Лето перемен

Фэтти замер, вытаращив глаза и с некоторым ужасом глядя на это всеобщее рыдание. А потом решил, что грех не разделить такую прекрасную компанию, и оглушительно заревел. Джон, смеясь и плача одновременно, сгреб свободной рукой самозабвенно ревущего Фэтти, и Вероника подумала, что никогда не увидеть ей картины прекраснее: Джон Леконсфилд и дети.

А еще она поняла в этот миг, КАКУЮ боль чувствовал все это время Джон.

После праздничного ужина Джон настоял на беседе. Вероника отнекивалась как могла, но, в конце концов, с неохотой согласилась.

— Вероника… Я никогда не забуду, что ты для меня сделала.

— Не стоит. И знаешь… я очень рада за тебя.

— Послушай…

— Не могу. Глаза закрываются. Сегодня был слишком насыщенный день. Ужин был великолепен, спокойной ночи.

Он машинально встал и отодвинул ее стул, помогая выйти из-за стола. В глаза не смотрел.

Сейчас надо только добраться до комнаты. Она запрет дверь и наревется всласть. Потом умоется, сбросит одежду прямо на пол и с опухшим лицом уляжется спать. Плевать, что завтра глаза вообще не откроются. Кому интересно лицо Вероники Картер, если сама Вероника Картер никому не нужна?

В комнате она заперлась, одежду побросала кое-как, умываться не стала, а вот с рыданиями не получилось. Вместо этого она стояла посреди комнаты столбом и пялилась пустым взглядом в пространство.

Из ступора ее вывел легкий стук в дверь.

— Да?

Ну конечно, этого надо было ожидать! Она так ХОТЕЛА запереться, что ЗАБЫЛА это сделать.

В следующий момент она оказалась в кольце рук, горячих и могучих, а к ее полуоткрытым губам прильнул жадный рот мужчины, которого она обожала. Вероника задрожала, не в силах противостоять этому натиску, однако где-то в груди колыхнулась горькая волна гнева и боли, сделала ее сильнее, жестче, спокойнее.

— Убирайся отсюда, Джон Леконсфилд!

— Ты не понимаешь…

— Я ВСЕ ПОНИМАЮ!!! У тебя сегодня счастливый день, вы с Джеки наконец-то вместе, я за вас рада… но отмечать этот день в моей постели мы не будем! Отстань от меня раз и навсегда! Убирайся! Найди кого-нибудь посговорчивее. Кэролайн уговори.

— Да не любит она мужчин!

— Что-о-о?

— Ой, Господи, пусть отсохнет мой язык… Ну да, да, Кэрри не по этой части. Она живет с подругой… понимаешь?

— Но…

— Извини меня, Вероника. Этого больше не повторится. Я не потревожу тебя.

С этими словами лорд Джон вышел из ее комнаты, и Вероника мрачно и саркастически подумала, что еще ни одну девственницу не бросали столько раз подряд. Да еще один и тот же мужчина.

Дни тянулись медленно. Медовые закаты окутывали Дартмур, и счастливейший из Февершемов отправлялся читать своему сыну сказку на ночь, кроткая и болтливая Вера мчалась опрыскивать каттлеи, душечка Кэролайн… она вообще не появлялась, а Вероника Картер одиноко и неприкаянно бродила по саду.

Она сама настояла на том, чтобы видеть Джеки пореже. Малыш должен отвыкнуть от «тоты Ви», чтобы расставание не стало для него очередной драмой. Впрочем, они с папой были так заняты песчаными замками, лодкой, машинками и верховой ездой, что драмой здесь не пахло. Скорее всего, Джеки и не заметит, когда Вероника уедет.

По вечерам, в своей комнате, несчастная Вероника Картер кусала подушку, сотрясаемая сухими рыданиями. Она потихоньку отбирала фотографии Джеки, маленькие носочки, из которых он стремительно вырастал, крошечные распашонки, невесть зачем захваченные в этот дом и ненужные здесь… Все вещи хранили милый воробьиный запах, без которого она не мыслила своей жизни.

А еще она утащила фотографию Джона. Только одну. Он вместе с Джеки.

Она очень любила двух этих мужчин, маленького и большого, она изо всех сил приучала себя к разлуке с ними и все отчетливее понимала, что вряд ли переживет эту разлуку.

