Выбор за тобой

– Но при чем здесь я?! – завизжал он.

– А при том, мой милый, что, когда я это сделаю, ты перестанешь вожделеть все, что движется и дышит.

Алан почувствовал, что слова застряли у него в горле. Отложив страшное орудие в сторону, Кристина потянулась к столику, стоявшему позади, и взяла с него газету. Она развернула ее, встала, подошла к кровати и приблизила ее к глазам мужа.

– Читай! – приказала она.

– Но, Кристина… – умоляюще протянул он.

– Читай! – грозно повторила она.

С трудом шевеля губами, Алан начал:

«Признания шведского Казановы. К нам в редакцию вбежала рыдающая девушка, чью фамилию по понятным причинам мы не можем назвать. Она только что прилетела из Туниса. В самолете ее соседом был известный кинооператор Алан Кроненберг. Выпив больше чем надо, он стал приставать к несчастной девушке и, по ее словам, чуть не изнасиловал ее. Этот факт мы можем подтвердить: кто-то заснял эту безобразную сцену, и мы случайно обнаружили фотографии на пороге нашей редакции.

Юная жертва сексуальных домогательств Алана Кроненберга также рассказала, что он хвастался своими победами над женщинами вообще и звездами Голливуда в частности. И назвал точную цифру – двести соблазненных женщин. Алан Кроненберг претендует на звание современного Казановы. Его знаменитый предшественник рано закончил свою так называемую карьеру. Он стал импотентом, когда ему не было еще и пятидесяти. Кроненберг хвастался девушке, что ему это не грозит. Он собирается любить женщин до семидесяти пяти лет и тогда число его любовниц достигнет пятисот или даже больше».

– Все, достаточно! – скомандовала Кристина. – А теперь внимательно рассмотри эти фотографии.

И Алан с ужасом увидел: вот он облизывает обнаженную грудь блондинки в самолете, а вот лезет ей в шорты. На другой фотографии он гладит ее красивые ножки. А вот плотоядно облизывается, когда она кладет свою руку на его ширинку.

– Я не виноват! Это она, она меня соблазнила! Напоила и сфотографировала.

– То есть ты здесь ни при чем? – тихо спросила Кристина. – Тогда подавай в суд.

– Нет. То есть да, – пролепетал Алан.

– Значит, скоро сюда набежит толпа папарацци? Так, Алан? – Она пронзительно посмотрела на него. – И опозорят меня и моих дочек на весь мир.

Кристина резко встала, подошла к окну и увидела у ворот замка толпу репортеров.

– Уже набежали! – произнесла Кристина. Она повернулась к Алану. Лицо ее было бледным, глаза сузились от ярости.

– Но больше ты не будешь лазить девчонкам в трусы! Ты не захочешь теперь ни звезд, ни пастушек! Ни-ко-го! Ты будешь импотентом! – Кристина решительно подошла к постели, разрезала на муже трусы, а потом громко щелкнула ножницами в воздухе.

– А-а-а! – заорал Алан. – Спасите! Помогите! Кто-нибудь!

Когда дочки ворвались в спальню, они застали жуткую сцену: их отец лежал голый в постели со связанными руками и ногами и что-то мычал. А мать валялась на полу без сознания.

…Через две недели Алана Кроненберга перевезли из Центра психологической реабилитации в Упсале обратно в замок. После интенсивного курса лечения он стал тихим и спокойным, правда продолжал глотать горстями лекарства. Отныне Кристина Кроненберг могла быть уверена: муж будет любить только ее.

Прямо из аэропорта Хьюстона Джон, Дорис, Джессика и Анна отправились к доктору Деррингу.

Эдвард Дерринг произвел на женщин самое благоприятное впечатление: доктор был относительно молод, лет сорока, не больше. У него был очень внимательный и добрый взгляд. Руки крепкие, а пальцы длинные и гибкие, как у пианиста.

– Не волнуйтесь так, леди, сделаю все, что возможно, – сразу успокоил их доктор. – Я забираю вашу подругу. Будем держать связь через Нельсона, но при первой же возможности я разрешу вам свидание. Идемте, Анна!

Та испуганно повернулась к Дорис и Джессике.

– С Богом, Анна. Я буду молиться за тебя, – произнесла Дорис.

