Люби меня такой

После их телефонного разговора она наверняка ложилась спать, думая о нем, взволнованная его обещанием, вспоминая то, что уже было между ними, ожидая продолжения…

Он глубоко вздохнул, пытаясь избавиться от мысли о том, что она наденет. Выполнит ли она его просьбу? Согласие или вызов? По крайней мере, когда она войдет в его офис, все станет ясно. Да… нет. Он отчаянно хотел, чтобы это было да. А почему нет? В ней был огонь. Он раздул пламя. Она не позволит ему угаснуть… ведь так?

В дверь постучали.

— Войдите! — с волнением произнес он.

Она открыла дверь и вошла. В платье на пуговицах.

Его сердце забилось: он испытал настоящий триумф. Она послушалась его. Она согласна подчиниться его желаниям, она сделает все, что он захочет.

Он увидел дерзкую решительность в румянце ее щек, в высоко поднятой голове, распрямленных плечах, в улыбке на чуть приподнятых уголках ее губ. Храбрость, бросающая вызов опасению и неуверенности. Это тронуло его до глубины души.

Это будет великолепное, необыкновенное, незабываемое утро, подумал он, улыбкой стараясь показать свое восхищение и одобрение.

Она видимо расслабилась, шагнула вперед, протянула ему папку.

— Это материалы для первой встречи. Строго о делах.

Ну, уж нет, подумал Кевин.

— Мне кажется, в последний раз, когда я видел тебя в этом платье, несколько пуговиц внизу были расстегнуты.

Это напоминание смутило ее, и она опустила глаза, разглядывая подол своей юбки.

— Две, — сказал он. — Насколько я помню, две пуговицы были расстегнуты.

Она пристально посмотрела на него. В глазах — смятение.

— Ты сосчитал?

Он усмехнулся.

— Да, я неплохо считаю.

У нее вырвался смешок.

— Вот как?

— Да, а сегодня застегнуть, все до одной. По-моему, это не совсем правильно. Давай сделаем так: я думаю, ты должна согласиться со мной и расстегнуть по крайней мере одну пуговицу, прежде, чем мы действительно приступим к работе.

— Одну пуговицу, — ответила она.

Удовольствие — вот что было новым. В жизни многих людей так не хватает удовольствия. Она впервые открыла для себя радость надевать и снимать одежду во время набега на магазины в субботу. Что может быть более расслабляющим и соблазнительным, чем эта игра с провокационным раздеванием?

— Хорошо. Одна пуговица сейчас, — согласился он. — И еще по одной расстегнутой пуговичке после каждого рассмотренного документа.

— Но это означает четыре пуговицы.

— Я так и думал, что ты тоже неплохо считаешь.

Она одарила его испепеляющим взглядом, принимая правила его игры.

— Это может помешать работе.

— Напротив. Для меня это лучший способ сконцентрироваться.

Она положила папку на стол. Потом с большим стеснением расстегнула нижнюю пуговицу платья, выпрямилась, глубоко вздохнула и дерзко спросила:

— Ну что, счастлив?

— Скажем так… я удовлетворен. Пока.

Его взгляд скользнул по ряду пуговиц на ее платье, от подола до воротничка. Он улыбнулся, когда их взгляды пересеклись.

Она покраснела, осознавая, что он не собирается останавливаться на этом.

Интересно, сгорала ли она от нетерпения все это утро, думал Кевин. Он переложил папку на свой край стола и открыл ее, приготовившись заняться делом клиента, который вот-вот должен был прибыть.

Он забросил свои сети, Кэт попалась в них, и это утро все больше приближало ее к нему. Он был уверен в себе, его ум обострился, он чувствовал себя лидером в этой игре.

Час спустя они завершили дело первого клиента. Ни говоря, ни слова, Кевин уставился на юбку Кэт. Она, также сохраняя молчание, расстегнула еще одну нижнюю пуговку и протянула ему новую папку.

Заинтригованный этой молчаливой игрой, Кевин провел следующую встречу в молниеносном темпе.

И со следующей пуговицей было покончено. Теперь он мог видеть ее колени, мелькающие в разрезе юбки, когда она шла, колени, которые были уже достаточно обнажены, чтобы дразнить его. Надела ли она чулки, как он потребовал?

