Агни Парфене

— Так ты и не художник...

Он почувствовал приступ раздражения — ну да, еще можно сказать, что он плохой художник, что на самом деле ему не удается почувствовать внутри — что же говорить про слово «передать это», что он там, в душе (в подсознании), не чувствует ничего, кроме пустоты, эту пустоту и воплощает. И можно сто раз называть себя avant-garde, передовым отрядом — какой из тебя передовой отряд, ты уныло плетешься в хвосте, воображая себя новым Сальвадором Дали — нет ничего, ты плохой рисовальщик, в отличие от него, поэтому тебе пришлось войти в этот «передовой отряд», просто — потому что твое подсознание воспринимает этот мир как аляповатую мешанину пятен, в этом — все...

Однажды он набрал в «гугле» слово «красота». И понял — мир вообще авангарден. Оказывается, красота — это кремы для лица. Это клиника пластической хирургии. Тело, тело, тело... Душа никому не нужна даже в виде подсознания.

Что спасет мир? Фитнес-центры? Или — поддельная красота глянцевых журналов, где с помощью фотошопа из безмозглых, целлюлитных дур делают красоток?

«Ладно, — сказал он себе тогда. — Набрал полную формулу от Достоевского — и получил». Сверхэффективные, лечебно-профилактические многофункциональные крема быстрого действия с потрясающим омолаживающим эффектом. Сомневаться не приходилось — наверху сияло это бессмертное «Красота спасет мир», но вместо Достоевского сияло беспечно-глупой улыбкой лицо хозяина компании, производящей «спасающие мир крема».

— Святой Исаак Сирин, — донесся до него голос священника, — говорил: «В какой мере человек приближается к Богу своим намерением, в такой Бог приближается к нему Своими дарованиями».

И он вздрогнул невольно — показалось, что слова этой проповеди обращены к нему, что этот молодой — гораздо моложе его — мальчишка-священник знает его мысли, и о нем — знает. Ему даже показалось, что он смотрит прямо на него. Но — только показалось... На всякий случай он отступил на несколько шагов в тень, туда, где возле распятия стояли свечи — канун, кажется, так это называлось. Тут поминали усопших. Старушка с ребенком как раз ставили свечи, старушка шептала мальчику с распахнутыми глазами, полными надежды: «Ты попроси, попроси за мамочку, Господь тебя услышит». Мальчик недоверчиво обернулся на бабушку, спросил: «Точно услышит? И мама — вернется?»

Старушка отвернулась, вышло так, что ее взгляд упал на Нико, который скептически улыбался. В ее глазах мелькнул страх, она нахмурилась, обняла мальчика, словно пытаясь укрыть, спрятать, и поспешно, точно стараясь убедить себя в том, что это наваждение непременно исчезнет после молитвы, начала что-то шептать ребенку на ухо. Нико удалось расслышать лишь: «Нет, она оттуда совсем не вернется, но она тебе приснится. Ты с ней сможешь разговаривать через молитву, понимаешь?»

А он и сам не мог понять, отчего вдруг преисполнился какой-то завистью и злобой, хотелось сделать отчего-то им больно, очень больно, он даже поспешно отвернулся, чтобы не выдать этого желания взглядом, усмешкой, поискал глазами Елизавету — и зачем она сюда его приволокла? Та стояла как ни в чем не бывало и разговаривала с тем самым молоденьким священником, очень серьезно, кивала в ответ на его слова, Нико даже показалось, что они говорят о нем и что священник Елизавете как будто дает поручения.

Наконец они закончили беседу, и Елизавета подошла к нему.

— Пойдем? — спросила она.

Ему показалось, что она расстроена.

— Что-нибудь не так? — поинтересовался он.

— Да нет, все нормально... Я хотела сделать фотографии иконостаса, а мне не разрешили. Жалко...

Она улыбнулась и пошла к выходу из храма. Он пожал плечами — да зачем вообще было спрашивать разрешения фотографировать? Надо тебе — снимай спокойно. А то — фотографировать нельзя. Мобильники выключайте.

Глупости какие-то.

