Любовные каникулы

— Русса? — переспросила я. Откуда он знает, какой мы национальности? — Да, мы русские.

— Си! Си! — Теперь он радовался так же бурно, как секунду назад возмущался. — Венеция чинема?

Золотой лев! Мне стало все понятно. Конечно же, Марко видел по телевизору репортажи с кинофестиваля. Он узнал меня, и теперь хотел принять как почетную гостью, а не как рядового пассажира.

Ну что ж, вот она, международная слава! Пришла ко мне в таком странном, праздничном, карнавальном обличье. Не стану прибедняться: это очень, очень приятно. Это просто восхитительно, вот что я вам скажу!

Разливай же, Марко, ценитель искусства! Мы выльем с тобой. Да здравствует кино!

Вино было терпким и тепловатым, пахло живым виноградом. Я опустошила свой стакан залпом, и гондольер тут же наполнил его вновь. Андрей же глотал напиток нехотя, без удовольствия. Он получил еще один чувствительный удар по самолюбию, и теперь поглядывал на меня с раздражением и осуждением. Ему уже разонравились и карнавал, и вся наша прогулка, и, конечно, Марко — так как тот был поклонником моего, а не его таланта. Чтобы как-то исправить положение, я представила его гондольеру:

— Андрей Арсеньев. Режиссер фильма «Пригоршня».

— Директоре? — понял Марко. И кивнул — вежливо, но равнодушно. — Си.

Андрей съежился еще больше.

— Мне голову напекло, — процедил он. — Поехали обратно.

— Вот еще! — возразила я. — Сядь в тенек, опусти штору.

Ничего себе: из-за своего дурного настроения хочет и меня лишить праздника!

— Меня укачало, — упрямо ныл он. — Да еще это вино. По-моему, оно прокисшее.

— Знаешь что! — вспылила я. — Надоело. Не нравится — отправляйся в гостиницу. В конце концов, я тоже имею право на отдых. Мне здесь хорошо.

Андрей сказал:

— А ты? Останешься в незнакомом городе одна?

— Не одна, — вызывающе ответила я. — Вдвоем с Марко.

И назло режиссеру вновь протянула гондольеру пустой стакан. Опять выпила залпом:

— Превосходное вино!

Андрей притих. И больше за весь день не проронил почти ни слова. Лишь всем своим видом показывал, насколько его оскорбляет мое легкомысленное поведение.

А мы — то плыли на гондоле, влившись в карнавальную процессию, то сходили на берег, чтобы осмотреть какой-нибудь палаццо, то лакомились фруктовым мороженым в прибрежном кафе.

Марко подарил мне букетик цветов — забавного пестрого цветного горошка с зелеными усиками-завитушками. И вообще старался всячески угодить.

Признаться, его внимание, его восхищение, пылкий взгляд его темных глаз волновали меня. Это не было влюбленностью, не было даже флиртом, просто — легкая, ласковая симпатия. Что скрывать: мне доставляло удовольствие, когда он нежно поддерживал меня под локоть или подхватывал за талию, помогая выбраться из лодки или вновь спуститься в нее.

А все-таки в этом ни к чему не обязывающем общении было что-то и от любви. Как бы ее отсвет или отзвук, ее едва заметное дуновение. И отчего-то мне все сильнее хотелось, чтобы все это проявилось более ощутимо, более отчетливо — так, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, постепенно сгущается, уплотняется изображение.

Да, мне хотелось любви! Любви вообще. Не обязательно этого, конкретного мужчины, находившегося рядом со мной, хотя Марко был, конечно, очень привлекателен.

Может, так действует теплый венецианский воздух, насыщенный музыкальными пассажами? Или красное итальянское вино? Или эротический вид шелковых штор нашей гондолы?

На мгновение в моем воображении возникло лицо мужа: опечаленное, укоряющее. Ах, Илья, оставь, ведь я не совершаю ничего недозволенного! Просто отдыхаю. Я это заслужила. Я скоро вернусь, а пока...

А пока Марко нес нам дымящуюся пиццу. Вот молодчина: мы так проголодались!

...Когда начали сгущаться сумерки, мне стало обидно до слез: как короток оказался день! Несмотря на то что мы встали пораньше, желая удлинить его.

Марко доставил нас к катеру, идущему на Лидо.

