Младшая дочь короля

Бросившись на диван в гостиной, Доминик включила телевизор и принялась рассеянно переключать программы. Никогда она не была любительницей телевидения, но сейчас ей необходимо было отвлечься от мучительных размышлений, а Прю, как назло, ушла на свидание.

Новости. Комедия. Телешоу. Доминик рассеянно щелкала пультом, когда звонок в дверь заставил ее подскочить в испуге.

У Прюденс есть ключ, подумала она. Да и рановато для ее возвращения. Изабелла ушла на весь вечер, а Николас и Ребекка сейчас, скорее всего, ужинают у себя.

В дверь снова позвонили, и Доминик поняла, что выбора у нее нет — придется открыть.

В двери имелся глазок, но Доминик даже не подумала туда заглянуть — она знала, что дворец тщательно охраняется и стража не пропустит в ее покои чужого.

— Кто там? — все же спросила она.

— Маркус.

Доминик вздрогнула. За прошедшую неделю она не слышала от него ни слова, даже не встречала его во дворце. Он сознательно избегал ее, и эта мысль больно ранила принцессу. Слишком больно.

— Что вам нужно?

— Доминик, можно мне войти?

Доминик хотела спросить, какого черта он к ней лезет, хотела приказать, чтобы ушел и дал ей спокойно пореветь в подушку, хотела завопить и затопать ногами... Но, разумеется, ничего подобного не сделала. Она уже взрослая, сама его в этом уверяла, так что ребячьи выходки не для нее.

Расправив плечи и вздернув подбородок, Доминик распахнула дверь и отступила, чтобы дать Маркусу пройти. Окинув девушку торопливым взглядом, он вошел так быстро, словно опасался, что Доминик захлопнет дверь у него перед носом.

Закрыв дверь и глубоко вздохнув, Доминик произнесла с напускным безразличием:

— Проходите, пожалуйста, в гостиную. Хотите чая или кофе?

— Спасибо, предпочту не беспокоить слуг в такой поздний час, — ответил он.

Они прошли в полутемную гостиную, освещенную лишь настольной лампой да мерцающим телевизионным экраном. Доминик не стала включать верхний свет. Незачем Маркусу ее разглядывать — вдруг прочтет ее мысли по лицу или заметит выпуклость живота? Если вдруг заметит и заговорит об этом, что ответить?

Стараясь не думать о худшем, она устроилась на диване и знаком предложила Маркусу садиться, куда ему удобнее. Пока он непринужденно опускался в кресло, Доминик не сводила глаз с его стройных ног, обтянутых брюками цвета хаки, и черной рубашки поло с расстегнутым воротником, обнажающим мускулистую грудь. В неофициальном костюме Маркус выглядел не политиком и дипломатом, а просто мужчиной, озабоченным какими-то личными проблемами. Но кто для него сама Доминик — добрая знакомая или предмет служебных забот?

— Конечно, мне следовало сначала позвонить, — заговорил он, — но я как раз был в замке и подумал, что вы, должно быть, сейчас у себя.

Доминик наконец удалось отвести от него взгляд. Невидящим взором она уставилась в экран телевизора.

— Странно.

— Что странно?

Доминик пригладила рукой волосы. Прическа ее давно растрепалась, и золотые кудри в беспорядке обрамляли лицо. Но, увы, Маркусу до ее внешности нет никакого дела.

— Странно, что вы решили меня навестить. Я уже несколько дней вас не видела.

Голос ее дрогнул, и Доминик закусила губу, с ужасом сообразив, что дрожь в голосе — обычный предвестник слез.

— У меня было много дел.

Ну и «извинение» — словно кипящей смолой на открытую рану!

— Перед женой вы тоже так оправдывались? — на миг позабыв о здравом смысле и приличиях, огрызнулась Доминик. — Неудивительно, что она от вас ушла!

Едва эти слова слетели с губ, Доминик охватил ужас. Что такое? Неужели... Как она могла сказать такую гадость?

В ужасе она закрыла лицо руками:

— Господи, Маркус, простите меня! Я... сама не понимаю, что на меня нашло, зачем я это сказала... — дрожащим голосом бормотала она.

Маркус не ответил, но несколько секунд спустя она ощутила, как его сильное тело опускается рядом с ней на диванные подушки, как надежная теплая рука ложится ей на плечо.

