Пропавшее колье

Паула вспомнила, что во время ее уроков дядя и Кантильо всегда оживленно болтали. Дядя рассказывал о своих заграничных плаваниях, а Винченцо – о жизни в Италии.

Приближался день очередного урока живописи. Чтобы не встречаться с Кантильо, Паула позвонила ему и сообщила, что больше не нуждается в его наставлениях. Она вежливо поблагодарила его за помощь, но совершенно ясно дала понять, что их занятия окончены.

Прошло уже четыре дня после отъезда Альберта в Лондон, а он все еще не вернулся и даже ни разу не позвонил. Паула ходила сама не своя. На следующий день утром пришли маляры красить студию. Паула поднялась в мансарду, чтобы дать им необходимые распоряжения. Краска показалась ей чересчур холодного белого цвета, но она не хотела мешать им работать и, взяв альбом для набросков, спустилась вниз и вышла во двор. Неподалеку нанятый матерью садовник подрезал живую изгородь. Паула решила его нарисовать. Не на что было сесть, и она уселась прямо на траву. С минуту она смотрела на садовника, стараясь выбрать подходящий ракурс и постараться передать движение, но он все время менял позы, поэтому рисовать было трудно.

Кантильо учил ее рисовать людей в движении. Нужно было дугообразно водить карандашом, чтобы создалось впечатление, что человек двигается. У него это здорово получалось, но, когда Паула попробовала, вышел клубок, похожий на приближающийся смерч.

Ее занятие прервал шум подъезжающей машины. Паула подумала, что это Альберт, и сердце ее учащенно забилось, но, взглянув на дорогу, она увидела, что это машина Винченцо Кантильо.

Паула страшно разозлилась. Разве она не дала ему ясно понять, что больше не нуждается в его услугах? Зачем он приехал?

Он вышел из машины, потрясающе красивый в светлом костюме с иголочки и бежевой рубашке. Паула всегда считала его привлекательным, а его природное обаяние и иностранные фразы, которыми он любил щегольнуть, делали его и вовсе неотразимым. Черные волосы, карие глаза, правильные черты лица, хорошее телосложение, хотя, на взгляд Паулы, он был чересчур худощав.

– Добрый день, Паула. Как поживаете? – с дружелюбной улыбкой спросил он.

– Спасибо, замечательно. А вы?

– Неплохо. Вчера продал несколько своих картин. Вот приехал пригласить вас прокатиться.

Паула удивленно вскинула брови. Они и раньше, случалось, ездили вместе, но эти поездки так или иначе были связаны с искусством. Они бывали на выставках, иногда он водил ее в студии других художников, а один раз даже поехал с ней в магазин, чтобы помочь выбрать краски и кисти, но они никогда не ездили просто так, ради удовольствия.

– Я сейчас занята.

Винченцо увидел альбом Паулы на траве и поднял его.

– Хорошо! Я рад, что вы отказались только от Кантильо, но не от живописи.

Это был единственный упрек, который Паула от него услышала, но, глядя в его печальные глаза, она почувствовала себя преступницей. Он посмотрел на ее «смерч» и покачал головой.

– Вы еще совсем не овладели этим приемом. Надо вот так. Разрешите? – Он взял у нее карандаш, сделал несколько дугообразных штрихов, и вскоре из бесформенного завихрения проступила фигура садовника, причем было видно, что тот двигается.

Пусть Альберт говорит что угодно, но Кантильо все-таки хороший художник. Подумаешь, особы королевской крови не заказывают ему свои портреты! Ну и что из того? Может, ему действительно нужны деньги? Разве это не достаточный повод, чтобы продолжить их занятия?

Винченцо подал Пауле альбом и улыбнулся.

– Думаю, еще несколько уроков вам не помешают, синьорина. А если речь идет о деньгах, бог с ними. – Он презрительно махнул рукой. – Я уже сказал вам, что продал несколько картин. Я был бы счастлив продолжить наши занятия бесплатно. Непростительно бросать их, когда вы начали делать такие успехи.

– Я подумаю об этом, Винченцо.

– Надеюсь, я вас ничем не обидел?

– Разумеется нет.

– Грациа, – сказал он и слегка склонил голову набок. – Как продвигаются дела в нашей, простите в вашей, студии? – спросил он с грустью. Это он предложил Пауле оборудовать для нее студию и, похоже, ждал, когда она будет готова, с неменьшим нетерпением.

