Алая королева

А на другом конце равнины Редмор, окутанной ночной мглой, Генри Тюдор беспокойно мерил шагами лагерь. Он метался, точно молодой лев, не находя себе места, пока тьма не сгустилась настолько, что он перестал видеть, куда ставит ногу. Генри ждал Джаспера, будучи уверен, что дядя мчится сквозь ночь, стремясь поскорее с ним воссоединиться и изо всех сил погоняя коня, и конь его мчится, разбрызгивая на скаку чернильно-черную воду в ручьях и стрелой пересекая затянутые мглой пустоши. Генри никогда не сомневался в любви и преданности своего дяди. И ему трудно было даже представить, что утром, во время решающей схватки, Джаспера может не оказаться рядом.

Кроме того, он ждал вестей от лорда Стэнли. Тот обещал прибыть ему на помощь со своей немалой армией, как только войска выйдут на поле брани и выстроятся в боевом порядке. Однако гонец вернулся и доложил, что Стэнли явится не ранее рассвета; лорд просил передать своему пасынку, что тоже встал лагерем и велел своим людям выспаться перед битвой; глупо было бы их тревожить, заставляя тащиться куда-то в кромешной темноте. А с первыми лучами рассвета, добавил лорд Стэнли, он непременно двинется в заданном направлении и в нужное время окажется на поле, Генри может в этом не сомневаться.

Не сомневаться Генри не мог, понимая, впрочем, что и поделать он тут ничего не может. Стараясь не смотреть без конца на запад в надежде заметить во мраке подскакивающий огонек факела, которым освещает себе путь Джаспер, спешащий к нему на подмогу, Генри скрылся в палатке и лег спать. Все-таки он был еще очень молод, и ему предстояло первое в жизни сражение. Так что спал он отвратительно.

Всю ночь его терзали кошмары. Ему приснилась мать, которая сказала, что совершила ошибку, что истинный правитель Англии — Ричард, что его, Генри, вторжение и его ужасное войско, готовое к бою и разбившее здесь лагерь, — все это страшные грехи, совершаемые в нарушение государственного порядка и воли Господа. Бледное лицо матери было суровым, она проклинала его за то, что он претендует на трон и пытается свергнуть истинного монарха; она называла его мятежником, поправшим естественный порядок вещей, и еретиком, опровергающим законы Божьи. «Ричард — вот освященный церковью правитель, помазанник Божий, — твердила мать. — Как может какой-то Тюдор поднять меч против короля Йорка?» Генри проснулся, повернулся на другой бок и снова ненадолго задремал; теперь ему приснилось, что Джаспер уже на корабле, возвращается во Францию без него, оплакивая его гибель. Этот сон сменился столь же неприятным: юная принцесса Йоркская, которой он никогда не видел, но которая тем не менее пообещала стать его женой, подошла к нему и заявила, что любит другого, а потому никогда по собственному желанию не выйдет за него, Генри, замуж; и он понял, что отныне будет выглядеть в глазах людей глупцом и рогоносцем. Принцесса смотрела на него своими прекрасными серыми глазами, полными холодного сожаления, и говорила, что всем давно известно о ее любви к тому мужчине, что она испытывает к своему любовнику настоящую страсть, поскольку он такой сильный и красивый, а его, Генри, презирает, ведь он бежал из родного дома, точно мальчишка, спасаясь от более сильного соперника. Под конец Тюдору и вовсе приснилось, что он проспал начало сражения. Он в ужасе вскочил с постели, ударился головой о центральный шест, поддерживавший палатку, и только тут осознал, что до рассвета еще несколько часов и он стоит в полной темноте, голый и дрожащий от страха.

