Гобелены грез

Одрис кивнула головой в знак согласия, ее плотно сжатые губы расслабились и сложились в привычную ласковую улыбку. Лицо Хью не казалось ни бледным, ни излишне раскрасневшимся, руки были сухими и теплыми, дыхание ровным, глаза чистыми, вот разве взгляд их — растерянный и озабоченный — беспокоил ее поначалу, но и эти болезненные симптомы исчезли, стоило ему заговорить. Хью очень волновался, когда говорил о «леди», она-то и заявила ему, что он — владелец замка. Быть может, бедняжка давно уже не в себе, а может, тронулась умом уже после смерти сэра Лайонела, думала Одрис, в любом случае лучше ей, а не Хью, иметь с ней дело.

— Поезжай, собери латников, — сказала она. — А я пойду и упакую то немногое, что успела уже распаковать.

В конце концов она поручила Фрите заниматься поклажей, а сама позвала жену бейлифа, с которой вместе отправилась в сарай, где хранились сухие травы. Травы оказались старыми и пересушенными, но она отобрала и сложила в холщовый мешок ромашку, болиголов, ивовую кору и несколько других лекарственных растений, чаще всего использовавшихся ею для приготовления снадобий.

Однако, выспросив по дороге в Хьюг у мужа все подробности приключившегося с ним в замке, Одрис начала подозревать, что за бредовым лепетом полоумной женщины, настаивавшей на том, что замок принадлежит Хью, может скрываться нечто очень серьезное. Она тем более укрепилась Б этих подозрениях, когда, спешившись во внутреннем дворе замка, увидела, как засуетилась вокруг мужа челядь. Того и гляди, подумала она, и впрямь заставят его поверить, что он их хозяин.

Лишь один-единственный неприятный инцидент несколько омрачил столь радушный прием. Когда Одрис перехватила пробегавшего мимо слугу и, лучезарно улыбаясь, в своей обычной манере, вежливо попросила его позаботиться о хворосте для камина, тот буркнул: — Позже, — и пренебрежительно повернулся к ней спиной. Хью мгновенно подскочил к наглецу и так двинул его кулаком, что тот улетел чуть ли не к противоположной стене холла, хотя до нее было не менее двадцати футов.

— Слово моей жены — закон для вас! — взревел взбешенный рыцарь. — Как и мое — для вас нет разницы! Падите ниц и целуйте ей ноги! И если она прикажет вам сунуть руку в огонь, вы подчинитесь приказу, или я сотворю с вами такое, что вам небо в овчинку покажется…

Из уст толпившейся в холле перепуганной челяди вырвался жалобный стон, слуги и служанки рухнули наземь и безропотно поползли к ногам Одрис, пресмыкаясь в пыли. Она положила руку на плечо мужа. Плечо дрожало. Одрис едва смогла бы сказать, что ее больше уязвило и расстроило: вспыльчивость мужа или грубость слуги: никто, кроме кузенов в детстве, никогда не обращался с ней грубо, но она вспомнила, с каким негодованием и брезгливостью рассказывал Хью о безучастности, с которой челядь относилась к леди, как они трусливо отсиживались по углам, не делая и слабой попытки заступиться за хозяйку или помочь ей, когда она упала в обморок. Эмоциональный взрыв Хью был естественной реакцией и на недостойное поведение слуг, и на его собственные растерянность и смятение.

Одрис не сомневалась, что не пройдет и пары секунд, как он смягчится, позволит им подняться с колен и участливо склонится над человеком, пострадавшим от его руки, поэтому сжала крепче плечо мужа, приподнялась на носки и шепнула ему на ухо:

— Оставь, пусть поползают. Таких только страхом и можно пронять. Если они наши, лучше уж сразу научить их уму-разуму.

Но сама, не сдержавшись, тут же содрогнулась от омерзения.

— Остановитесь! — резко и громко приказала она. — Вы не достойны касаться и праха у моих ног! — Все замерли в испуганном ожидании, подобострастно прижимаясь к полу. — Поднимайтесь! — последовал следующий приказ. — И помогите своему приятелю. И кто-нибудь из вас, принесите же, наконец, хворост и разожгите камин.

— Где покои, которые я вам велел приготовить для моей супруги? — строго спросил Хью.

Один из слуг потупил взор и боязливо шагнул вперед. Хью узнал в нем человека, с которым разговаривал во время первого посещения замка.

— Покои миледи готовы, милорд — запинаясь, пробормотал он.

