Секрет моей любви

Она почувствовала взгляд — и подняла голову. Едва удержалась от крика, отшатнулась, едва не упав с табурета. Утонула в двух черных омутах презрения и ненависти…

В глазах, которые она тысячу лет назад любила больше всего на свете.

Разумеется, этот посетитель ничем не напоминал худощавого, невзрачного Фила с его очками в золотой оправе и тонкими бледными пальцами. О, нет — этот человек был полной противоположностью Филу, да и большинству мужчин, которых знала в своей жизни Саманта Аройя, урожденная Джессоп.

Высокий, широкоплечий, атлетического сложения. Коротко стриженые волосы цвета воронова крыла, чуть прибитые сединой на висках. Смуглая чистая кожа, вечная синеватая тень будущей щетины — как у всех южан. И глаза — горящие, черные глазищи, опушенные длинными, как у девицы, ресницами. Резко очерченный рот, римский нос, брови вразлет — о, Рауль ди Аройя был настоящим испанским грандом. Всегда был. Карлос страшно завидовал внешности старшего брата. Сам-то Карлос напоминал, скорее, быка на арене корриды — крепкий, массивный, неуклюжий, с короткой шеей и маленькими глазками, сердито сверкавшими из-под косматых бровей, обладавший звериной силой и звериным же темпераментом, граничащим с жестокостью…

Как ее угораздило выйти за него замуж…

Впрочем, это совершенно неважно. Как неважно и то, что именно Рауля ди Аройя Саманта любила больше жизни, именно он стал ее первым мужчиной…

…И именно он забрал ее дочь!

Сердце билось уже не в груди — где-то в горле. Паника накрывала холодным липким покрывалом. Зачем он пришел? Еще раз выразить свое презрение и ненависть? Посмеяться над ней? Нет, на Рауля это совсем не похоже. Он умел рубить концы с одного удара, раз и навсегда — ей ли не знать! После этого человек, с которым он разорвал отношения, просто переставал для Рауля существовать. Возможно, он способен уничтожить противника — но мстить уже поверженному… нет, вряд ли.

Тогда — что?!

Что-то случилось с девочкой?!

Больное воображение и напряженные нервы рисовали жуткие картины. Кончита простудилась, подхватила неизвестный вирус, выпала из колыбельки…

Саманта метнулась вперед, схватила черную эбонитовую трубку. Ее лихорадочно горящий взгляд встретился с неприязненным и холодным взглядом мужчины, и Рауль невольно вздрогнул, словно обжегся. Впрочем, он быстро взял себя в руки и спокойно уселся на стул, поднял трубку — и поморщился, услышав ее истерический вопль:

— Что с ней?!! Что с моей дочерью?!!

Он покачал головой и ответил коротко:

— Ничего.

Надзирательница сердито опустила руку на плечо Саманте, заставив сесть обратно на табурет — впрочем, у нее и без того подгибались ноги. Ее трясло, словно в лихорадке, зубы стучали. Спокойно, Сэмми! Ты должна контролировать себя. Да, тебе никогда это не удавалось, но надо учиться. Ради дочери. Ради малышки Кончиты.

Легко было читать про себя эти мантры — но применить их на деле никак не удавалось. Слишком уж тяжело этот мужчина прошелся по ее жизни. Слишком многое она так и не успела ему высказать!

Рауль ди Аройя со скучающим и брезгливым видом оглядывался по сторонам. Запах и обстановка явно не устраивали гордого испанского аристократа, одного из богатейших людей Европы. Ничего, ничего — рано или поздно она, Саманта, заставит его познакомиться с этим заведением поближе! Когда все выяснится, когда правда выйдет наружу…

Она закусила губу до крови. Пять лет по несправедливому обвинению. Пять лет — за преступление, которого она не совершала. Пять лет — без дочери, без солнца, без свободы.

Ей не доведется увидеть первые шаги дочери, услышать ее первые слова. Она не купит ей первое «взрослое» платьице, не отведет к первому причастию…

Слезы текли по исхудавшим щекам, но Саманта их не замечала. Она из последних сил заставила себя поднести к уху трубку. — Где моя дочь? Что ты с ней сделал? Отправил в приют?

— Успокойся, истеричка.

— Отвечай, будь ты проклят!

