Роковой портрет

— А потом? — вырвалось у него.

Но тут же закусил губу, ненавидя себя за то, что теребит ее рану.

— Не знаю. Не знаю. — Она растерянно покачала головой. Ему так хотелось прочитать ее мысли. — Мы будем встречаться, — прибавила она, и теперь он слышал в ее голосе мольбу. — В Лондоне. Я буду приходить к тебе. Это не то, о чем я мечтаю. И ты тоже. Но сейчас мне больше ничего не приходит в голову.

Гольбейн встал и помог ей подняться. Он с ходу хотел гневно отвергнуть это предложение, умолять ее уехать с ним, покончить с ее выхолощенным браком, бросить мужа, семью, Англию, начать новую жизнь, где-нибудь. Где угодно. Он приехал сюда распутать тайны Мора не для того, чтобы самому стать одной из них. Но это мечты. Она скажет «нет». И вот ему уже рисовалось будущее, предложенное ею: в комнате на Мейдн-лейн с его постели встает босая простоволосая Мег, идет к окну посмотреть на картину, стоящую на треноге, целует его, шепчет на ухо нежные слова. Счастливые мгновения во мраке. Но даже это лучше, чем беспросветная жизнь без нее.

Они возвращались, держась на отдалении друг от друга. Возле дома она замедлила шаг, и Гольбейн обрадовался. Он тоже не хотел идти в комнаты.

— Ты помнишь свою первую семью? — спросил он, не желая отпускать ее. Он хотел поговорить с ней, хотел, чтобы она стала ему еще ближе. Он будет вспоминать разговор, когда опять останется один. — Родителей из Норфолка?

Она остановилась и с любопытством обернулась к нему.

— Смутно, — осторожно сказала она. — Только отца, немного. А мать совсем нет. Она умерла при родах. Почему ты спрашиваешь?

И чтобы она еще постояла с ним на дорожке, Гольбейн подробно рассказал ей, как этим утром к нему приходил Мор.

— Он приходил еще раз посмотреть на картину, но почти не взглянул на нее, зато поведал историю своей любви. Давным-давно он полюбил девушку из Норфолка, а ее выдали замуж за другого. Он так настойчиво повторял, что любовь опасна, что я было испугался — а вдруг он догадался. — Гольбейн засмеялся, уверенный, что Мег сейчас успокоит его. Но она затихла. — Он не мог догадаться. — Гольбейн смутился. — Ведь не мог?

Но она задумалась о чем-то своем, не собираясь делиться с ним своими мыслями, и со странной улыбкой уклончиво ответила:

— В этой семье, мастер Ганс, трудно догадаться, сколько еще всплывет секретов. — Она быстро сжала ему руку. — Спасибо.

И упорхнула по дорожке, а он смотрел ей вслед, разинув рот от изумления.

— Отец? — выдохнула я в густой мрак часовни.

Было так темно, что сначала я увидела только Мадонну в голубом облачении. Он стоял перед ней на коленях, но, заслышав меня, обернулся. Я не хотела прерывать горячую уединенную молитву. Может, он рассердился? Но отец тут же с трудом поднялся на ноги, словно ждал меня. Меня распирало. Не успел он выпрямиться, как с моих уст уже сорвались единственные слова, придававшие всему смысл:

— Ты мой настоящий отец?

Сквозь слезы я почти ничего не видела. Но он тоже плакал. Всю жизнь мы едва дотрагивались друг до друга, а тут вдруг перед ликом Мадонны слились в неловких, порывистых, счастливых объятиях. Я соображала так же быстро, как только что бежала. Эти слезы и эти объятия служили еще одним фрагментом загадки, которой всегда являлся отец. Они перебросили мостик между отстраненной иронией отца в общении с нами и страшными наказаниями, которым он во имя Бога подвергал себя и других. У него всегда были секреты. Он страстно полюбил, но обстоятельства оказались сильнее его. Девушка из Норфолка забеременела, он хотел жениться на ней, но ее увезли. Он никогда себе этого не простил. И у него не хватило духу поверить в другую любовь.

— Знаешь, ты очень похожа на нее, — шептал он. — Так мучительно похожа… Иногда мне трудно находиться рядом с тобой. Я даже не могу сказать тебе, как сильно я ее любил.