Он хотел сам довезти нас до острова, но по всем пристаням объявили штормовое предупреждение, и легким лодкам нельзя было отходить далеко от берега. Я огорчилась, Андрей же вздохнул с облегчением. Понимаю его: приятно ли быть третьим лишним?

На прощание мы с Марко обменялись адресами, как близкие друзья. И я, несмотря на Андрюшино фырканье, поцеловала гребца в щеку.

Решено: пришлю ему из Москвы кассету с записями русских вокальных баркарол. У нас песни этого жанра писали и Глинка, и Чайковский, и Рахманинов. Пусть расширит свой репертуар.

Ариведерчи, Марко!

Глава 13

«Море волнуется раз...»

От Венеции до Лидо катерок домчал нас быстро, однако погода за это время успела перемениться. Адриатическое море, доселе дремавшее в полном штиле, теперь слегка заволновалось.

Катер покачивало у причала, но Андрей и не подумал подать мне руку, сходя по трапу. Какой контраст с недавним поведением Марко!

— А помочь даме? — возмутилась я. — Тебя когда-нибудь учили правилам хорошего тона?

— Не вижу: где тут дама? — Он наигранно стал озираться по сторонам. — Вижу девицу легкого поведения, готовую целовать первого встречного.

— Ах, так?! Ну и шагай в гостиницу один. А я пошла искать приключений: девицам легкого поведения спать по ночам не положено.

— Очень хорошо, — сухо сказал он. — Отправляйся на заработки. В итальянской валюте. Второй раз вряд ли тебе попадется столь бескорыстный гондольер.

И пошел, не оборачиваясь, к нашему отелю. А я побрела по пустынному ночному пляжу. Земля под ногами, казалось, покачивалась: сказывался день, проведенный на воде. А может, это терпкое красное вино кружило мне голову. Или воспоминание о заботливых прикосновениях Марко...

А рядом плещется прохлада! А что, если и впрямь погрузиться в воду? Только купальника с собой нет.

Я огляделась: поблизости — никого. Лидо — оживленный морской курорт, но сейчас отдыхающие спят. И прибрежных отелях почти не видно светящихся окон. Раз кругом пусто, можно искупаться и нагишом.

Так я и поступила, сложив одежду у приметного тента на берегу, чтобы потом без затруднений отыскать в темноте.

Какое блаженство! Поцелуи моря ничуть не хуже мужских ласк, которых мне нынче так недоставало.

Заплываю все дальше и дальше, покачиваясь на волнах, уже вполне ощутимых. Помню, в детстве мы барахтаясь в нашей тихой речушке, подстерегали волны, расходящиеся от моторных лодок, шумно радуясь при их приближении:

— Шторм! Шторм!

Сейчас меня подбрасывает сама Адриатика: вверх-вниз, просто чудо!

Море волновалось все сильнее, и я, зная, что никто не слышит, от избытка чувств запела первое, что пришло в голову:

— Мы на лодочке катались золотисто-золотой! Не катались, целовались, не качай, брат, голо... вой... Ой!

Высокая волна, непонятно откуда взявшаяся, вдруг накрыла меня вместе с моей безрассудной головой, и я хлебнула соленой морской воды. Не успела продышаться, как на меня накатил следующий вал. Я взмыла ввысь — и тут же рухнула в бездну. Вот как, оказывается, начинается настоящий шторм! Не случайно на пляжах не было купающихся: видимо, в наше отсутствие всех предупредили об опасности.

Меня трепало и швыряло в разные стороны. Я потеряла ориентацию: где берег, куда плыть? А вскоре вопрос «куда?» сам собою отпал. Теперь передо мной стояла одна задача: удержаться на плаву, не пойти ко дну. Выжить! Зачем, зачем я не пошла с Андреем в наш роскошный, комфортабельный «Эксельсиор»? Нежилась бы сейчас на белоснежных простынях, пахнущих лавандой и фиалками...

Выжить! Выжить во что бы то ни стало! Держись, Санька. Ты сильная. Ты умеешь побеждать. Как глупо умереть в момент триумфа... Умереть? И мой Золотой лев поедет домой без меня? Ну уж нет. Я не сдамся. Ты отдыхаешь в отеле, драгоценный Leone d'oro. Мне бы сейчас твои крылья. Зачем крылья — льву? А мне бы пригодились. Александра Кузнецова взлетела б над беспощадной Адриатикой... Да вот я и взлетаю — и вновь падаю.