Взмахом кисти (СИ)

Нет, не может быть!… Она пощёлкала пальцами возле ушей – ничего. Только вибрация в костях и нервных волокнах… А музыка продолжала звучать.

«У музыки есть комплексный месседж, – прозвенел мыслеголос Зои, органично вплетаясь золотым дождём в шедевр Бетховена. – Сложный духовно-энергетический посыл, который твой мозг и расшифровывает как звук. Ты слышала в детстве, и этот механизм, этот своего рода «преобразователь» у тебя есть. Поэтому ты и можешь воспринимать музыку, если захочешь – точно так же, как речь. А пустые шумы, не несущие никакой смысловой нагрузки – нет».

Пальцы соскользнули с клавиш, и Зоя с отсветом колдовского липового золота в глазах встала и подошла к открытой балконной двери. Обернувшись следом, Художница явственно ощутила запах липового цвета, хотя поблизости от дома росла только старая ива, да тополя из года в год заполняли двор воздушными пуховыми сугробами.

«Ну, вот непогода и кончилась… Спасибо за гостеприимство и за чай. Мне пора».

Огорошенная случившимся, Художница машинально проводила девушку до автобусной остановки. Обе молчали, дыша освежившимся после грозы воздухом и наступая на сорванные ветром веточки тополей, разбросанные по мокрому тротуару. Багровый закат тяжело и зловеще горел в облаках и лужах, заливая улицы странным розовым светом. Только когда Зоя вошла в автобус, Художница сообразила, что не обменялась с ней никакими контактами – ни электронной почтой, ни номерами телефона. Хотя… Вряд ли она решилась бы отправить ей SMS-ку или написать письмо, потому что, как ни крути испуганное, потрясённое сердце, как ни мучай его, как ни ошарашивай испытаниями, а всё-таки оставались любимые руки с миской земляники и чашкой сметаны с сахаром.

Знакомую калитку Художница открыла, когда уже почти стемнело. Кутаясь в плащ синей сумеречной прохлады, сад дремал, только окна дома уютно светились. Художница шла по дорожке на этот свет, как заблудший путник, наконец-то вышедший из леса к человеческому жилью…

Дом был наполнен душноватым теплом и сладким ароматом варенья, а Любимая, помешивая деревянной лопаточкой горячее, исходящее розовой пеной ягодное варево, щеголяла новой причёской: её волосы превратились в такую же копну ангорской шерсти, как у Зои, только девушка носила их распущенными, а Любимая забрала низко у шеи в пушистый пучок.

«Это я мокрые волосы в двенадцать косичек заплела, высушила, а потом расплела и расчесала, вот и вышел такой “взрыв на макаронной фабрике”, – объяснила она со смешком. – Выпрямятся скоро, конечно, но химией травить волосы не хочется. Ну её на фиг».

Ходила Любимая по чисто вымытым полам босиком. Уже в который раз за сегодняшний день Художница остолбенела: ногти на её ногах вызывающе алели маковым цветом. Ложкой с дырками Любимая снимала пену с вишнёвого варенья…

Секундочку! Художнице ведь отчётливо помнилось, что ещё вчера вишенки висели на ветках полузелёные, не налившиеся, а в тазике поверх тёмного сиропа плавали совершенно зрелые ягодки, очищенные от косточек.

«Оказывается, я могу воспринимать музыку», – сообщила Художница, испытывая странное чувство, будто ходит по краю пропасти и вот-вот сорвётся… Или проснётся.

Любимая ничуть не удивилась. Собрав пену с варенья в чашку, протянула Художнице:

«Будешь?»

Она знала, чем подкупить и успокоить мятежное сердце. Тонкий карамельно-вишнёвый вкус горячей пенки был и у поцелуя, которым она прекратила на сегодня все метания Художницы.

3. Надин

Когда без двадцати семь Художница открыла дверь своей квартиры и вошла, утреннее солнце виноватым рыжим котом прокралось следом… И тут же принялось играть с красным шифоновым платком, украшенным бахромой из золотых монеток, который вызывающе ярким пятном лежал на полу в прихожей.

В голове вспыхнуло: танец живота, Зоя. Видимо, это она вчера обронила – другого объяснения не находилось. Под сердцем сразу щекотно шевельнулся пушистый комочек: ловко же обеспечила повод для новой встречи эта круглощёкая ангорская козочка! Наверняка специально бросила, чтобы потом вернуться… И грозу тоже она наколдовала, без сомнения.

И снова – одинокий холостяцкий завтрак у окна с колышущимся в солнечных лучах тюлем: чай, омлет, жареная колбаса. Художницу ждала гора работы, которую надо было успеть закончить к шести, а в шесть предстояло нести картину Журавлёнку. Наконец-то. Художница отправила SMS Виктору: «Картина готова. Сегодня вечером приду». Вскоре пришёл ответ: «Спасибо! Ждём».

…«Козочка» Зоя так и не пришла за своим поясом для танца живота: сколько Художница ни косилась на красную лампочку от дверного звонка, та так и не загорелась за весь день ни разу. Упаковывая картину в бумагу, она с досадой думала: а если девушка явится, когда её не будет дома? Не дождётся, уйдёт ни с чем… И не удастся снова увидеть ямочки на её щеках и завораживающе-светлые глаза лесной колдуньи.

Да что за наваждение! Весь день думы Художницы крутились вокруг Зои и странных совпадений. Неужели Любимая что-то почувствовала? Иначе зачем она сделала такую же причёску и педикюр?

«Комплексный месседж». Редкое, не шаблонное, «авторское» словосочетание, даже Яндекс какую-то ерунду выдал: коммерческий месседж для комплексных решений, комплексное решение Message Inspector, комплексные числа, комплексный компонент…

Нет, таких совпадений не бывает. Шагая по улице с картиной под мышкой, Художница снова испытывала щекочущее мозг чувство, будто вот-вот проснётся.

Каменная прохлада лестничной клетки, чёрный кот на коврике у двери, беззвучный световой звонок – такой же, как в квартире у Художницы. Виктор и Катя были глухими, а их дочь Даша по прозвищу Журавлёнок родилась с нормальным слухом. Виктор работал мастером-мебельщиком, а Катя – специалистом по украшению кондитерских изделий. В прошлом году Даша пострадала в аварии, в которую попал туристический автобус, и теперь была прикована к постели. Она находилась в полном сознании, но без речи, в плену парализованного тела.

Тёмные волосы Виктора, высокого, видного и крепкого мужчины, за минувший год выбелило горем. Как он ни бодрился, как ни держал поднятым волевой подбородок, влажная плёнка боли и отчаяния в глазах выдавала его состояние с головой. При появлении Художницы его ноздри дрогнули, а взгляд впился в обёрнутый бумагой прямоугольник размером шестьдесят на сорок сантиметров. Надежда воскресла, подняла голову и сжала кулаки с ободранными до крови костяшками пальцев…

Вкусный запах колыхался в душном воздухе: Катя что-то впопыхах готовила. Не успела к приходу Художницы, торопилась и отрывисто жестикулировала с кухни, улыбаясь.

«Привет… Я быстро, скоро готово, – разобрала Художница смыслы, передаваемые руками. – Витя, Оля тапочки!»

Строка из Пушкина: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник», – в переводе на разговорный жестовый язык звучала бы как «холод воротник бобёр». Художнице как поздно оглохшей и сохранившей нормальную речь эта система казалась очень бедной по сравнению с обычным словесным языком, но для простого бытового общения – худо-бедно пригодной.