А что мы будем делать потом?

— Я расслышал некую иронию в ваших словах, мисс Бартлетт, или мне показалось? — недоверчиво спросил он. Как всякий человек искусства он был чрезвычайно чувствителен к критике.

Кэрол рассмеялась.

— Я бы никогда не осмелилась иронизировать по вашему поводу, мистер Бэрримор. В конце концов, я же понимаю, что вы этого не переносите.

Клод сгреб стопку писем и швырнул ее на стол.

— Просмотрите их и ответьте. Постарайтесь сохранить мой стиль. Между прочим, вы еще не забыли о моем предложении?

Кэрол опустила руки и сложила их на коленях. В такой позе она производила впечатление тихой и благонравной девицы. Насколько это впечатление обманчиво, показали сказанные ею в следующее мгновение слова:

— Дорогой мистер Бэрримор, я чрезвычайно польщена вашим предложением. Для меня это великая честь — работать на вас полный день. Не обижайтесь, если я скажу вам прямо: я не могу работать на вас в течение всего дня. Все-таки вначале я начала работать у профессора Ломбарда. Кроме того, работать у вас целый день — это верный путь в сумасшедший дом.

Клод болезненно поморщился.

— Ваша честность заслуживает всяческих похвал. Но все же, почему вы не хотите работать у меня полный день?

— Все очень просто, — лаконично ответила Кэрол. — Вы очень несобранный и безалаберный человек.

— Я вас чем-то обидел? Приставал к вам? — возмутился Клод.

— Естественно нет. Но ваша частная жизнь действует мне на нервы, мистер Бэрримор. Так что меня вполне устраивает уходить от вас в двенадцать и спешить к вечернему клиенту.

— Который, конечно, совершенно не похож на меня, — буркнул Клод закуривая.

Кэрол сохраняла абсолютную невозмутимость.

— Он — полная ваша противоположность. Двоих таких боссов, как вы, я бы просто не перенесла. Нет, нет, профессор Ломбард не идет с вами ни в какое сравнение — это глубокий, серьезный, спокойный и умный человек!

— А вы сомневаетесь, что я обладаю всеми этими ценными качествами? — Бэрримор был явно задет словами Кэрол. Между густых бровей Клода пролегла глубокая морщина. Актер обиделся.

— Я? Упаси меня Бог в чем-нибудь сомневаться, — рассудительно произнесла Кэрол. — Однако я ясно вижу, что вы воспринимаете жизнь несерьезно и весьма упрощенно.

— Это по вечерам, — сухо возразил Клод. — Днем я живу как монах-траппист.

— Это те, которые всю жизнь молчат? — спросила Кэрол, наморщив лоб.

Когда он кивнул, девушка рассмеялась.

— Мне кажется, вам не стоит записываться в монахи, мистер Бэрримор. Давайте оставим все, как есть. Я буду работать у вас с восьми до двенадцати, а с половины второго до половины шестого — у профессора Ломбарда. Это будет честно и доставит мне удовольствие. Кроме того, я не теряю надежды получить работу по своей основной специальности.

— Как я ненавижу этого профессора Ломбарда! — с чувством воскликнул Клод.

Кэрол махнула рукой.

— Вы же с ним незнакомы. Откуда вы знаете, что ненавидите его?

— Необязательно знать человека, чтобы его ненавидеть, — горячо и с пламенем во взоре возразил Бэрримор.

Кэрол, развернувшись на крутящемся стуле, посмотрела на Клода с дружеской снисходительной улыбкой, как на большого, невоспитанного мальчишку.

— Вы ведете себя, как ребенок, и прекрасно это знаете. Кстати, на десять у вас назначена встреча со стоматологом, вы не забыли?

На лицо Клода снова набежало облачко.

— Со стоматологом? Но я об этом ничего не знаю.

— Если вы пропустите эту консультацию, ваш левый коренной зуб напомнит о вашей забывчивости.

На секунду их взгляды скрестились, как клинки. Кэрол спокойно выдержала этот поединок. Она с первого дня почувствовала, что он неплохо к ней относится, впрочем, так же, как и она к нему.

Клод и Кэрол хорошо сработались, понимали друг друга с полуслова, и Клод предоставлял девушке полную свободу действий во всем, что касалось работы. Он понимал, что может вполне на нее положиться. Не будь ее, Клод продолжал бы пропускать важные встречи, что постоянно случалось с ним до появления Кэрол.