Женщины уехали, а Нельсон задержался в клинике.

Он позвонил Джессике на следующее утро.

– Все необходимые анализы уже сделаны. Сейчас Анна находится на операционном столе.

– О! – вырвалось у Джессики.

– Только не сходи с ума, а просто тихо молись. Эдвард сам позвонит мне по окончании операции, – сказал Джон и повесил трубку.

Она так и сделала – молилась. Но беспокойство только сильнее сдавливало грудь, и тоскливая, унылая пустота вновь холодком охватывала ее.

Через два дня Джон Нельсон подъехал к дому Армстронгов и вошел в сад, где, не находя себе места, мучались от неизвестности Джессика и Дорис.

– Почему ты не звонил, Джон?! Мы чуть не сошли с ума?! – закричала Джессика.

– А вы молились?

– Конечно! – хором ответили Джессика и Дорис.

– Хорошо молились? – уточнил Нельсон.

Они вскочили и подбежали к нему.

– Почему ты не звонил?! Отвечай немедленно!

– Я приехал, чтобы передать личное послание доктора. Он приглашает вас в клинику. Прямо сейчас.

– Что случилось? Что ты от нас скрываешь? – испуганно спросила Джессика.

– Об этом вам скажет сам Дерринг. А теперь переодевайтесь и идите в мою машину.

Пока женщины суетились в доме, Нельсон попросил садовника собрать букет самых прекрасных роз и положил его в багажник.

Палата Анны оказалась довольно просторной комнатой, выкрашенной в бледно-желтый цвет. Сквозь зеленоватые жалюзи в помещение проникало яркое техасское солнце. Анна лежала на высокой хирургической кровати. Рядом стоял Эдвард Дерринг. На лице Анны, еще бледном после операции, застыло удивленное выражение. Доктор сдержанно улыбался.

– Мистер Дерринг, если вы и дальше будете молчать и улыбаться, я просто умру! – воскликнула Дорис.

Доктор указал на кресло, сам сел на стул рядом с кроватью Анны и произнес:

– Считайте, что произошло чудо. Случай был… – Он бросил быстрый взгляд на Анну и покачал головой. – Теперь об этом можно говорить. Случай казался по-настоящему безнадежным. Но… – он сделал паузу, – только не для тех хирургов, которые готовы рисковать. – Дерринг провел рукой по лицу. – Теперь признаюсь: это была очень тяжелая операция. Одной только искусственной крови в Анну пришлось перелить несколько литров. О других подробностях я лучше умолчу… Я человек суеверный, как и все врачи, и от оптимистических прогнозов пока воздержусь. Но считаю, что процесс заживления пошел и верю, что Анна будет жить. Жить, больше не нося в себе эту страшную болезнь.

Дорис и Джессика одновременно разрыдались.

– Вы что, не рады? – засмеялся доктор.

– Рады – не то слово! Мы на седьмом небе от счастья! – пролепетала Джессика. – Но как же все другие врачи, которые считали ее положение безнадежным?

Вошла медсестра с двумя вазами в руках и поставила в них роскошные розы, с любовью выращенные миссис Армстронг. Дорис удивленно посмотрела на Нельсона.

– Да-да, это я распорядился, – улыбнулся он.

– По этическим соображениям я не буду комментировать выводы своих коллег. Равно как и уровень их мастерства, – сдержанно произнес доктор Дерринг. – Через несколько месяцев вы сами сможете сделать выводы. – Он с улыбкой посмотрел на них. – А теперь я оставлю вас. – И он направился к выходу.

– Доктор, вы самый лучший человек в мире! Спасибо вам! – бросилась к нему Дорис и поцеловала. – Позвольте вас пригласить на торжественный вечер в честь успешной операции!

– Спасибо, – смутился всегда невозмутимый Эдвард Дерринг. Он внимательно посмотрел на нее. – Никто не может устоять перед вашим обаянием, миссис Армстронг. Но вечер, по-моему, устраивать рано. Анна должна окончательно прийти в себя после операции, ей необходимо соблюдать постельный режим и диету.

– А когда ее можно будет забрать из клиники?

– Я позвоню и сообщу дополнительно. – Отвесив общий поклон, Дерринг удалился.

– Мамочка, ты покорила сердце такого хирурга… – засмеялась Джессика.