Школа любви

Элизабет выросла, можно сказать, на театре военных действий, где родители методично уничтожали друг друга. Это глубоко ее травмировало — если такова семейная жизнь, лучше быть одной. Она ни за что не подвергнет своего ребенка кошмарам, которые ей привелось пережить самой.

Уже в столь юном возрасте Элизабет решила: любовь, секс, замужество неразрывно сплетены меж собой, так что, если ей не суждено иметь все вместе, пусть лучше не будет ничего!

Убежденная в правильности своего решения, она и взрослея умудрялась держать своих многочисленных поклонников на безопасном расстоянии и не стремилась увлечься кем-либо всерьез.

А потом в ее жизнь ворвался Филипп, все клятвы, философия разлетелись в пух и прах. Элизабет влюбилась до беспамятства, потеряв голову…

— Ты счастлива? — спрашивал он, когда, обессилев, они тихо лежали рядом либо в его спальне, либо у Элизабет в ее квартире, куда она уехала от родителей, как только стала совершеннолетней.

— Блаженствую, — отвечала Элизабет, доверчиво целуя и обнимая Филиппа, потрясенная чудом, до краев наполнившим все ее существо.

— Ты правда любишь меня?

Филипп нежно ласкал ее тело, словно хотел запомнить каждую его клеточку. Эти прикосновения вызывали у Элизабет сладкую, неуемную дрожь.

— Люблю до смерти. А ты? — Думаю, да.

— Что значит — «думаю, да»? — Элизабет смеялась и щекотала его. — Так не годится. Скажи, как сильно.

— Не знаю, наверно — вот так! — Филипп растопыривал пятерню. Видя ее негодование, он с хохотом откидывался на подушки. — По правде говоря, я соврал. Я люблю тебя вот так. — И он широко разводил обе руки. — Теперь покажи, как ты меня любишь.

Элизабет корчила смешную гримасу, пытаясь тоже наглядно изобразить размеры своих чувств и заранее предвкушая, что последует дальше. Разумеется, Филипп хватал ее и привлекал к себе.

— Я снова выиграл. Моя любовь больше, шире и глубже минимум на один фут!

Забавляясь, возясь и поддразнивая друг друга, они возбуждались, и все опять кончалось сексом. Филипп был так органичен, естественен во всем, так раскрепощен и нежен, что физическая сторона любви приобретала волшебный оттенок. Но все же в глубине души Элизабет оставалась настороже, хотя и не отдавала себе в том отчета.

Они уже были вместе почти год, когда однажды Филипп сказал:

— А что будет с нами, если я начну больше ездить? Коли ты не станешь сопровождать меня, мы не сможем так часто видеться.

— Я не могу бросить свою работу. Это невозможно, — воскликнула Элизабет, отодвигая горячий шоколад, который они традиционно пили утром, если вместе ночевали.

— Я знаю, что не можешь. Не об этом речь. Наверное, ты в состоянии заниматься делами поменьше, чтобы иногда поехать в командировку со мной.

— Вряд ли, — помолчав, отозвалась Элизабет. — Я и так много запустила, перед собой стыдно.

Филипп надулся:

— Хочешь сказать — из-за меня? Но чтобы быть счастливой, надо чем-то и жертвовать, разве не правда?

Элизабет почувствовала тревогу. Они раньше тоже иногда ссорились, хотя и не всерьез, другое дело сейчас, когда он ставит ее чуть ли не перед выбором, пытаясь если не подавить, то целиком и полностью подчинить.

— Я не принадлежу тебе!

Резкость вырвалась непроизвольно. Элизабет собрала все усилия воли, испугавшись последствий. Ведь точно так всегда говорила ее мать. Она кричала отцу, повторяя снова и снова: «Я не твоя! Я не принадлежу тебе!» Теперь пришла очередь Элизабет.

Она была в ужасе, отчаянии. Неужели история повторяется?

И вот тут-то Элизабет и приняла решение, в то утро, когда они пили шоколад на кухне Филиппа. Значит, придется расставаться, рано или поздно, но придется, ибо их отношения становились все опаснее, как обоюдоострый меч, как скользкий склон в пропасть. Продолжать их — просто безумие и безрассудство.

За свою жизнь Элизабет не раз прекращала затянувшиеся романы, всегда стремясь сделать это быстро, аккуратно и дружелюбно. И научилась.