Он уставился прямо на нее — и Саманта вынуждена была признать, что в любой ситуации этот человек потрясающе владел собой. И еще — умел заполнять собой все пространство, подчиняя себе людей. Вон, даже крикливая толстуха, чей пронзительный голос доносится сквозь толстое стекло, притихла, опасливо оглянулась на важного сеньора — и явно понизила голос.

Рауль ди Аройя был из тех людей, кого невозможно игнорировать — и забыть тоже.

Особенно — если вас с ним связывали когда-то жаркие, сумасшедшие, счастливейшие ночи любви. Особенно — если вы до сих пор помните вкус этих губ, чувственных и жестоких. Особенно — если однажды этот человек вас предал и бросил…

Под пронизывающим взглядом черных глаз своего ненавистного любовника она вдруг ощутила дикое, неуместное желание, почувствовала, как загорелась кожа на груди…

— Сядь. И прекрати вести себя, как обкурившаяся истеричка — иначе отравишься обратно в камеру, а я — в аэропорт.

Секунду в груди Саманты боролись слепая ярость и холодный рассудок. Победил рассудок. Она сейчас успокоится — и будет очень покладистой, вежливой и спокойной. Она даже, возможно, извинится за свою вспышку…

Как это сделать, скажите — если в глазах темно от злости, а в груди тесно и больно от возмущения, отчаяния и обиды?

Слезы пришлись кстати. Саманта торопливо вытерла их кулаком, в глубине души надеясь, что выглядит достаточно трогательно и беззащитно.

— Я больше не выдержу эту муку, Рауль! Скажи мне — в имя милосердия! — где моя дочь?

— Она в безопасности.

— Слава богу! Как она?

На красивом лице Рауля явственно отразилось нетерпение. Раздражение, грозящее перерасти в ярость…

— Рауль, я должна знать, я ее мать.

— Девочка здорова и счастлива — это все, что тебе нужно знать.

— Но как она, Рауль? Как кушает? Как спит? Часто ли плачет?

— Она не плачет.

— Рауль, десятимесячный ребенок не может не плакать!

— Разумеется, она плачет, когда голодна, или когда у нее мокрые пеленки, или она хочет спать — но быстро успокаивается. В остальном — у нее все хорошо. И будет хорошо.

— Она любит мишку с голубым сердечком в лапах… и желтое одеяльце…

— Саманта, ты несешь чушь! Десятимесячный ребенок не может любить одеяло, и все игрушки — а их у нее достаточно, уж поверь…

— Она всегда засыпала с ним рядом!

— Я забрал его и все ее вещи из твоего дома, успокойся.

— Забрал…

— Тогда же и забрал. Вместе с девочкой.

— Вместе… то есть, ты знал наверняка, что меня осудят, готовился к тому, что меня признают виновной…

— Какая прелесть, а?! Ты сейчас серьезно? А перед кем ты выкобениваешься, позволь тебя спросить? Разумеется, готовился — не мог же я допустить, чтобы ребенка моего родного брата воспитывали в приюте?! Хватит с нее и того, что ее мать — воровка!

— Неправда! Я невиновна!

— А я — приземистый пухлый блондин, занимающийся перепродажей подержанных автомобилей.

— Рауль, мне плевать на тебя и твое прекрасное чувство юмора! Меня заботит только моя дочь!

— Что-то она не слишком тебя заботила, когда ты прокручивала свои делишки. Скажи, ты еще в роддоме начала обдумывать преступные планы?

— Не смей так говорить!

— А то что мне будет? Мне заранее страшно.

— Почему ты меня так ненавидишь?

— А почему я должен испытывать к тебе какие-то другие чувства? Ты обворовывала меня, ты довела до самоубийства моего родного брата, ты бросила собственную дочь на чужих людей…

— Это неправда! Она осталась под присмотром доньи Клары, я же была уверена, что вскоре выйду — когда все разъяснится…

— Потрясающая наглость! Считала себя суперпреступницей? Полагала, что замела все следы? Ну, а для плохого развития событий у тебя был припасен сценарий?

— В любом случае, после приговора донья Клара привезла бы мне малышку, и я… здесь есть блок для кормящих матерей и малышей…

— Очень, очень мило. Ничего страшного в жизни Саманты Джессоп не происходит! Не докопаются до правды — отпустят, докопаются — посадят, а девочка пусть растет в тюрьме… НИКОГДА! Поняла? Ни за что и никогда я не допущу, чтобы ребенок, в чьих жилах течет кровь Аройя, провел хоть минуту, хоть мгновение в этих позорных стенах!