Кошечка и ягуар

Это тоже не удивительно, малышка. Твое «онемение» — это реакция на все стрессы последних дней. Ты разве не заметила, что так всегда бывает? Пока плохо, трудно, страшно — держишься, как стойкий оловянный солдатик. А все прошло, наступила тишина — тут накопившееся напряжение и сказывается. Начинаются болезни, нервные срывы и прочие гадости.

— Какой ты у меня умный-разумный. — Тори потерлась носом о плечо Алана. — Слушай, а ты правда собирался уехать от меня в пустыню? — Алан засмеялся и прижал ее к себе. — Эй, ну-ка отвечай! Уехал бы?

— Нет, это я тебя специально дразнил.

— Ах, дразнил! — Тори, сверкая глазами, привстала на постели и пристально посмотрела в его хитрые зеленые глаза.

— Ну да, ты же у меня дикая кошка. А им не нравится есть то, что им подают на блюдечке. Им надо жертву закогтить. Дождаться, пока она будет убегать, броситься вслед, поймать. И тогда уж кушать в свое удовольствие. Предварительно наигравшись, разумеется.

— Ну, держись, — медленно проговорила Тори-кошка, сузив мгновенно позеленевшие глаза. — Я тебя сейчас тоже дразнить буду. Поигра-аю сначала, а потом...

И она медленно развязала пояс на белом халате и грациозным движением лапки обнажила сначала плечо, а потом вызывающе напрягшуюся грудь. И взяв ее в ладонь, поднесла к губам Алана, словно румяное яблочко. Он тихонько зарычал рыком, зарождающимся где-то в глубине мощного тела, и слегка укусил этот нежный плод.

— Ай! — вскрикнула обиженная кошка. — За что?

— Мало! — плотоядно проворчал ягуар. — Я хочу видеть все, что мне принадлежит.

— Хорошо, — покорно пролепетала укрощенная укусом кошка, и медленно стянула белую махровую шкурку.

А потом она встала перед своим повелителем, подставляя зеленым фарам его жадных глаз все свое сладострастное тело. И поднесла его взгляду груди, подставив под них ладони. Изобразила нечто вроде танца живота, расставив ножки и покачав бедрами. Потом изогнулась, повернувшись бочком, и наконец предоставила изнемогающему взгляду замершего ягуара вид на аппетитные ягодицы, слегка нагнувшись и лукаво оглядываясь через плечо.

И вот ягуар — ой, простите, тогда уж — снежный барс — тоже скинул свою белоснежную шкуру и открыл взгляду бесстыдной кошки мощного рыжеватого зверя, устремленного к вершинам бесконечных побед. Кошка жалобно мяукнула и рухнула перед великолепным зверем на колени. Она смиренно прижалась к нему лицом, и позволила ему поласкать ее щечки, оставляя на них следы слез, вызванных страстью. А потом зверь оказался у самых ее губ, и кошечка, испрашивая прощения за дерзкое поведение, стала целовать его и ласкать розовым язычком, поглаживая робкой лапкой рыжую шерсть и осторожно сжимая в кулачок его округлые части. Ягуар хрипло дышал и постанывал, а его зверь все рос и рос под ласками кошки, хотя это казалось уже невозможным.

— Я хочу посмотреть, как из него выльется молочко, — попросила кошка, сужая зеленые глаза.

— А на вкус попробовать не хочешь? — вибрирующим басом спросил ягуар.

И когда кошка с готовностью кивнула, направил алую головку зверя прямо в ее открытый ротик. На этот раз она увидела брызги молочного фонтана, поймала их на язычок, а потом тщательно, как котенка, вылизала обессилевшего героя.

— Не очень вкусно, — разочарованно сказала Тори.

— Зато полезно, — утешил ее Алан. — К тому же ты, кажется, совсем перестала его бояться?

— Перестала. — Тори улыбнулась. — Совсем, совсем перестала! Он очень красивый и сильный. И он так удивительно себя ведет, что кажется мне настоящим чудом. Тебе было хорошо, когда я ласкала его?

Алан нежно поцеловал ее в губы и заглянул в затуманенные глаза.

— Мне было очень хорошо, а моя ненаглядная кошечка не получила свою порцию наслаждения. Признайся, ты не насытилась?

— Ммм, — пробормотала Тори, — кто-то обещал меня много-много целовать...

