Медсестра из Райминстера

Кровь там смешивается с особой струей кислорода, поступающей через фильтр. Это предотвращает оседание красных тел крови на дне резервуара. Проблемы начинаются, если возникают какие-либо препятствия потоку крови. Как раз это и произошло в данном случае: кровь свернулась в игле. Старшая сиделка снова послала за доктором Коллендером, чтобы он попробовал продолжить переливание через другую вену.

Он пришел и действовал настолько активно, что я посчитала его абсолютно неутомимым. И, вероятно, бесчувственным. Когда мы встретились в палате, его взгляд был отчужденным. Он был полностью поглощен не терпящей отлагательств работой.

Когда перевалило за полночь, я сходила перекусить. Когда я вернулась, старшая сестра ушла на ленч. Старшая сиделка Уолкер, полная, добродушная молодая женщина, послала меня на кухню приготовить бутерброды для завтрака.

— Мы уже закончили все необходимое мытье. Побереги свою энергию, пока возможно. Я посижу в палате и посмотрю за тем, чтобы все было спокойно.

Я прошла по молчаливому коридору на кухню, радуясь, что смогу побыть немного одна. В дверях мне пришлось остановиться — мое сердце перевернулось: сидя за столом и опустив голову на сложенные руки, спал Дэвид Коллендер.

Я тихонько прикрыла за собой дверь и долго стояла, глядя на него. Во мне поднялась волна нежности и жалости. Он был измучен. Он не прекращал работать ни на минуту, но организм все же потребовал отдыха. Я села на скамейку и принялась за работу, изо всех сил стараясь не шуметь. Так продолжалось около двадцати минут. До меня долетали мягкие, приглушенные звуки больницы, живущей своей обычной ночной жизнью: легкое посвистывание воздуха между вращающимися дверьми, гудение лифта, время от времени отдаленные звуки сирены. Доктор Коллендер продолжал спать как убитый.

В конце концов он пошевелился. Я поставила на плиту чайник. Когда я закончила заваривать чай, он пробормотал что-то неразборчивое, потер глаза и сел.

— Ну, вот, теперь вы готовы к тому, чтобы выпить чашечку чая, — сказала я, ставя перед ним чашку.

Он посмотрел на меня мутными от сна глазами:

— Это и в самом деле вы? Вы похожи на ангела милосердия. Я совсем замотался. Вы возвращаете меня к жизни.

Я отошла в сторону.

— Пожалуйста, сядьте, — сказал он быстро, — выпейте со мной чаю.

Наши глаза встретились. Его взгляд больше не был отчужденным, он был теплым и просящим. Я налила себе чашку и села за стол рядом с ним.

— Это было ужасно, — сказал он. Только слово «ужасно» прозвучало у него гораздо сильнее, чем оно звучит обычно.

— Я знаю, — сказала я. — Все эти люди ехали навестить своих родственников или за покупками… Многие из них борются теперь за жизнь, а некоторые…

Он положил в свою чашку ложку сахара.

— Я слышал множество поразительных историй в палатах. Их хватит для того, чтобы написать целую книгу. Хватит для того, чтобы доказать мне, что мои личные неприятности — это еще не конец света.

— Какие неприятности? — спросила я прямо. Теперь было не время для соблюдения вежливых условностей.

Он устало посмотрел на меня:

— Вы слишком молоды, чтобы обременять себя моими проблемами. К тому же они не из тех, которыми можно похвалиться.

— Откровенный разговор иногда помогает, — услышала я собственные слова.

Он поставил свою чашку:

— Полагаю, ваше мнение обо мне не слишком высокое. И вы должны были думать, что мне на это наплевать.

— Никто не совершенен, — сказала я примирительно.

— Вы так не думаете, Дженни, вы и многие другие в клинике. Девушка, которую вы видели в тот день, когда я собирался подвезти вас до Лидса… После того, что она говорила, я не виню вас… Но все то, что она сказала, — абсолютная ложь.

Я затаила дыхание.

— Я лучше начну сначала, — сказал он. — Прежде чем я приехал в Райминстер, я работал хирургом в «Сэйнт Игнасиас» в Данбери. Это недалеко от Уорвика. Один наш пациент умер от церебрального осложнения, и в этом обвинили меня.

