Найду твой след

— А потом все так закрутилось… Наша женская организация сделала из меня героиню. Да ты сама все знаешь.

— О, еще бы. Особенно мне понравилось то, что тебя занесли в справочник «Кто есть кто среди женщин».

Натали засмеялась.

— Никогда не думала, что мне будет так легко попасть в эту великую книгу. Да, это английские женщины из организации «Матери за мир» предложили составителям из Кембриджского университета внести туда мое имя, и они согласились!

— Между прочим, я недавно искала эту книгу, хотела показать Ронни, какая я необычная девочка. Но не нашла.

— Правда? — встрепенулась Натали. — Надо поискать. Я бы не хотела, чтобы она исчезла из… семьи. — Она помолчала. — Может быть, твои правнуки тоже будут ставить условия своим детям — вроде тех, что ставят потомки Дидро.

— Ага. Сперва дети, а потом — поиски их отца, да?

Натали дернулась, уворачиваясь из-под руки Миры. Она посмотрела дочери в лицо.

— Ты… обижена на меня?

— Нет-нет, что ты! Я тебя очень люблю, мама. — Мира поцеловала ее в макушку, и Натали почувствовала, что губы дочери дрожат.

— Ты любишь… Ронни?

— Очень, мама, — прошептала Мира.

— Я все поняла. — В голосе Натали послышалась особенная звонкость. Он звучал, как туго натянутая струна. — Начнем, пожалуй.

Она обняла дочь и почувствовала, как в нее вливаются тепло и сила.

Глава пятнадцатая

Находка для фэт-шоу

— Ты на самом деле в это веришь? — спросила Мира, глядя в желтые, как янтарь, глаза Ронни.

— Да. Верю. — Он кивнул, гладя Миру по белой полной руке. — Я верю, что такая женщина, как ты, само совершенство.

— Но моя мама считает, что мне просто повезло с характером. — Мира пожала полными круглыми плечами, ее грудь при этом соблазнительно качнулась. — У меня просто нет никаких комплексов из-за своего тела.

Ронни расхохотался. Он запрокинул голову, и Мира смотрела, как двигается его кадык на шее.

— Твоя мама просто прелесть. Она мне нравится.

— Ну вот, а ты говоришь, что тебе нравятся такие пухлянки, как я…

— Она мне нравится по другой причине. — Ронни пригладил растрепавшиеся волосы. — Она алогична, как всякая женщина.

— Что ты имеешь в виду? — Мира выпрямилась в кресле, двинула ногой, и Ронни шлепнулся на пушистый ковер.

— Эй, полегче… — проворчал он.

— Но ты легкий, как пушинка…

— Кто? Я? Да я сейчас… — Он вскочил и поднял Миру на руки в одно движение. — Видишь, это ты для меня пушинка!

Он понес ее через комнату, и Мира заверещала, задрыгала ногами.

— Я не хочу, я не хочу…

— Ты… не хочешь? — не поверил своим ушам Ронни.

— Я не хочу… там.

— А где? — Он замер со своей ношей посреди комнаты.

— Я хочу… здесь.

Он огляделся.

— На полу, — прошептала Мира.

Ронни молча наклонился и опустил Миру на белый толстый ковер.

— А ты права, — прошептал он. — Белое на белом — это что-то…

Он принялся расстегивать черную рубашку из тончайшего хлопка, но Мира протянула руку и остановила его.

— Мне нравится черное на белом, — хрипло сказала она. — Если взглянуть на нас со стороны…

— А ты эстетка… — хмыкнул он.

— Да, во всем, — согласилась она, и потянула Ронни к себе.

Как подкошенный, он упал на колени, наклонился к Мире и поцеловал в яркие губы.

— Ты так хороша, так… Что я не могу терпеть больше ни секунды. — Он дернул «молнию» на черных джинсах и упал на Миру.

Ронни зарылся в ее роскошное ароматное тело, и весь мир исчез, остались только они — в большой комнате на белом ковре.

В этот день они занимались любовью уже в третий раз, и никак не могли насытиться друг другом. И если бы то, что они придумали, было правдой, то Ронни мог поклясться: он наплевал бы на все, чтобы остаться с Мирой…

Он лег рядом с ней, чувствуя, как дрожь понемногу покидает ее и от ее тела исходит ровное тепло, и, подняв голову, спросил:

— Значит, твоя мама поверила?