С Филиппом же все обстояло совсем иначе. Впервые она была в затруднении. Это оказалось не только непереносимо, но попросту невозможно. Она была не в состоянии пойти на последний шаг — и не из-за боязни причинить боль ему. Суть в том, что одна только мысль потерять его убивала Элизабет…

В конце концов сам Филипп дал ей повод для окончательного разрыва.

Хотя она и переехала из особняка родителей, Элизабет продолжала часто навещать их, главным образом, ради отца, которого обожала. Элизабет работала в его компании. В служебной обстановке они, не сговариваясь, вели себя не как отец и дочь, а подчеркнуто по-деловому, что вызывало уважение всех сотрудников. Так что минимум раз в неделю она бывала в доме родителей, а после встречи с Филиппом они стали приезжать туда вместе.

И мать, и отец одобряли ее выбор, впрочем абсолютно по разным причинам.

— Он подходит тебе, а ты ему, — говорил Элизабет отец. — Это видно, когда вы вместе. Вас тянет друг к другу.

Отец абсолютно прав. Они с Филиппом зажигались друг от друга. Ни один человек не воодушевлял ее так, как он, у нее словно вырастали крылья.

Мать оценивала Филиппа на свой лад. Она говорила Элизабет — «он неотразим»… Но в этих словах угадывалось что-то скользкое. Элизабет был знаком сценарий: хоть и не так явно, мать всегда несколько заигрывала с ее прежними ухажерами. Возможно, просто не могла совладать со своей натурой.

Все началось, как обычно, с просьбы называть ее Хелен и сопровождалось откровенным взглядом из-под ресниц и улыбкой, которую иначе как зазывной не назовешь. Хелен Тэлманн, надо признать, выглядела очень эффектно. В юности она даже немного снималась в кино и привыкла быть в центре внимания.

Хелен пустила в ход все испытанные средства, чтобы очаровать Филиппа. Фамильярный тон, хотя это являлось не вполне уместным, поцелуи на прощание или при встрече, в которых таилось чуть больше чувства, чем следовало бы, пикантные шуточки… Повода для скандалов, разумеется, не было, но Элизабет все это приводило в ярость. Единственное, спасавшее ситуацию, — шутливое отношение Филиппа к ее матери.

— Боже милостивый! — вырвалось у него однажды. — Когда мы прощались, мне казалось, она меня проглотит!

Элизабет сделала вид, что пропустила реплику мимо ушей, и еле сдержалась, чтобы не спросить, хотелось ли ему быть проглоченным или он притворяется. Филипп сразу почувствовал в ней напряженность.

— Не глупи. Я не виноват, если твоя мать не умеет себя вести. Но, ради бога, Лизи, пусть ничего не тревожит тебя, моя любимая.

У Элизабет не было причин подозревать Филиппа. Зато у нее имелось немало оснований не доверять матери. Хелен не отличалась супружеской верностью, что и являлось поводом для семейных скандалов, в которых она яростно кричала мужу: «Я не принадлежу тебе! Я не твоя вещь!» Хелен вела себя, не считаясь ни с чем, как ей вздумается.

Сначала Элизабет относилась к заигрываниям матери с Филиппом с легким презрением. Да и он говорил, как ему неприятно ее поведение. И на самом деле всячески стремился избегать ее. Но червь сомнения все-таки закрался в душу Элизабет. Филипп вел себя, как обычно, просто, а ей виделись уловки, стремление ввести ее в заблуждение. Это была настоящая пытка!

Однажды в воскресенье они с Филиппом договорились навестить родителей. Стоял теплый солнечный день, Элизабет предложила обеденный стол накрыть в саду. Мать была в отличном расположении духа, смеялась, шутила — явный признак, что опять поссорилась с мужем.

Почувствовав ситуацию, Элизабет оставила ее и Филиппа, а сама поспешила в розарий, где отец в мрачном одиночестве поливал свои любимые цветочные клумбы. Как могла, она его отвлекала от грустных дум. Отчасти ей удалось развеять отцовскую хмурость.

— Хочешь, я принесу сюда чайку, и мы посидим, пока обед не готов.

— Ты прелесть, — растрогался он. — Это то, что мне сейчас нужно.

Элизабет пошла на кухню и включила чайник. Решив все-таки позвать мать и Филиппа, поднялась в гостиную, но там никого не было. Заглянула в холл, крикнула Филиппа. В ответ — тишина.