Все это было гораздо важнее, чем мелкие стычки и перебранки, которые он так обожал. Пикироваться с Кэрол было сплошным удовольствием! С его склонностью к театральным эффектам из каждой такой пикировки выходила грандиозная сцена со вспышками ярости и демонстративным хлопаньем дверью.

Конечно, чтобы это понять, надо было хорошо знать Клода Бэрримора. Каждый, кто в первый раз переступал порог квартиры Клода и сталкивался с ее хозяином, без сомнения, принимал его за душевнобольного.

Клод остановился в дверях.

— Я очень боюсь зубных врачей, — с неподдельным страхом произнес он.

— В самом деле? — Кэрол не смогла сдержать издевательски-сочувственный смешок. — Как мне вас жалко! — добавила она не слишком убедительно.

Клод пронзил ее испепеляющим взглядом.

— Не лгите, мисс Бартлетт. Вы не способны испытывать жалость, потому что вы садистка, которая только радуется, когда противники повержены и рыдают от страшных мучений.

— Ну, ну, не переживайте так, — утешила Клода Кэрол. — Визит к стоматологу не будет стоить вам головы.

Театральным жестом он прижал ладонь ко лбу.

— Это так, но я могу лишиться коренного зуба, а это значит, что не смогу сегодня выступать. Вам-то на это решительно наплевать — вы преспокойно отправитесь к своему профессору и бросите меня на произвол судьбы.

— Может быть, я еще буду здесь, когда вы вернетесь.

— Чтобы насладиться моей болью? Нет уж, благодарю покорно, — с достоинством провозгласил Бэрримор и вышел из кабинета, с треском захлопнув за собой дверь.

Стояла чудесная октябрьская погода.

Кэрол пила чай, сидя на скамейке под сгибающейся под тяжестью плодов яблоней и печатала на старомодной портативной пишущей машинке, с трудом разбираясь в замысловатых закорючках рукописи молодого профессора математики Кеннета Ломбарда.

Сказать по правде, Кэрол мало что понимала из того, что ей приходилось печатать. На бумагу ложились важные таблицы и цифры — подтверждения сенсационного математического открытия. Все последние месяцы Кеннет Ломбард посвятил работе над рукописью, которой предстояло стать весомым вкладом в решение проблемы, над которой давно бились многие ученые с мировым именем.

Работа у Кэрол и профессора продвигалась вперед туго. То, что сегодня печатала девушка, завтра вполне могло оказаться в мусорной корзине. Профессор Ломбард был очень критичен, в особенности к самому себе.

Кеннет Ломбард являл собой полную противоположность Клоду Бэрримору. Он был немногословен, серьезен и замкнут, настоящий молодой ученый, очень рано достигший профессорского звания, душой и телом преданный одной лишь математике.

Жизнь, проносившаяся за пределами живой изгороди из тиса, не задевала Кеннета. Кэрол он казался отрешенным от мира и весьма старомодным. Девушка работала у профессора в течение трех месяцев, и за все это время он ни разу не сменил свой наряд — толстый, домашней вязки свитер и потертые джинсы. Светлые волосы всегда коротко острижены. Портрет довершало узкое, жесткое, четко очерченное лицо с упрямо сжатым ртом. Кеннет носил очки без оправы.

Он был не из тех, кто долго ходит вокруг да около. Еще будучи студентом он решил посвятить себя математике и с тех пор не отступал от этого решения.

Правда, в данный момент Кеннет бродил по своему саду в задумчивости. Вот он подошел к грушевому дереву и принялся долго и обстоятельно выбивать об его ствол пепел из трубки, прежде чем снова набить ее душистым английским табаком.

Гуляя, он не потревожил Кэрол ни единым словом. Казалось, девушка для него совсем не существует. Однако через несколько минут он вдруг появился у ее столика с чашками чая и печеньем и поставил все это рядом с пишущей машинкой.

Профессор Ломбард обладал чертами, которые весьма импонировали Кэрол: он буквально излучал надежность и основательность, в нем не было и тени легкомысленности Клода Бэрримора, а что касается личной жизни, если о таковой вообще можно говорить, то ее нельзя было и сравнить с беспутным поведением молодого актера.