— Какой ужас… — начала я.

— Хуже всего в этой истории было — и остается — то, что я до сих пор не уверен, была ли это действительно моя ошибка или нет.

— Но как все это произошло?

— Я осмотрел этого мужчину — он был амбулаторным пациентом — и сообщил свое заключение о его состоянии заведующему отделением, по крайней мере я думаю, что сообщил. Вскоре после этого я попал в автомобильную катастрофу и получил сотрясение мозга. Когда я поправился, то обнаружил, что моим воспоминаниям о нескольких днях накануне катастрофы, мягко говоря, нельзя полностью доверять.

Он помедлил и затем продолжил:

— Пациент умер. Мой шеф поставил диагноз слишком поздно, и этого человека уже нельзя было спасти. На вскрытии меня спросили о результатах моего обследования. Когда я все рассказал, меня спросили, почему я не доложил об этом. Я настаивал на том, что докладывал. Но на твердость моей памяти была брошена тень. Тем временем мой шеф настаивал на том, что я не упоминал ему о состоянии этого пациента вообще и что если бы я это сделал, у него, возможно, был бы шанс спасти ему жизнь. Естественно, я был наказан.

— Но это же несправедливо! Если вы были уверены…

— Я не был уверен. Я не мог быть уверенным на все сто процентов. И это неизбежно повлекло за собой дальнейшие неприятности. Нашлись медицинские доказательства того, что у меня могло произойти помутнение рассудка.

Он помолчал несколько секунд:

— Теперь мы подошли к другой части этой истории. Вдова умершего мужчины явилась ко мне с намерением устроить мне сцену. Но я был настолько жалок, что она меня простила. Я почувствовал облегчение и благодарность за ее понимание. Я не думал о том, к чему это может меня привести, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Я и сам не заметил, как оказался связан с нею. Не прошло и трех месяцев со дня смерти ее мужа, как она сообщила мне, что любит и хочет меня. Тут я наконец очнулся и уехал сюда, в Райминстер.

Он сжал губы.

— Я должен был догадаться, что за этим последует. Она разыскала меня здесь. Я понял, что она решительно настроена заставить меня жениться на ней. Она даже намекала мне, что иначе может разрушить мою карьеру, рассказав здесь о том скандальном случае.

— Да она сумасшедшая! — воскликнула я.

— Нет, не сумасшедшая, — покачал он головой. — Хотя эмоционально неуравновешенная. Естественно, увидев, что я встречаюсь с другими девушками, она начала устраивать дикие сцены. Говорю вам, Дженни, я дошел до точки и вот-вот сломаюсь.

Мои мысли пошли кувырком в этот полуночный час на кухне над чашкой недопитого чая. Одна моя половина была зла на этого человека, но зато другая праздновала великий триумф. Он не был женат! Он был свободен, и честен, и…

В общем он был таким, каким я хотела его видеть.

Он посмотрел мне в глаза, и я немедленно растаяла.

— Дженни, — сказал он, — вы и представить себе не можете, как часто и как сильно я хотел рассказать вам все это раньше, но было очевидно, что вы верили самому плохому…

— Простите меня, — сказала я с сожалением. — Я должна была подождать, пока мне не станет известна настоящая правда. Но чем дальше, тем больше мне казалось неоспоримым и таким ужасным то, что вы были женаты, и обманывали свою жену, и…

— Я знаю, знаю. Но что же мне делать, Дженни? Моника Фрайн может разрушить мою карьеру, а с карьерой и всю мою жизнь. Я люблю медицину, особенно хирургию… И у меня есть к чему стремиться в будущем.

— Я думаю, что нужно форсировать события. Вы должны ее спровоцировать, — смело сказала я.

Он с сомнением посмотрел на меня:

— Слишком многое поставлено на карту. Поначалу мне все время казалось, что, если я смогу продержаться достаточно долго, Моника либо устанет преследовать меня, либо сочтет это бесполезным, либо встретит кого-нибудь другого.

— Вы до сих пор на это надеетесь?

Он устало опустил голову на руку, и мое сердце сжалось от сострадания.

— Нет, — ответил он. — Теперь, честно сказать, не верю. Это у нее не обычное чувство, а скорее навязчивая идея. У человека с неуравновешенной психикой подобное состояние может длиться годами.