И Алан, как и обещал ей однажды, в минуту опасности, склонился над своей обнаженной невестой и стал ласкать губами и языком все ее тело, не пропуская ни единого дюйма. И продвигался все ниже и ниже, пока не дошел до раскинутых в истоме бедер. Он медленно и нежно обцеловал весь пушистый холмик, потом склонился к бедрам и гладил их внутреннюю сторону влажным и сильным языком так долго, что Тори охрипла от стонов наслаждения. Тогда он подложил под ее ягодицы маленькую подушку и еще сильнее раздвинул ножки, чтобы ее жемчужная раковина вся оказалась перед его взором. Осторожно разделив набухшие губки, он стал ласкать кончиком языка их перламутровую изнанку, а потом и саму жемчужину, отчего Тори вдруг перестала метаться и стонать и замерла, прислушиваясь к незнакомому сладостному ощущению, разливающемуся по животу, бедрам, ногам, пояснице, пленяющему все ее тело. И точно уловив этот момент, Алан медленно ввел в ее истекающую соком страсти раковину свой багровый цветок, своего могучего зверя, свое прекрасное орудие, созданное для того, чтобы делать счастливыми возлюбленных и дарить им детей. От равномерного движения внутри нее этого чудесного поршня Тори глубоко задышала, ощущая приближение чего-то небывалого еще по силе ощущений. И наслаждение столь сильное, что оно граничило с болью, потрясло все ее существо — ее тело, разум, душу. Она широко распахнула глаза и увидела над собой прекрасное, полное нежности и страсти лицо возлюбленного, а над ним, в алом свете, разлившемся по комнате — счастливые лица Магды и Аньоло. Наслаждение достигло высочайшего пика, из глаз Тори хлынули слезы восторга и она закричала:

— Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!

— Я люблю тебя! — ответило ей эхо голосом Алана.

Аньоло и Магда тихо ушли, взявшись за руки. Их брачная ночь наконец состоялась. А Тори еще долго всхлипывала. Ей нравилось, как Алан осушает губами ее слезы.

— Я так счастлива, Алан, — говорила Тори, лежа в объятиях любимого. — И ужасно тебе благодарна за то, что ты дал мне это испытать. Я два года была замужем, и все это время близость с мужем была для меня мукой. Все мужчины и женщины созданы примерно одинаково. Почему одни умеют дарить наслаждение, а другие — нет?

— Твой муж, маленькая, видимо просто не ставил перед собой такую цель. Ему довольно было получать удовольствие самому. А я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Кроме того, мне нравится ласкать тебя, целовать и гладить твое бархатистое тело.

— А как ты всему этому научился? Или это само собой получается? — с любопытством спросила Тори и даже привстала на локте, чтобы лучше слышать ответ.

Алан засмеялся.

— А как ты стала художницей? Сама же рассказывала: в детстве у тебя проявился талант. Но ты его специально развивала, долго училась, прежде чем начала создавать свои шедевры.

— Но ведь любовь — не профессия! — возразила Тори. — Если, конечно, не считать «жриц любви».

— Это не любовь, а суррогат, — махнул рукой Алан. — Они просто используют технические приемы чувственной любви, лишив ее души. А настоящая любовь больше, чем профессия. Поскольку без любви, как ты, наверное, не хуже меня знаешь, жизнь просто теряет смысл. Значит, любовь — основа жизни, в том числе и ее чувственные проявления. Я прав?

— Прав, прав. Не могу не согласиться с уважаемым лектором.

— Ну вот. А невежды превращают эту чудесную вещь в скучное бытовое занятие. Значит, любви нужно учиться, как искусствам и наукам. Даже если у тебя есть к этому природный дар.

Может быть, достаточно просто очень любить? — подумала Тори. Но вслух лукаво спросила:

— А ты в любви кто: магистр или бакалавр?

— Предоставляю тебе об этом судить.

— Уважаемый доктор Алан Йорк! — торжественно произнесла голая Тори, — я прошу вас научить меня науке любви. Обещаю быть хорошей ученицей.

— Не сомневаюсь. Уже на первом уроке ты проявила незаурядные способности! — Но Тори вдруг отчего-то загрустила и даже отодвинулась от Алана. — Ты что, кошечка? — встревожился он. — Я тебя чем-то обидел? Или просто наскучил своей занудной лекцией?