Японский гербарий

В номере было душно, однако Энн было все равно. Время от времени она сбрасывала с себя одеяло, и при этом кровать, ничем не соединенная с изголовьем из прибитого прямо к стене пластика под светлое дерево, отъезжала на колесиках к середине комнатки.

В этом отеле Энн приходила в себя. После всего.

Тревор навещал ее, когда был свободен. Они шли гулять, медленно ступая по плитам тротуара. Брызги от недавно прошедшего дождя летели на джинсы, но не оставляли следов — чистота улиц безупречна. В здешних гостиницах селились небогатые туристы со всего света, и Тревор хорошо знал это местечко. Здесь удобно устраивать тайные встречи, никто никем не интересуется, люди вокруг простые, незатейливые, и на вложенный фунт хотят получить вдвое больше обещанного — удовольствия, еды, покоя, зрелищ. А на все, что не обещает ничего из перечисленного, они не обращают внимания. Ну для чего, скажите на милость, им разглядывать, с кем идет рыжеволосый красавец? С девушкой, бледной и худой, или один?

Энн тянуло к темно-красной средневековой готической церкви, но она не посмела в нее войти, сделав вид перед Тревором, что ей это неинтересно. Он тоже не предлагал ей, наверняка не веря в тайну исповеди. Ну что ж, тогда и мне незачем нести свои грехи на исповедь, решила Энн. Я сумею искупить их иначе.

Энн любила вместе с Тревором шагать до южного входа в Риджентс-парк. Там, на траве, словно сошедшие с картин французских импрессионистов, завтракали люди. Но это были в основном выходцы с Ближнего Востока. Иранцы, иракцы… Энн обратила внимание, что в районе гостиницы сплошь арабские лавки и лавчонки, магазинчики и меняльные конторы.

Женщины липли к Тревору, слетались как мухи на мед, привлеченные его суровым обаянием. Но сама Энн видела в нем лишь человека, пожелавшего помочь ей спастись.

Энн познакомилась кое с кем из окружения Тревора — с юной Пэт, девушкой, которую, как и ее, Тревор вытащил с самого дна. Потом Пэт нашла себе другую компанию, которую и Тревор хорошо знал, — молодых иракцев, занимавшихся делами, о которых не стоило говорить Громко. Она вышла замуж за одного из них, и Тревор больше не опекал Пэт. Много позже, став совершенно взрослой, Энн, кажется, поняла, почему Тревор совершал добрые поступки. Чтобы искупить дурные. А разве она сама не собирается последовать его принципу — грешить и каяться — ради счастья Зигни?

Энн нравилось гулять с ним — пройти через Риджентс-парк до самого Гайд-парка. Было приятно смотреть на праздных граждан, устроившихся с книгой под вековыми дубами, ясенями, кленами; наблюдать за ошалевшими от радости шоколадными спаниелями, шерсть которых на солнце отливала золотом, за дикими птицами на озере, за крылатой мелюзгой, налетающей на недоеденный картофель на столиках открытого кафе на берегу озера Серпентэйн в Гайд-парке.

Энн ни о чем не спрашивала Тревора, она просто подчинялась ему. Однажды Тревор Макхикни объявил:

— Завтра мы едем в Оксфорд. Твоя жизнь сделала крюк и возвращает тебя к истокам, к чистым истокам. Ты ведь собиралась учиться в университете, насколько мне известно?

Оксфорд? Ну что ж, в жизни случается и не такое. Энн подчинилась Тревору.

И в Оксфорде Энн Сталлард встретила Пола Джексона, тоже филолога, из университета Беркли. Это знакомство было для нее своего рода тестом — на самом ли деле Тревор спас ее от себя самой.

В день знакомства Пол и Энн уселись за столик открытого кафе и заказали пиво.

— Ты пьешь пиво? — изумился американец. — Но, я читал, в Англии женщине неприлично пить пиво.

— Если пиво не «гиннес». — Энн пожала плечами, а рыжие кудряшки подпрыгнули и соскочили на лоб. Она запрокинула голову и хлебнула из кружки. — Это английская классика.

Пол втянул в себя воздух и тоже приложился к «гиннесу». Он пил большими глотками, кадык двигался вверх-вниз так быстро, будто его кто-то подгонял.

— Сейчас это уже в прошлом, ты читал старые книги, Пол, англичанки давно пьют пиво, — добавила Энн, отставляя пустую кружку. — И совершенно спокойно заходят в паб.