— Доминик, — мягко заговорил он, — не извиняйтесь. Просто расскажите, что стряслось.

— Ничего, — безжизненным голосом ответила она.

— Я же не слепой. Я вижу, с вами что-то неладно. Пожалуйста, объясните, в чем дело.

Еще немного, и его мягкий, успокаивающий голос пробьет брешь в ее броне!

— Зачем?

— Затем, что мне тяжело видеть вас подавленной и расстроенной.

— Вам, кажется, вообще тяжело меня видеть! — огрызнулась она.

Он громко вздохнул и крепче сжал ее плечо.

— Думаю, вы понимаете, почему я старался с вами не видеться, — сухо ответил он.

Отняв руки от лица, Доминик подняла на него измученные глаза.

— Еще как понимаю! — прошептала она надломленным голосом. — Вы не можете забыть, что когда-то я была в вас влюблена, и боитесь, что я снова начну осыпать вас знаками внимания. Вас смущает сама мысль, что я могу быть к вам неравнодушна, и когда вы меня видите...

Договорить она не успела — он схватил ее за плечи и легонько встряхнул:

— Хватит, Доминик! Вы несете чушь! Сами не понимаете, что говорите!

Но она уже не помнила себя — отчаяние подстегивало ее и побуждало излить бессильный гнев.

— В тот день, когда мы с вами пили кофе в таверне, вы ясно дали понять: сама мысль о нашем... о нас с вами... для вас отвратительна! Да, отвратительна, и не пытайтесь это отрицать!

Его глаза сверкнули странным огнем — огнем, какого Доминик никогда прежде не видывала, от которого по спине у нее пробежал холодок.

— Отвратительна?! — рявкнул он. — Я был прав: вы еще ребенок, иначе поняли бы... — глаза его вспыхнули, но голос сделался обманчиво мягким, — поняли бы, почему мне лучше держаться от вас подальше.

Доминик изумленно округлила губы; глаза ее широко распахнулись.

— О чем...

— О чем я говорю, Доминик? Вот о чем!

Она не понимала, что он имеет в виду, пока голова его не склонилась и жесткие, требовательные губы не коснулись ее губ; а после слова стали не нужны.

Много раз наедине с собой Доминик мечтала о поцелуе Маркуса. Но реальность превзошла ее самые смелые мечты.

Вихрь ощущений подхватил ее и помчал над землею. Она тонула во вкусе губ Маркуса, в нежном прикосновении его ладоней, ерошащих волосы и гладящих шею.

Оттолкнуть его? Такое ей и на ум не приходило! Напротив: обхватив его за плечи и прильнув к мощной мужской груди, она прижималась к нему все крепче, словно надеялась слиться с ним навеки.

В ответ Маркус обнял ее и крепко прижал к себе. Доминик ощущала жар его тела, и от этого в груди ее все ярче разгорался ответный пожар.

Слабый стон Доминик гулко отдался в голове Маркуса. В висках у него шумела кровь. Губы Доминик оказались такими мягкими, податливыми, сладкими... слаще всего, что он когда-либо ощущал на вкус. Аромат ее тела обволакивал его, пробуждал бешеное, неутолимое желание. Он не мог оторваться от ее губ. Ему хотелось распробовать ее на вкус — всю, от макушки до пят. И губами, и руками, и сердцем.

Сердцем?

Шокирующая мысль обрушилась на него словно порыв ледяного ветра. Маркус поспешно разжал объятия.

Пораженная, едва дыша, Доминик поднесла трепещущую руку к припухшим губам.

— Маркус! — прошептала она.

В глазах его плескалось желание, смешанное с болью, и Доминик понадобилась вся сила воли, чтобы не броситься ему на грудь, не взмолиться о продолжении — о том, чтобы он уложил ее на кровать и овладел ею до конца...

Маркус торопливо пригладил волосы. Глубоко вздохнул. Но это не помогло — сердце его по-прежнему билось так, словно он пробежал целую милю.

«Что же это такое? — думал он в смятении. — Как я могу... как смею? Только не эту женщину!.. Только не так!..» Но рядом с Доминик он забывал обо всем на свете. И о чести, и о своем долге, и о том, кто он и кто она.

Застонав, он на миг закрыл лицо руками. Затем снова поднял на нее глаза: