Крещендо

Стены украшали программы его концертов, газетные анонсы, фотографии с дарственными надписями от тех, с кем он в прошлом концертировал.

Марина села на старый рояльный табурет, обитый зеленой парчой, и положила руки на клавиши. Гранди часто говаривал, что руки — это ее сокровище. Поразительная растяжка, пальцы и запястья гибкие и сильные. Он обещал, что она обязательно поедет в Лондон и будет учиться у лучших педагогов. Но пока он держал ее при себе, и Марина знала, что лучшего учителя она не найдет в целом мире. Всем, что она знала, она была обязана деду. Музыка заполняла их жизнь. Гранди передал ей все, чему научился сам. Марина впитывала эти знания как губка, работала как одержимая, необыкновенно быстро усваивая и запоминая.

Она начала с технически трудной пьесы Листа. Она играла ее как упражнение. Это было переложение для фортепьяно отрывка из оперы Верди, и пьеса не особенно нравилась Марине, она не любила, когда произведение, созданное для одного исполнения, переделывалось и приспосабливалось для другого.

Гардины на окнах были отдернуты, и можно было видеть безмолвную игру лунного света на деревьях сада. Туман над морем сгустился. Время от времени ухо улавливало жутковатые завывания противотуманной сирены, похожие на стоны больного животного.

От Листа она перешла к Шопену, и лицо ее стало задумчивым. Музыка была как бы декорацией в ее жизни. В этих декорациях играло совсем немного людей. Ее родители умерли, когда она была совсем маленькой, она их не помнила. Первые шаги она сделала, держась за руку Гранди, первые слова она произнесла, подражая его интонации. Когда все, что составляло дедушкину жизнь, рухнуло, он оставил мир, в котором жил прежде, и поселился в этом одиноком доме. Иногда зимой почтальон, проезжавший на велосипеде мимо их калитки раз в день, был единственным, кого они видели. Многим такая жизнь показалась бы тоскливой, но Марина и Гранди ни о чем не жалели, их мир был наполнен музыкой.

Уже не думая о своем слушателе, она синела за роялем свободно и изящно, ее светлые серебристые волосы рассыпались по плечам. С последним аккордом взгляд ее упал на полированную крышку, и она увидела отражение своего собственного лица и менее ясное отражение другого, смуглого, позади. У нее возникло мимолетное ощущение того, что называется deja vu, однажды виденное. Ей показалось, что она уже вглядывалась когда-то в точно такое же отражение. Марина повернулась и увидела, что по-восточному непроницаемые глаза Гедеона, бесстрастные как два глубоких колодца, наблюдают за ней. — Благодарю вас, — сказал он тихо. Этот спокойный голос без особой похвалы заставил ее покраснеть больше, чем любой изысканный комплимент. Она, как ребенок, крутанулась на табурете, приподняв маленькие ножки: — Вы любите музыку? Стоило ей спросить, и она еще больше покраснела, закусила губу: — Извините. — За что? — Его глаза вдруг опять сузились, полуприкрытые тяжелыми веками, скрывавшими промелькнувшее в них выражение. Марина и сама не понимала, отчего вдруг стала извиняться, но ей почудилось, будто она подетски сказала что-то неуместное, бестактное. Она развела руками: — Я ведь и сама вижу, что любите. Гедеон помолчал минуту, потом поднялся и сказал с улыбкой:

— Давайте сыграем в брэг, — и вышел из комнаты на кухню. Гранди сидел у старого очага, на котором они обычно грели воду. Гедеон взял с полки над очагом потрепанную колоду карт, это было место, где всегда лежали карты, и спросил деда, приподняв черные брови: — Сыграем в брэг? — Гранди только криво усмехнулся.

Немного погодя они уже сидели вокруг кухонного стола и с увлечением играли. На потертой деревянной доске Гранди подсчитывал очки при помощи обломанных спичек.

Марина ничего не сказала мужчинам, но с интересом посматривала то на одного, то на другого. Между ними все-таки была какая-то тайна. Гедеон прекрасно знал, где лежит колода. Знал и то, что дедушкина любимая игра — брэг. Марина с дедом часто коротали вечера на кухне за игрой в карты. Когда она была маленькой, Гранди платил ей за выигранную партию конфетами, а если выигрывал он, Марина расплачивалась дополнительными упражнениями за роялем.

