Свадьба в Катманду

— Готово. Давайте, Тамракар-джи.

Наконечник бура уперся в бороздку на стене и четко застрекотал. Звук был не очень громкий, но здесь, в подземелье, отдавался гулким эхом. Энгельбах, Шарма, Дэн и Игорь как по команде все вскинули головы к своду над «дверью». Прошла минута, другая. Тамракар бил монолит скалы длинными ровными очередями. Энгельбах оглянулся на Игоря. Игорь успокаивающе махнул рукой: все нормально, свод держит.

Никто из них не заметил, что по поверхности «двери», в стороне от бьющего наконечника бура, уже бежит едва различимая трещинка. Она быстро росла, змеилась. Бур вдруг разом погрузился в скальный монолит, и тут же что-то сдвинулось, ухнуло. Тамракар по инерции подался вперед, к «двери», покачнулся и провалился в пустоту.

Оборвался треск перфоратора, и несколько мгновений было совершенно тихо. Потом где-то во тьме, внизу глухо грохнули каменные обломки «двери». Словно очнувшись, Энгельбах рванул выключатель трансформатора, а Игорь и Дэн вцепились в резко натянувшийся в их руках кабель.

Отчаянно закричала Вика. Заметался совершенно потерявшийся Шарма. Он кинулся к Дэну и Игорю, но только мешал им. Подбежала Вика, подскочил Энгельбах. Все хватались за кабель, тащили кто куда.

— Отойдите, черт вас побери!! — яростно закричал Дэн, уже перекинувший кабель через плечи альпинистским способом. — Игорь, делай, как я!

Игорь быстро поднырнул под кабель. Дэн оказался прав: вся тяжесть распределилась на двоих, и они стали понемногу вытягивать кабель из провала. Но он вдруг ослаб, и в проеме рухнувшей «двери» показалось снизу лицо Тамракара.

— А там глубоко, прямо пропасть! — сообщил он, выбираясь в проход.

Его подхватили, вытащили. Он встал на ноги, бережно прислонил к стене перфоратор, который так и не выпустил из рук.

— Это ведь нарочно сделано. Для нехороших людей, — объяснил он. — Сунутся без спросу и шею сломают. Вроде капкана.

И столько добродушия и спокойствия было в его голосе, что все заулыбались.

Пропасть действительно оказалась глубокой, метров тридцать. В свете фонарей виднелись отвесные, почти гладкие стены черноватого скального монолита и дно, заваленное обломками.

— Когда-то здесь был устроен проваливающийся пол, — объяснил Энгельбах. — Со временем он обрушился.

— Что же там, на той стороне? — спросил Дэн.

— А что там может быть? — усмехнулся Энгельбах. — Дверь, конечно.

Лучи фонарей, теряясь во тьме, слабо высветили противоположную стену пропасти. Она была совершенно отвесной, без всяких выступов, и на ней, почти под самым сводом, виднелась, как и предсказал профессор, очередная, неясно очерченная на каменной поверхности «дверь». Вика, заглядывавшая в пролом через плечо Игоря, заметила ее первой:

— Вон она!

— Смотрите, точно такая же.

— Значит, опять с ловушкой? И за ней следующая?

Все молчали.

— Нет, — решительно сказал Игорь. — Эта последняя. Я чувствую, я уверен, эта дверь — последняя. Тайник здесь.

— Что ж, может быть, — согласился Бехал.

— Похоже, — кивнул Дэн.

Вика переводила взгляд с одного на другого.

— Что скажете, профессор? — спросил Шарма.

— Я? — поднял голову Энгельбах. — Я скажу вот что. Как руководитель экспедиции, приказываю: вход забрать досками. Свет убрать. Пригласить смену охраны. Всем остальным покинуть место работы и отдыхать.

— А как же дверь? — спросила Вика.

— Поговорим завтра. Намастэ, господа.

В тот вечер Игорь и Вика гуляли возле Великой ступы.

Было безлюдно. Лишь пара бритоголовых меднолицых монахов в оранжевых хитонах медитировала на уступе каменной полусферы. Закатное солнце слепящим конусом вычеканило золоченый зонт на фоне темнеющих в тени вершин; под зонтом светились тринадцать каменных ступеней и два суровых, пронзительных глаза, глядящих со стены куба. Сама огромная полусфера была выбелена, на этом ослепительно-белом фоне галерея для богомольцев и паломников казалась серой и холодной.

