Кольцо Афродиты

Все чучела морских животных, привозимых из экспедиций, выполнялись его искусными руками.

– Этого вам никто не может обещать, – сказал фон Клюве и подал команду: – Всем приготовиться! Как только объект будет обездвижен, немедленно приступаем к вскрытию.

Дайана сидела ни жива ни мертва. Вот это испытание для девичьих нервов, за что?! Почему отец заперся в каюте и не отзывается?! Господи, да жив ли он?!

Фон Клюве победно взглянул на собравшихся и тихо произнес фразу, достойную, как он считал, попасть в историю великих открытий медицины:

– Итак, нас ожидает нечто потрясающее. Вперед!

Все повставали с мест и потянулись за ним к выходу, кают-компания опустела.

Дайана, оставшаяся за столом одна, с трудом поднялась и, еле переставляя ноги, направилась следом за всеми в судовой лазарет. Как жестоки люди, почему так несправедливо устроен этот мир? – думалось ей.

Она пожалела несчастного осьминога, а они не хотят сжалиться над человеком, пусть чем-то и отличающимся от них, но прекрасным – уж ей-то это известно! Таким ласковым и нежным… Неужели они убьют его? Нет, этого никогда не случится! Бог есть, и он не допустит, чтобы страшное преступление совершилось…

У входа в лазарет ей встретился боцман Фергюссон, с грустью взирающий на останки дверей, лежащих рядом в виде груды изрубленных досок. Он спросил:

– Ты что такая печальная, Дайана? Это мне печалиться надо. Смотри, сколько работы прибавилось!

И боцман с ненавистью пихнул ногой топор, валяющийся на палубе.

Дайана вошла в лазарет и остановилась, с удивлением оглядываясь. Ну и картина! На том, что совсем еще недавно называлось операционным столом, восседал в меланхолической задумчивости доктор фон Клюве.

Увидев перед собой девушку, он многозначительно произнес:

– Sic transit gloria mundi…

Дайана знала латынь. «Так проходит мирская слава», – вот что сказал печальный барон. Значит, из его и Садовского затеи ничего не вышло. Девушка мгновенно воспряла духом.

Ура, эксперимент провалился! – мысленно прокричала она, внешне, впрочем, никак не выказав своего ликования.

К тому же ей сразу стало жаль отца. Бедный, ведь все расходы на восстановление лазарета лягут на его плечи. Еще бы, мощная специальная лампа, предназначенная для освещения операционного стола, оказалась сорванной с потолка, разбитой и искореженной так, что только по сплющенному отражателю, можно было догадаться о ее недавнем предназначении. Сам же стол, изуродованный до неузнаваемости, напоминал теперь абстрактную скульптуру из крашенного белой краской металла. Плюс к этому повсюду громоздились опрокинутые и разбитые шкафчики… Хирургический инструментарий и медикаменты тоже теперь придется покупать, поскольку все это вперемешку с битым стеклом валялось на полу, под ногами…

Но где остальной народ, где Казимир Садовский и его жертва – беззащитный против лошадиных доз стабилитана, топоров и огнестрельного оружия ночной пленник? Где же Зигфрид?!

Не мог ведь он сбежать отсюда? Согласно настоятельному требованию, выдвигаемому портовыми карантинными службами к подобного рода судовым помещениям, иллюминаторы лазарета были забраны толстыми стальными прутьями.

Видимо, доктор прочитал удивление на лице Дайаны, поэтому и указал на вентиляционный короб под потолком в углу комнаты. И девушке все стало понятно!

Ночной пленник, освободившийся от пут, исковеркавший при этом стол, сорвавший и разбивший лампу, составил друг на друга шкафчики, вытрусив из них предварительно содержимое, взобрался по ним наверх, взломал обшивку короба и благополучно выбрался на шлюпочную палубу, а там… Что ему, чувствующему себя в водной стихии как дома, могло помешать кинуться в волны и скрыться? Сейчас с его-то умением плавать он уже находился далеко!

– Не мог пожертвовать свои недоразвитые мозги для пользы науки! – раздался за спиной девушки голос Казимира Садовского. – Во всем виноват боцман Фергюссон, не поставил нас в известность о возможности побега объекта через вентиляцию. Что же, так и будет доложено капитану.