– Сейчас там работают маляры, и я как раз собираюсь пойти посмотреть. Белая краска, которую они принесли, очень режет глаза. Мне кажется, нужно добавить немного желтого или красного. Может, пойдете со мной и посмотрите?

– С превеликим удовольствием!

Миссис Огилви, увидев, кто к ним пожаловал, широко улыбнулась и пообещала принести им чаю.

Когда они поднялись по узкой лестнице в мансарду, их встретил сильный запах краски и ослепительно-белая стена, похожая на сугроб.

Винченцо вскрикнул и закрыл глаза рукой.

– Слепит! Слепит! Я сейчас ослепну! Немедленно прекратите этот вандализм!

Маляры смотрели на него как на сумасшедшего.

– В вашей студии будет стоять зима двенадцать месяцев в году. Это настоящее издевательство над человеческой личностью. Принесите мне золотисто-желтую краску, яркую, как солнце, и я создам цвет, который согреет вашу студию.

Пауле показалось, что в студии уже потеплело. Она решила, что будет пока брать уроки у Винченцо Кантильо.

Винченцо лично занялся приготовлением краски. Рабочие принесли несколько разных цветов. Он открыл банку красной краски и золотисто-желтой, как летнее солнце, смешал небольшое количество каждой из них с белой, чтобы получить нужный оттенок, размешал и сделал мазок на стене.

– Perfecto! Вот оттенок, который мне нужен. Первый бледно-шафрановый луч восходящего солнца над Ла-Маншем.

Оттенок был очень приятный, почти белый, но чуть розоватый и не такой резкий, как раньше. Паула его одобрила. В этот момент раздались шаги на лестнице. Уверенная, что это миссис Огилви пришла позвать их пить чай, она спросила не оборачиваясь:

– Вам нравится? Красивый получился оттенок, правда?

– Чрезвычайно, – раздался позади нее знакомый баритон.

Тело тут же среагировало и покрылось мурашками. Паула резко обернулась. В дверях стоял Альберт, неотразимый как всегда.

– Миссис Огилви сказала, что вы здесь, и я взял на себя смелость подняться. Не возражаете? – Пристальный, чуть надменный взгляд, в котором сквозила настороженность, остановился на улыбающемся Кантильо.

– Разумеется нет, – пробормотала Паула. – Альберт, это синьор Винченцо Кантильо, мой учитель живописи. Винченцо, знакомьтесь, это лорд Каннингхем.

Винченцо протянул руку Альберту, и тот пожал ее.

– Прошу прощения, – произнес Кантильо, заметив краску на своей руке.

Руки Паулы тоже были в краске.

– Нам нужен растворитель, – пробормотала она.

– Решила сменить декорации, Паула? – спросил Альберт, глядя, как они оттирают краску с рук.

– Здесь будет моя студия. Винченцо любезно помог мне выбрать нужный оттенок.

– Когда занимаешься таким ответственным делом, разумеется, нужна помощь, – с легким сарказмом заметил Альберт.

Паула пропустила насмешку мимо ушей.

– Да, я очень рада, что попросила совета, потому что маляры принесли пронзительно-белую краску. В таком деле нужен глаз художника.

Они все спустились в гостиную пить чай. Паула была рада, что Кантильо перестал пересыпать свою речь итальянскими словечками. Она заметила, что он делал это не всегда. Разговаривая с дядей Шеймусом, например, он говорил по-английски с легким акцентом.

Конечно, Пауле не терпелось узнать, какие новости привез Альберт и что он расскажет о Дэвиде Райдере, но этот разговор откладывался до ухода Кантильо, а тот, как нарочно, не собирался уходить, увлеченный беседой с Каннингхемом. Вероятно, он почувствовал в нем потенциального заказчика и усиленно старается понравиться, подумала Паула. Он рассуждал о средневековой архитектуре Каннингхем-Хилла и вдавался в мельчайшие подробности его истории. Странно, но Альберт был так поглощен разговором с художником, что почти не замечал присутствия Паулы и лишь из вежливости иногда посматривал в ее сторону.

– Вы, как настоящий художник, возможно, заинтересуетесь работами Ван Дейка у нас в Каннингхем-Хилле, синьор Кантильо, – сказал он. – Ван Дейк написал портреты нескольких моих предков в восемнадцатом веке.