Волнение не давало ему покоя, он не мог больше спокойно думать. Эта сдержанность походила на настоящую пытку. Он пытался справиться с желанием, кипящим в нем, стараясь, как можно скорее покончить с делом третьего клиента, привычно доходчиво разъясняя ему положение на денежном рынке. Как только он поднялся, чтобы проводить клиента, его взгляд метнулся к следующей пуговице на платье Кэт, желая, чтобы она расстегнула ее, мысленно приказывая ей сделать это немедленно, прямо — сейчас, не дожидаясь ухода клиента. Он увидел, как ее руки тянутся, чтобы сделать это. Предвкушение, ожидание, нетерпение — все, что угодно, только не мысли о деле. Привычный акт вежливости, — проводить клиента до лифта, пожать руку, бросить несколько слов на прощание, — это было настоящим проявлением воли. Наконец двери лифта захлопнулись. Он один.

Нет, не один. Там, за дверями кабинета, его ждет женщина, мысли о которой сводят его с ума. И эта женщина сама наверняка сходит с ума от желания, предвкушая тот миг, когда и остальные пуговички на платье сдадут свои позиции.

Он хотел этого. Подразнить ее, растянуть сладкую пытку ожидания — именно это он задумал. Он надеялся продержаться до вечера, а потом после работы повести ее в ресторан, танцевать с ней, пить прохладное белое вино… и только после этого, доведя ее нетерпение до самого крайнего предела, — только тогда овладеть ею.

Но теперь… Похоже, он сам попался в расставленную для нее ловушку. Он не может больше ждать. Не то, что до вечера, он не может ждать ни единой секунды. Он взглянул на часы. Время обеденного перерыва. Он голоден, очень голоден. Но в мыслях у него, совсем другое… Сегодня утром в нем столько энергии, что он не нуждается в подпитке.

Он стремительно вошел в кабинет и запер за собой дверь. Им никто не должен мешать. Кэт стояла спиной к нему, переставляя папки на полке. Она полуобернулась на звук захлопнувшейся двери, взгляд ее был чуть испуганным. Их взгляды скрестились, и он увидел, как расширились ее зрачки.

— Все в порядке, — тихо сказал он, теперь желая успокоить ее. — Мы одни. Только мы с тобой. И я хочу тебя. Хочу тебя немедленно. Прямо здесь. Не могу больше терпеть.

Она замерла. Неукротимость его желания словно парализовала ее. От него словно исходили горячие волны. Он оказался сзади, его сильные руки обхватили ее. Он с силой притянул ее к себе, и она почувствовала, что ее упругая попка оказалась прижатой к чему-то твердому, горячему, пульсирующему.

Он услышал, как она потрясенно выдохнула. Он немного ослабил хватку. Не нужно пугать ее, приказал он себе. Он наклонился и нежно коснулся бархатной кожи на ее шее. Нужно немного успокоиться. Но он чувствовал, как буря желания накатывается на него. Он с силой, почти грубо обхватил ее бедра и притянул к себе. Пусть почувствует, как сильно он хочет ее. Вдруг он вспомнил про утреннюю изысканную игру, про пуговички, про кружевной край чулка, что мелькал в разрезе платья. Как приятно это было. Неужели он испортит игру своим грубым животным желанием!

Его ладони скользнули вниз, нащупали пуговичку. Пятая снизу, кажется. Он ловко расстегнул ее, а потом еще две. А потом… потом он распахнул юбку, словно отдернул занавес.

Да, да, да… Именно так он и представлял это себе. Нежная кожа над краем чулка чуть вздрагивает от его прикосновений, а там, где смыкаются бедра, — там все горячее, влажное, податливое. Она тоже изнемогала от желания все это бесконечное утро.

Он повернул ее лицом к себе. Глаза ее были затуманены, веки полуопущены. Губы приоткрылись, и между ними мелькнул розовый острый язычок. Он застонал от нетерпения. Одним движением он поднял ее и усадил на край письменного стола. Она приглушено вскрикнула, когда он закинул ее ноги себе на плечи, и замерла, опираясь на руки, уже предчувствуя, что сейчас произойдет.

Он медленно, словно во сне, наклонился над ней. Коснулся губами нежной кожи с внутренней стороны бедра. Скользнул губами выше, коснулся тончайшего шелка ее белья. Это даже не трусики, это тонкие полоски, лоскутки соблазнительного кружева. Почти прозрачные, скользкие, влажные. В ноздри ему ударил специфический аромат женского желания.