Но спать Генри Тюдор решил больше не ложиться. Он пинком разбудил своего пажа и послал его за горячей водой и священником, чтобы отслужить мессу. Однако оказалось, что еще слишком рано: и костры в лагере не разожгли, и горячей воды нет, и хлеб еще не пекли, и мяса тоже взять было неоткуда. Да и священника сразу разыскать не сумели, а когда нашли и разбудили, то он пояснил, что сначала должен подготовиться к службе и не может сразу прийти и помолиться вместе с Тюдором, у него и гостии нет, и священное распятие следует воздвигать только на заре, а не в полной темноте, и церковное облачение находится в обозе — они ведь так долго были на марше, — и теперь его еще нужно достать. Генри пришлось натянуть свою одежду, пропахшую собственным холодным нервным потом, и ждать, когда наступит рассвет и весь остальной мир проснется и лениво встанет с постели, словно сегодняшний бой вовсе и не был решающим, словно этот день никак не мог стать днем его, Генри Тюдора, смерти.

А Ричард тем временем собрал всех своих верных соратников с целью объявить, сколь серьезно грядущее сражение, и вновь потребовать клятвы верности его короне. Такое случалось и прежде в моменты наиболее тяжких испытаний, когда монарху необходимо было, чтобы подданные подтвердили свою преданность ему и трону. Но сам Ричард никогда ранее не практиковал ничего подобного, и лица людей вокруг него светились важностью происходящего. Сначала священники в сопровождении церковного хора, медленно двигаясь, обошли присутствующих. Затем настала очередь лордов и других знатных людей государства, облаченных в боевые доспехи и украшенных боевыми штандартами. И наконец, появился сам король в тяжелых, гравированных доспехах. Голова Ричарда была обнажена, теплый утренний ветерок трепал его волосы; в эту торжественную минуту, повторно предъявляя свои права на английский престол, он выглядел значительно моложе своих тридцати двух лет и казался полным надежд, словно победа непременно должна была принести мир в его королевство, а ему дать возможность снова жениться, зачать наследника и навсегда утвердить Йорков на престоле Англии. Этот день поистине был началом новой жизни и для самого Ричарда, и для его страны.

Король опустился перед священником на колени, тот поднял священную корону Эдуарда Исповедника [54] и бережно опустил ее на темноволосую голову правителя. Ричард ощущал тяжесть этой короны, точно собственную вину, но потом тяжесть исчезла: значит, теперь он свободен от своих грехов? Он встал с колен и повернулся лицом к подданным.

— Господи, храни короля! — вскричали тысячи глоток. — Господи, храни короля!

Слушая эти кличи, Ричард улыбался. Подобные возгласы не раз звучали, когда приветствовали его брата Эдуарда IV. И теперь он чувствовал, что это не просто подтверждение его власти, не просто повторение клятвы служить своим соотечественникам и своему государству, которую он давал во время коронации. Сейчас он как бы вновь, с полной самоотдачей посвящал себя этому служению. И все, что было совершено им в прошлом, заслужило прощения. А то, что произойдет вскоре, станет не только основой для дальнейшего упрочения его положения, но деянием, по которому его будут судить на Высшем суде. Теперь он понимал: именно он истинный, законный, коронованный правитель страны и помазанник Божий. И ему предстоит сразиться за свой трон с каким-то выскочкой, с жалким претендентом, чье дело проиграно, по сути, еще во время правления Эдуарда IV, чье ближайшее окружение предпочло остаться дома, в безопасности. Да и войско этого Тюдора состоит в основном из наемников, мало того, из иноземных преступников, поскольку ему удалось привлечь в свои ряды лишь самых неверных из английских аристократов, лордов-приспособленцев. Впрочем, даже они вряд ли будут до конца верны ему.

Ричард поднял руку в приветственном жесте и широко улыбнулся, услышав ответный рев своей армии и оглушительные аплодисменты. Затем, чуть повернувшись, он осторожно снял с головы священную корону и показал всем свой боевой шлем, на вершине которого была укреплена небольшая латная корона. Это означало, что он и биться будет коронованным правителем страны и под своим королевским флагом. Если у Генри Тюдора хватит смелости лично бросить ему вызов, то искать его не придется — он будет так же заметен на поле, как те три сияющих солнца, что стали символом трех братьев Йорков. Он сам поскачет навстречу молодому Тюдору и сразит его в поединке! Ведь он, Ричард III, — король-воин. Он — защитник мира в Англии.