— Прекрасно, — спокойно сказала Одрис. — Где они?

Слуга кивнул одной из стоявших поодаль женщин, та поспешила к лестнице и остановилась на нижних ее ступеньках, робко поглядывая в сторону грозной госпожи:

— Прошу следовать за мной, миледи. Ваши покои на третьем этаже.

В том, что женские покои располагались в целях безопасности на верхних этажах, не было ничего необычного, но Хью насторожился. Одрис, заметив это, вновь улыбнулась мужу и успокаивающе тронула его за руку.

— Если сочтешь, что нет прямой угрозы нападения, сними доспехи — Морель поможет с застежками. А я познакомлюсь с этой таинственной леди и попытаюсь узнать, что она имела в виду, когда утверждала, что замок — твой.

— Если она не в себе, это добром не кончится, — нерешительно запротестовал он. — Леди так странно на меня смотрела, когда называла Кенорном, что боюсь: стоит ей узнать, что ты — моя жена, то она немедленно на тебя набросится.

— Успокойся, все обойдется, — заверила его Одрис. — Если что, Фрита защитит, да и служанка, я думаю, хотя бы из боязни твоей мести.

Хью проводил Одрис взглядом, ее легкая грациозная походка нимало не изменилась от того, что она несла на руках Эрика — а тот был далеко не перышком; родившись на радость родителям крепким и сильным, он с каждым днем уверенно набирал вес и размеры. Хью досадливо поморщился, подумав о том, что слишком уж легко позволил себя уговорить. Одрис ничего не боится, думал он, только потому, что ей еще не представилось, к счастью, случая испытать подлинный страх. Но на Фриту можно положиться, да и служанка не станет стоять, сложа руки, она помнит, чего стоило одному из ее приятелей одно-единственное грубое слово.

Успокоившись в отношении Одрис, Хью тем не менее не спешил окликать Мореля, который как раз в этот момент втащил в холл тюки и свертки с пеленками, сменной одеждой Одрис и прочими носильными вещами. Хью попросил, чтобы тот помог ему сбросить доспехи, как советовала супруга. Его душа по-прежнему терзалась смутной тревогой, и он, приказав слуге остаться с вещами в холле на тот случай, если хозяйке потребуется помощь или услуги, направился во двор, чтобы проследить за тем, как и где разместились ратссонские латники.

Хью прихватил с собой в замок крепкий эскорт — два десятка латников, поскольку всерьез озабочен был слухами, дошедшими до Ратссона за неделю до того, как они отправились в путь, якобы король Дэвид осадил Норхемский замок. Ходили упорные слухи о том, что отдельные отряды шотландцев бесчинствуют в окрестностях Чиллингема. Было это, правда, намного севернее и восточнее, а они с Одрис направлялись на юг и запад, но Хью не исключал возможности того, что ненароком напорется на разведывательный отряд неприятеля, посланный, скажем, по Джедуотер к Рид, да и разбойнички, затаившиеся было в своих берлогах в Ридсдейле, судя по тем же слухам, заметно оживились и осмелели с приходом шотландцев.

Спустившись во внутренний двор замка и не найдя там своих людей, Хью изрядно струхнул, но тут же успокоился, когда увидел преданного ему ветерана, выполнявшего обязанности капитана отряда в этой поездке. Тот выглянул из конюшни и, услышав окрик хозяина, немедленно поспешил к нему.

— Милорд, — сказал он, — тут, считайте, пусто.

— Пусто? — переспросил Хью, оглядываясь по сторонам. Из кузницы доносился лязг железа и грохот молотков, по двору озабоченно суетились слуги, изображая некую бурную деятельность. Хью подозревал, что в суете этой не было особой необходимости: перепуганная челядь просто, видимо, пускала пыль в глаза, стараясь показать себя с возможно лучшей стороны новому и грозному хозяину, но не хотел забивать себе голову еще и этими проблемами.

— Да, милорд, пусто, — повторил Луи Барбеденуа. — В стойлах стоит пара неплохих жеребцов — боевые, но изрядно отяжелевшие от безделья кони, их, судя по всему, давно не седлали, и пара дамских верховых лошадей — обе толстые, словно бочки. Стойла рассчитаны на гораздо большее количество лошадей, но конюх сказал, что всех их увели латники, которые еще по весне сбежали из замка, чтобы поискать пристанища в ином месте. В гарнизоне осталось не более десятка полтора человек.