Потом она показывала парню знаменитый Оксфорд, в котором в этот самый день проходили гонки на каноэ, Энн болела за команду своего курса. А когда команда выиграла, она чувствовала себя так, будто сама махала веслами, устремляясь к заветному финишу.

Американец оказался сыном крупного издателя и выпускал у себя в университете газету. Он попросил Энн написать заметку про эти гонки. У Пола был дальний прицел, и он решил зацепить сердце холодной англичанки вот так: напечатать заметку, прислать ей такой гонорар, которого хватило бы на поездку в Америку. Если спросить, зачем ему это надо, Пол бы не ответил, но ему очень хотелось увидеть ее у себя.

— Энн, когда ты приедешь в Америку, я покажу тебе наши пивные бары. Мы не запрещаем девушкам пить пиво, в Америке вообще никому и ничто не запрещено, — с жаром рассказывал он. — Я хочу, чтобы ты приехала.

Она кивала, глядя на него с легким сомнением. Энн велела себе подождать и не говорить «нет». В душе ее что-то шевельнулось — американский парень явился из другого мира, и уехать к нему за океан значило надежно отгородиться от прошлого. От себя прошлой, разве нет? — спрашивала себя Энн Сталлард, к этому времени познавшая все, что многим другим не дано познать за всю добропорядочную жизнь.

Она написала про гонки, как просил Пол, и принесла папку со своим репортажем к самолету.

— Если понравится, — сказала Энн, вручая Полу папку, — печатай. Если нет — порви и выброси в корзину.

Он прижал папку к груди.

— Жди от меня сигнала! — крикнул Пол, торопясь на посадку в самолет. Потом внезапно вернулся, чмокнул Энн в щеку и растворился в толпе пассажиров.

Она стояла, оглушенная неожиданным поцелуем, прикрыв щеку рукой. Сердце билось быстро и сладостно, и не столько от поцелуя, сколько от осознания того, что Пол принял ее за невинную девушку.

Он не прислал газету с ее репортажем. Не прислал и гонорара. Энн вообще больше ничего не слышала о Поле.

Почему она помнила всю жизнь эту встречу, Пола Джексона? Все очень просто, как-то призналась себе Энн, он увидел во мне чистую, юную девушку, не заметил и следа той, которую Тревор Макхикни вытащил из амстердамского борделя.

Но однажды Энн испытала настоящее потрясение, узнав, кто издатель Зигни. Неужели тот самый светловолосый Пол Джексон, с которым она познакомилась в Оксфорде? Она ничего не сказала Зигни, ни о чем не спросила. Но справки навела. И отныне следила за ним и за его делами, объясняя собственное любопытство интересами Зигни.

Я должна знать, говорила себе Энн, насколько надежно это издательство и честно ли ведет свои дела.

Глава одиннадцатая

Зеленый свет сада

Зигни вернулась после катания на горных лыжах в Испании с таким чувством, будто не только легкие заполнились свежестью, но и каждая клеточка тела. Длительный полет с горного склона по трассе позволял ощутить владение собственным телом, свою силу и уверенность. Ведь нельзя упасть на такой трассе, надо непременно устоять — или ты калека. И она может устоять! В желто-золотистом лыжном костюме, обтягивающем ее точно вторая кожа, в зеленых перчатках, Зигни походила на подснежник, внезапно проклюнувшийся под солнцем. Конечно, ее нельзя было не заметить.

И ее заметили…

Сейчас, расположившись возле любимого камина в доме в Арвике и подкидывая поленце за поленцем, Зигни мыслями уносилась в горы Испании. Там, на горнолыжном курорте в Сьерра-Неваде, на самой вершине спуска Зигни познакомилась с Тревором Макхикни из Ирландии. С каштановой густой шевелюрой, на которой, казалось, не способна удержаться ни одна шапочка — ни вязаная, ни сшитая, — этот мужчина, похоже, поставил перед собой задачу, и как оказалось — невозможную, заполучить Зигни.

Он готов был кататься с гор с утра до ночи, чтобы лишить ее сил и воспользоваться слабостью. Но упрямая шведка стояла на ногах и не падала к нему в объятия.

— Тревор, — смеялась она, — я знаю, чего ты хочешь! Однако у меня есть уже привязанность, привязанность сердца. Поэтому я согласна выпить с тобой пива и съесть жареную сосиску с капустой на самой вершине горы.