Почему-то мысль об этих мобильниках зацепилась за старушку и мальчика и за это их дурацкое желание поговорить с усопшей.

И так и вертелась там, пытаясь найти укромное местечко, до поры до времени, пока не оформится во что-то, пока еще ему непонятное.

А на улице было прохладно, дул ветер, шел мелкий, колючий снег, и родной город казался хмурым и неприветливым — хорошо, что послезавтра они уезжают отсюда, подумал Нико. Чем дальше, тем лучше. Его бы воля — он там в Праге остался бы навечно. Навсегда...

Он представил себе, что уже находится там, вместе с этой забавной Елизаветой, далеко-далеко — от совершенно невнятной, убогой, серой реальности именно этого города, и ему стало легче дышать.

«Ну и что, что я бегу отсюда, — подумал он. — По сути, мы все время бежим. Кто от чего. Кто от реальности, в эти вот храмы, придумывая себе Бога, а кто-то бежит от окружающей серости бытия, или...»

— От собственной серости.

Он дернулся, обернулся — Елизавета фотографировала храм, стояла к нему спиной. Почувствовав его взгляд, обернулась, вопросительно вздернула бровки.

— Ничего, так, показалось.

На пустой заснеженной улице никого не было. Они вдвоем. Но голос был женским. И он слышал его четко.

Или показалось, что слышал.

Было холодно. Он поднял выше воротник куртки.

— Ты скоро? — спросил у Елизаветы.

Она с некоторым сожалением кивнула — казалось, она не чувствует холода.

— Сейчас... Удивительно красиво. Знаешь, как во сне. Из темноты выплывает светящийся храм...

И, подумав, добавила едва слышно:

Меч не опущен в руках Херувима,

Сторожа райских ворот.

Божья обитель для грешных незрима,

Сердце, как лед.[10]

Почему ему показалось, что она имеет в виду именно его?

— Вот уж я все вижу, — проворчал он. — Просто ты живешь в Праге. Там другая культура. Другие особенности архитектуры. А я живу здесь, и я постоянно натыкаюсь на эти купола. Понимаешь, тебе это кажется прекрасным. А мне нет.

Она ничего не ответила, только пожала плечами и сказала, уже когда они поднимались вверх по улице:

— Каждому свое. Просто каждому свое. Я не хотела тебя обидеть... Просто вспомнилось стихотворение вашей русской поэтессы.

Сердце ненужное, темное, злое,

Знавшее боль от стыда.

Даже свеча пред святым аналоем

Гасла всегда![11]

И ему снова показалось, что это про него, почему-то вспомнилась старушка с мальчиком, потом — священник с его словами о таланте и приближении к Богу — он же только отдалялся, он вообще не хотел в это верить, что же — он лишен дарования?

— Нет, — прошептал он замерзшими губами. — Нет... Это — не про меня.

Глава 6

СЛУЧАЙНОСТЬ ВСТРЕЧИ

Это Ты восстанавливаешь Царство Божие на земле.

Это Ты распространяешь мир среди людей.

Это Ты делаешь так, что земля уподобляется небу.

Это Ты соединяешь людей с ангелами.

Это Ты возносишь наше пение к Богу.

Это Ты во всем победительница.

Это Ты пребываешь выше всего.

Это Ты поистине управляешь вселенной.

Это Ты мудро руководишь миром.

Это Ты несешь и хранишь все.

Св. Нектарий Эгинский.

Песнь Божественной Любви

Он не хотел смотреть на нее, Лику.

Так, как он был должен смотреть. Так, как смотрел раньше. Сейчас же — он смотрел в себя, и поделать с этим она ничего не могла.

Он не хотел ее замечать, он смотрел в себя, и — его глаза оставались тусклыми и безжизненными, как будто он был не Архангелом, а ангелом смерти.

«Я бездарна. Я не в состоянии передать то самое внутреннее сияние. Почему я чувствую другие иконы, а эту — не могу? Ну почему так?» — не выдержала она.

В бессилии бросила тонкую кисть и прикрыла глаза — она снова увидела, каким должен быть его взгляд, так ясно и четко, как если бы он на самом деле смотрел на нее, но...