Как мог знать об этом Гедеон? Значит, он знаком с Гранди давным-давно. Тогда почему Марина не видела его никогда в жизни?

ГЛАВА ВТОРАЯ

Марина отправилась спать, как обычно, в десять. Полы в старом доме давно рассохлись и громко скрипели. Ветреными ночами ей казалось, что они жалуются тонкими голосами. Но сегодня она слышала другие голоса: внизу на кухне говорили Гранди и Гедеон. Дверь они закрыли, но звуки проникали сквозь низкие потолки. Она не разбирала слов, но хорошо слышала враждебный и резкий тон. Дед ссорился с гостем. Раза два в его голосе прорывалось бешенство. Гедеон отвечал тихо, спокойно, но твердо.

— Что бы это значило? — спросила Марина Мэг и Эмму. Куклы сидели, как обычно, в ногах кровати, опираясь о деревянную спинку. Мэг была маленькой и аккуратной, из-под желтой бархатной шляпы виднелись черные кудряшки, а из-под бархатной юбочки выглядывали черные туфельки. Ее сделали во времена короля Эдуарда, и принадлежала она когда-то сестре Гранди, тете Мэг, которая умерла, когда ей было двенадцать. Марина считала куклу своей кузиной. Она росла одиноко и поэтому сама придумала себе семью. Эмма, большая тряпичная кукла с огромными синими глазами-пуговицами и балетными туфлями на ногах, была моложе. Дедушка говорил, что в нее играла мать Марины. Он никогда не покупал внучке новых кукол, но ей хватало и этих двух.

Они жили у нее уже много лет, и Марина не могла расстаться ни с одной из них. В короткой белой ночной рубашке она стояла в постели на коленях, смотрела на них и ждала ответа, но не дождалась.

— Нет от вас никакого толку, вот что!

Марина забралась под одеяло.

— Все равно, там происходит что-то странное, я уверена. Как вы думаете, может быть, Гедеон знает какую-нибудь тайну из прошлой дедушкиной жизни? — Глаза у нее стали большими. — Может быть, Гедеон незаконный сын Гранди от какой-нибудь русской балерины или французской оперной певицы?

Маленькое лицо Мэг выражало глубокое неодобрение. Марина взглянула на нее и вздохнула: «Пожалуй, ты права. Романтично, но не похоже на правду. Бабушка бы этого не допустила». По-настоящему своей бабушки она не знала, только видела большую пожелтевшую фотографию в гостиной, на которой была изображена леди с решительным подбородком и выразительными глазами. Марина не могла себе представить, чтобы дедушка изменял такой бабушке.

Бабушка умерла тридцать лет назад. Отцу Марины было двадцать, но в доме не было его фотографий. Гранди всегда говорил о нем уклончиво, избегая отвечать на ее вопросы. Марина сморщила нос. Она смутно помнила, что раньше где-то был его снимок, но уверенности не было, к тому же сейчас фотография исчезла.

Марина подозревала, что ее отец был не очень хорошим человеком и чем-то обидел Гранди. Очень скрытный, дед не рассказывал о своем прошлом. Холодок, который появлялся в его глазах, всегда удерживал Марину от лишних расспросов.

Свернувшись калачиком и подложив под щеку ладонь, она тихо погрузилась в сон. Проснулась, когда дневной свет уже заливал комнату. Минуту она тихо лежала, потом зевнула, потянулась и сказала Эмме и Мэг «доброе утро». Марина умылась, оделась и спустилась вниз. Последнее время Гранди проводил утро в постели. Ему пошел уже семьдесят второй год, и теперь он берег силы.

Войдя в кухню, она с удивлением услышала пение кипящего чайника. Гедеон с улыбкой повернулся ей навстречу, и Марина улыбнулась ему в ответ:

— Рано же вы встаете!

— Жалко в такой день валяться в постели.

Она выглянула в низенькое оконце. Гедеон отодвинул красные клетчатые занавески, и кухню залил солнечный свет. На траве и цветах еще сверкала роса, ярко-малиновые розы обвивались вокруг деревянной решетки, высоко подняли трепещущие головы алые маки, их оттеняли кусты белой сирени. На одном кусте сидел дрозд и оглядывал лужайку блестящим черным глазом в поисках насекомых. Небо над ним было ярко-синим.