводу только в самом крайнем случае. Но если наша попытка не увенчается успехом, мы, несомненно, расстанемся по-хорошему, не превращаясь в смертельных врагов.

— Счастья вам обоим… Я говорю это от чистого сердца.

— Я знаю, что от чистого сердца, — со слезами в голосе ответила Ази и снова исчезла из моей жизни, не дав порадоваться нашему примирению.

8

Вместе с Сетом и Ази исчезла и моя надежда снова почувствовать себя полноценным человеком. Сквозящая пустота в сердце и боль во всем теле сейчас стали даже сильнее, чем тогда, когда я плакала на их свадьбе. Я знала, что существует единственный способ, чтобы все стало опять хорошо: Сет и Ази должны как-то суметь превратить свою крепкую дружбу в такую же крепкую любовь.

Судя по письмам Ази, все к этому и шло. Месяц за месяцем она подробно описывала, как они сближаются, узнают желания и запросы друг друга. Однако, как ни радовали меня сообщения об их духовном сближении, от описаний физической близости мне становилось плохо. Смятение, чувство вины и постоянная озабоченность стали терзать меня днем и ночью. Наверное, даже Ази каким-то образом уловила мое состояние. Во всяком случае из ее писем неожиданно исчезли все подробности их интимной жизни, которыми она раньше всегда делилась со мной.

Но существовала еще и другая вероятная причина таких перемен в письмах, о которой я не могла не думать. Возможно, Ази под впечатлением наших рождественских разговоров боялась признаться, что на самом деле ее семейная жизнь совершенно не складывается. Если все было так, то Сет должен вернуться домой свободным человеком. По-моему, нет необходимости объяснять, что от таких мыслей мои надежды взмывали ввысь.

Прошло много месяцев, прежде чем на меня стали действовать уговоры Чанно, и я начала потихоньку возвращаться к нормальной жизни. Чанно не дала мне обезуметь от отчаяния. Она считала, что с помощью боли Бог просто защищает нас от чрезмерных опасностей и ран.

— Ты ведь не стала бы прикасаться к раскаленной плите после первого ожога, так ведь? — все время повторяла она, предоставляя мне возможность мысленно проводить параллели с моей ситуацией.

Все дело в том, что, несмотря на ее глубокую любовь ко мне и заботу, она считала неприличными откровенные нравоучения. Ее иносказания, доходчивые и убедительные, вливались в мое сознание плавно, как молоко. Они были питательными, но не несли в себе цинизма. Пусть Чанно не умела писать и читать, она была тем не менее мудрее всех мудрецов на свете. Уж кому, как не мне, знать об этом! Ведь большую часть из них я считала родственными душами, хотя все они проживали на разных континентах.

В ноябре 1974 года, после окончания военного училища, мой брат потребовал, чтобы ему разрешили вернуться домой. Мама согласилась.

— Замечательно, — обрадовалась она. — Училище сыграло свою роль, и Лал стал мужчиной.

Я спросила себя, что она имела в виду: строгую дисциплину и образование или эмоциональный холод, который он уже начал проявлять? По мнению мамы, мужчины вообще не должны выказывать никаких чувств. Наверное, в этом отношении в ней самой соединились черты и мужского и женского характеров.

Мое воображение начало рисовать картины одна ужаснее другой. Мне привиделось, как голова или сердце брата распухли от неудовлетворенных низменных желаний, которые он вынужден скрывать. Если так, то скоро я получу ответ на давно мучивший меня вопрос: где же все-таки живет душа — в сердце или в голове?