Вероника понимала, что так надо. Кроме того, она прекрасно видела, как изменился маленький упрямый козлик. Он стал открытым, дружелюбным и веселым ребенком, потолстел, и на ножках появились смешные перевязочки.

Теперь он выбегал навстречу гостям, задирал головенку и долго рассматривал вновь прибывших, но уже без всякого страха и паники. Его обожали все.

«Мастеру Джеки котеночков принес. Надо ж так, белый и серый!»

«Здравствуй, молодой хозяин! Землянички съешь, это самая распрекрасная ягода!»

«Маленький брауни! А вот носочки для маленького брауни!»

Вероника улыбалась сквозь слезы, видя, как серьезно играет малыш в шахматы с Диком-мельником, как встает (правда, не со стула, а НА стул) при появлении в столовой бабушки Веры и нянюшки Нэн…

Он растет, малыш Джеки, он учится у своего отца, но Веронике не суждено увидеть результатов этого обучения. Вероника собирается уезжать.

В конце концов, она нашла единственно правильный выход. Она уедет потихоньку, не прощаясь. Так будет лучше. Джеки может испугаться ее слез, а слезы будут, обязательно будут.

Вероника собралась уезжать.

В этот день она места себе не находила. Вроде, и решено все, и осталось только собрать сумку, а Вероника чувствовала себя так, словно на вечер была назначена ее казнь.

Немудрено, что голова у нее разболелась. Она извинилась посреди ужина и опрометью кинулась в свою комнату. Так, вещи…

Когда она выгребала белье с полки, на пол упал пухлый конверт. Это были бумаги, собранные в доме Марго перед отъездом. Просмотрев их, Вероника собралась оставить все для Джона, но в этот миг наткнулась на тонкую книжицу, исписанную мелким убористым почерком. Дневник Маргарет Картер.

Вероника передернула плечами. Нехорошо читать чужие письма… Дневники тем более. Но иначе ей никогда не узнать, что за человек лорд Февершем младший. Был…

Она уселась прямо на пол и открыла дневник своей сестры.

«…Я его трахнула, как по нотам. Он был уверен, что я девица, страшно извинялся и балдел, а теперь-то я с него не слезу…»

«…Какие зануды мужики! Таблетки, таблетки, пила ли ты таблетки… Нет, Джонни-бой, ЭТИ таблетки я не пила…»

«…Черт, залет сейчас некстати, совершенно некстати, но и на аборт денег нет. Придется попросить Джонни-боя…»

«…Ну надо же, этот лорд — вообще чума! Запретил даже думать об аборте. А чего о нем думать, его делать надо…»

«…Давно не писала, а теперь уже западло — я леди, блин, Февершем. И живу в шикарном захолустье со всеми удобствами. На тридцать миль вокруг один ночной клуб, да и тот — местная забегаловка для старперов…»

«…Странно, такой маленький, красненький, а орет — мало не покажется. Сегодня меня вдруг пробило на него. МОЙ СЫН. Умереть — не встать…»

«…Надоело, надоело это поместье долбаное, малахольная леди с граблями, сучка Кэролайн, мой муженек с его фамильной гордостью! Ведьма на кухне, сдохнуть можно! Вот я и сдохну. Надо уезжать к чертям, у меня уже крышу прет в сторону заката…»

«…Я решилась. Завтра у хренолорда совещание с его свинопасами, или чем он там занимается, а я возьму детеныша и уеду. Просто уеду — и все. Не могу все это видеть, мне осточертели их постные рожи, их долбаная вежливость, их плохо скрытое презрение, их чертова жалость! Я уеду тихо, и никто нас с детенышем не найдет…»

«…Давно не писала. И сейчас неохота. Была у врача…»

«…Как он орет! Придется нанять кого-нибудь, в одиночестве ему плохо. Да и с такой мамашей тоже нелегко. Завтра пойду на анализы…»

«…Ужасно глупо — идти по улице, покупать сигареты, тряпки, косметику — и знать, что из всего этого используешь до конца только сигареты. Доктор сказал, пара месяцев, а резать там уже бесполезно, проще перерезать горло…»

«…Сегодня написала Ви. Она зануда, но добрая, и Джеку с ней будет всяко лучше, чем со мной…»

«…Главное, он еще маленький, забудет, привыкнет к Ви, а уж она его вырастит. Забавно, я волнуюсь о маленьком детеныше Джонни-боя, как будто что-то можно изменить…»