Боцман, стоявший рядом с ним, не произнес ни слова, только горестно вздохнул, глядя на разруху и непригодное судовое имущество. А Дайана пережила еще один миг безмолвного ликования. Ее сердце забилось радостно, на душе стало спокойно. Зигфрид был жив, ему ничто не угрожало!

Она улыбнулась боцману, показала язык Казимиру Садовскому и легкими шагами направилась к трапу, решив подышать свежим воздухом.

3

Пространство над океаном было наполнено хором голосов – волны и ветер исполняли величественную песню, славящую Творца. Все это походило на звучание церковного органа. Впервые после выхода в море Дайана прислушалась к этим изумительным звукам.

Местами на гребнях волн возникали, сразу же исчезая, клочья пены – барашки. Валы мерно вздымались и опадали. Таинственные голоса доносились будто из бездны.

Девушка постояла на крыле ходового мостика, потом направилась в лабораторию. Начинался рабочий день, надо было выполнять обязанности, ради которых она, собственно, и оказалась в составе научной экспедиции на борту «Исследователя».

Но мысли об отце не давали ей покоя. Дважды в обеденный перерыв, по пути в кают-компанию и при возвращении оттуда на рабочее место, она стучала в дверь капитанской каюты. Ответом ей по-прежнему было молчание.

– Да вы не волнуйтесь так, мисс Стемплтон, – сказал стюард, доставлявший еще утром в каюту отца завтрак. – Уверяю вас, с капитаном ничего страшного не произошло. Поймите, он просто выпил лишнего накануне, и теперь ему необходимо отоспаться и прийти в себя. Поверьте мне, уж я знаю, как это бывает.

– Помимо того, что я беспокоюсь о его здоровье, – начала объяснять Дайана, – мне нужно кое-что рассказать ему, кое о чем посоветоваться. В общем, это очень важно, дело не терпит отлагательства…

– Думаю, мисс, ближе к вечеру вам это удастся. А раньше вряд ли, всему свое время, – понимающе улыбнулся стюард.

И он не ошибся. Позже, закончив работу в лаборатории, Дайана вновь подошла к капитанской каюте и настойчиво постучала в дверь.

– Отец, это я! – сказала громко она. – Отзовись наконец!

– Да-да, можешь войти! – откликнулся на этот раз профессор.

Она вошла и застала его сидящим как ни в чем не бывало за рабочим столом. Кристофер Стемплтон что-то записывал в блокнот. В каюте стоял запах сердечных лекарств, с ним ничего не мог поделать даже ветер, врывающийся в открытые иллюминаторы.

Профессор оставил почти без внимания упреки дочери, касающиеся собственного здоровья, только поморщился и отмахнулся от них. И несколько странно отреагировал на ее рассказ о том, что происходило на судне, пока он спал, запершись в своей каюте.

– Поверь, я совершенно не причастен к случившемуся. Я даже не слышал, как взламывали дверь судового лазарета… Все, и давай не будем говорить об этом. Кто из нас капитан и руководитель экспедиции? Я! Запрещаю тебе возвращаться к теме ночного гостя. Представь себе, что его не было вовсе!

– Но папа… – попыталась было возразить Дайана.

– Подумай, – продолжал отец, не слушая ее, – если информация станет достоянием желтой прессы, продажные писаки из бульварных газет не дадут мне покоя. И моя научная репутация автоматически будет поставлена под сомнение. А результаты многих исследований, на которые потрачен не один десяток лет, могут пойти прахом. Вот так-то, моя дорогая девочка!

– Казимир Садовский подлец! – зло сузив глаза, наконец-то произнесла Дайана. – Очень опасно, когда на борту корабля находится такой человек, как он!

– Ты преувеличиваешь. В тебе говорит максимализм, это из-за твоего юного возраста. Мистер Садовский настоящий ученый, ему свойственно увлекаться. Пойми, азарт исследования и все такое прочее…

– Он был готов убить человека! – почти выкрикнула Дайана. – Вместо того чтобы воспользовался кинокамерой или фотоаппаратом и запечатлеть незнакомца на пленке, записать на магнитофон беседу с ним, прежде чем отпустить его в океан, он затеял эксперимент, будто перед ним и не человек вовсе!