— Да, но ты не объяснил мне, почему она алогична, как всякая женщина, дорогой мой философ, потомок великого Дидро.

— Потому что если о ком-то и можно сказать, что он без комплексов, то о твоей маме в первую очередь.

— То есть? — Мира приподнялась на локте.

— А кто родил тебя в дар миру?

Мира захохотала. Белые ровные зубы сверкали на фоне алых от поцелуев губ.

— Ты помнишь, сколько ей было лет? И что это за время? И потом, моя бабушка была хиппи.

— Я все помню. Прекрасно помню. Но все равно… Я читал старые газеты, ты была в каждой. Такая пухленькая, как сейчас, но о-очень маленькая. Скажи, а ты могла бы поступить, как она?

— Я? — На лбу Миры от изумления гармошкой собрались морщины. — Не-ет. Я готова родить ребенка, но только при муже. Я знаю, что такое для женщины одиночество. — Она вздохнула. — Я понимаю, у мамы были мужчины, но я была только ее ребенком. Понимаешь? — Внезапно лицо Миры стало печальным. — И причина ее болезни — в том же…

— Ты говорила с Агнес Морган?

— Да. И она мне сказала, что мы должны попробовать. Кажется, мы с тобой придумали хороший ход. То, чем сейчас маме предстоит заняться, заставит ее забыть о том, что у нее происходит внутри.

— Значит, если не думать о плохом… — проговорил Ронни, гладя Миру по бедру.

— То все рассосется. Агнес говорит, что ее нужно очень сильно отвлечь. — Когда я сказала, что твоя мама поставила условие, чтобы мой отец привел меня к алтарю, я физически почувствовала, как она напряглась. — Она повернула голову к Ронни. — Мне показалось, что меня кто-то ткнул в бок. Под ребро.

— Ого! — Он легонько ткнул ее, но до ребра не добрался.

Мира засмеялась.

— И не рассчитывай.

— Но ты такая твердая, Мира, — прошептал Ронни. — Мягкая и твердая…

— Слушай, Роналд Уолл, давай-ка выйдем в сад, иначе мы с тобой не сможем поговорить.

Он раскинул руки и закрыл глаза: дескать, ничего не слышу и не вижу.

Мира потянулась к нему и легонько пощекотала.

— Не надо! — взвизгнул Ронни. — Я сам! Я боюсь щекотки, ты же знаешь.

— Иногда надо пойти на крайние меры, чтобы добиться желаемого. Разве не ты так говорил мне?

— Но я ведь говорил не о себе.

— Другим надо желать того же, что и себе. Ты разве не согласен?

Ронни застегивал рубашку на груди, потом дернул «молнию» на джинсах. Он протянул руки к Мире, и она села, натягивая юбку на колени.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спросил он, поднимаясь и поднимая за собой Миру. — Я принесу в сад.

— Хочу. Налей немного кампари, добавь апельсинового сока и положи много-много-много льда.

— Сейчас.

Ронни отправился в кухню, а Мира вышла через французское окно в сад. Она села в плетеное кресло под кустом магнолии, втянула ароматный воздух и закрыла глаза.

Как ей хотелось, чтобы не только они с Ронни были счастливы, но и ее молодая, красивая мать. Она заслужила свое счастье уже за то, что родила ее, Миру.

И Мира не сомневалась ни секунды, что ее мать пылала страстью к Бьорну Торнбергу.

Трудно объяснить, но себя Мира всегда ощущала частицей своей матери, что позволяло ей чувствовать мать так, как никто. Но она ощущала себя частицей кого-то еще — незнакомого, неведомого, другого, очень сильного и спокойного человека. Мире казалось, это он позволяет ей совершенно спокойно носить свою полноту и не комплексовать, не мучить себя диетами. Любить свое большое тело. Невероятно, но иногда Мире казалось, что и Ронни полюбил ее и ее тело потому, что она гордилась собой и своим телом. А как он хохотал, когда она потащила его на представление фэт-шоу в ночной клуб!

— Потрясающе, Мира, правда? Я никогда бы не подумал, что полная женщина в балетной пачке может быть такой грациозной и… такой счастливой.

— Но почему ей не быть счастливой, если зрители вроде тебя отбили все ладони только потому, что она преодолела условности общества и захотела остаться такой, какая есть? Она позволила себе быть довольной собой. Знаешь, я тоже пошла бы танцевать.