— Мы сейчас где-то здесь, — шепотом сообщил Игорь, топнув ногой по плитам галереи. — И продвигаемся вон туда, к центру ступы…

— А если они услышат, что вы копаете? — спросила Вика.

— Не дай Бог. Плохо нам будет. Поэтому-то мы ни буров, ни тяжелых перфораторов не применяем.

— Фанаты, — вздохнула Вика. — Ведь допрыгаетесь рано или поздно.

— Типун тебе на язык.

У небольшой часовенки с позеленевшим бронзовым Буддой в нише сидел на замшевых ступенях еще один богомолец, темнолицый парень в засаленной клетчатой рубашке, низко опустивший голову и бормотавший мантры. Когда Игорь и Вика проходили мимо, он поднял голову, и Вика вздрогнула: на его лице был странный, болезненный оскал, что-то вроде застывшей усмешки. Вика невольно подалась к Игорю:

— Кто это?

— Да не бойся, — успокоил он ее. — Это местный юродивый. Иногда на кухню к нам приходит, там его подкармливают. Безобидный мужик.

Они обошли вокруг ступы, покрутили бронзовые молитвенные барабаны, рядами выстроившиеся у подножия полусферы и отполированные до блеска тысячами ладоней, поднялись на одну из площадок. Разговор зашел об общих знакомых. Вика напомнила Игорю о Дэвике; оказалось, что они с Викой здесь, в Катманду, иногда созваниваются, и Дэвика всегда говорит только о нем; вот и теперь именно Вика сообщила ей о его приезде, и Дэвика, судя по всему, чуть со стула не рухнула от радости.

— Твоя кадра, — усмехнулась Вика.

Игорь только пожал плечами. Потом стали вспоминать всех ташкентских друзей: Марата, который прошлой весной наконец женился и уже растит трехмесячного сына, бывшую секретаршу ректората кареглазую Нину, которая все это время не оставляла попыток «утешить» Игоря, Сеню Бойко, подавшегося с семьей на Украину, еще кого-то, кто уехал в Израиль, и другого, кто ждет визу в Австралию, и еще одну, махнувшую с мужем аж в ЮАР…

— Ну а ты чего ждешь, Сабашников? — спросила Вика. — Поговорил бы со своим Энгельбахом, чтобы он забрал тебя.

— Куда?

— В Берлин, куда же еще.

Это был тот самый проклятый вопрос, который она уже задавала ему не раз в эти дни и бессонные ночи в его палатке. Они спорили, ни в чем не могли убедить друг друга и все больше ожесточались.

Да, это был тяжкий вопрос. Игорь понимал, что из родного Узбекистана, оторвавшегося от России, видимо, придется уезжать, и в последнее время много думал об этом. Конечно, он не отказался бы жить и работать в Лондоне, Париже или Берлине, где находятся крупнейшие центры востоковедения и где его знания и способности могут пригодиться. Но так же ясно он понимал, что его, Игоря Сабашникова, русского, не примыкающего ни к каким группировкам, не обладающего необходимыми связями и безденежного, никто и нигде ни в России, ни за дальними рубежами не ждет.

— Ну да, конечно, — кривясь, тянула Вика. — Нас, видите ли, не приглашают, хлебом-солью не встречают, а мы сами — скромные, пришибленные, мы только лаптем щи умеем хлебать!

Лапти тут были совершенно ни при чем. Ехать за рубеж и вживаться там, — значит занимать чье-то чужое место, кого-то теснить, вызывать неприязнь, а то и ненависть, и одна мысль об этом рождала в Игоре полный паралич воли…

— Вот-вот! Именно так ведут себя все комплексующие русские мудаки! — повышала голос Вика. — Очнись, Сабашников! Неужели ты не можешь понять: мы выросли в инкубаторе, а настоящая жизнь совсем другая! В ней надо крутиться, искать, рисковать, утверждать себя назло всем, а не сидеть как говно разварное на фаянсовой тарелке!

— Но ведь на Западе все не поместятся, это же ясно, — мягко возражал Игорь. — Кое-где нами и так уже тяготятся: есть страны, где просто стыдно называть себя русским, так запятнали это слово некоторые наши соотечественники…

— Ах, ах! Какие мы чистюли! — злилась Вика. — У самих задницу нечем прикрыть, а мы еще о престиже думаем! Ты лучше о себе подумай, вася!

Чтобы не злить ее, Игорь пробовал соглашаться. Да, он и сам клянет свою инертность. И никого не осуждает. Более того, прекрасно понимает всех этих отъезжающих…