Я забыла все остальное, что произошло за минувший бурный день и ночь, поскольку вдруг исполнилась абсолютной уверенностью — меня тоже всегда любили. Тысячи вопросов теснились у меня в голове. Я никак не могла решить, какой задать первым, и попыталась представить себе, как невероятно сложно ему было, когда я в девять лет осиротела, забрать меня в Лондон, где он уже строил свой дом. Он должен был знать, что моя мать умерла при родах. С тех пор он платил в Норфолк за информацию обо мне. После гибели моего отца он написал королю прошение об учреждении опекунства и заплатил очень большие деньги за право воспитывать состоятельную сироту, которая позже уплатила бы долг, выйдя замуж за его сына.

Я всегда думала, что этому замужеству не суждено состояться, поскольку Бог даровал отцу трех дочерей и всего одного сына, который к тому же намного моложе меня. Теперь я поняла — даже если бы у отца был десяток сыновей, я никогда не смогла бы выйти замуж ни за одного из них. Все они были моими единокровными братьями. Отец с самого начала собирался выдать меня замуж за постороннего человека. Он пригласил Джона воспитателем через несколько недель после моего появления в доме. Но сейчас думать об этом было слишком больно, и я спросила:

— Какой была моя мать?

Ребенком я всегда представляла ее себе на коленях в церкви. Но так было потому, что она в вечной благочестивой молитве сложила тонкие руки на своем изображении в маленькой норфолкской церкви. Отец рассмеялся.

— Как ты. Любознательная. Порывистая. Немного одинокая. Всегда задавала трудные вопросы.

Я тоже рассмеялась сквозь слезы. Я была так счастлива, утопая во взгляде его синих глаз, в тепле его объятий, которых, как я теперь понимала, ждала всегда. Все остальные объятия в моей жизни, даже страсть Ганса Гольбейна, всего несколько минут назад казавшаяся всепоглощающей, отдалились и поблекли.

— Почему ты не говорил мне раньше? — прошептала я.

Он пару секунд помолчал, собираясь с мыслями, а затем очень нежно, хотя и неуверенно, как будто поднимаясь в гору, где на вершине находилась трудная правда, ответил:

— Раньше мне казались куда более важными другие обстоятельства… Видимость. Поведение в обществе. То, что на поверхности. Но мастер Ганс в эти дни показал нам, что нет ничего дороже правды. И я хочу для своих близких счастья жить в правде и не совершать ошибок перед лицом Божьим.

Он замолчал, не отпуская мои плечи, сделал полшага назад и, ожидая ответа, посмотрел мне в глаза. И вдруг я поняла. Рассказав ему о своей догадке, я выдала и свою тайну. Ведь только Гольбейн мог рассказать мне о его первой любви. Все-таки отец умнее, чем я думала. Признавшись в своем давнем грехе, он обнажил и мой. Я испуганно посмотрела на него, но он ласково кивнул.

— Несложно было догадаться, — мягко сказал он и серьезно прибавил: — Не делай этого, Мег. Пожалуйста. Я был так счастлив, что обрел тебя, что появился еще один шанс на счастье. Тебе может так не повезти. Мастер Ганс хороший человек, но он не твой муж. Не дай греху разрушить твою жизнь, как он чуть было не разрушил мою.

— Но все совсем наоборот. — От нечестности его просьбы моя радость куда-то ушла. — Не я первая нарушила обет. Это сделал Джон. — Я думала, он будет потрясен. Но он продолжал улыбаться и, держа меня за плечи, смотрел так, словно запоминал. — Ты ведь помнишь сына Елизаветы?

Я хотела донести до него мою непереносимую боль и даже не старалась говорить спокойно. Но он ничуть не удивился, и я поняла — ему все прекрасно известно про Джона и Елизавету. Отец кивнул, давая понять, что сочувствует мне, но, обняв одной рукой за плечо, снова притянул к себе.

— Это не важно. Только теперь, видя ошибки своих детей, я понимаю, насколько это все не важно.

— Но это важно для меня! — воскликнула я, отбросив всякую сдержанность. У меня тряслись руки, я чуть не выла от того, что узнала. — Мой муж — отец ребенка моей сестры! Как ты можешь говорить, что это не важно?

Он улыбнулся мудрой улыбкой старика и прикрыл мне рот рукой.

— Тсс, ты несправедлива к Джону, — легко сказал он. — Я расскажу тебе, что произошло на самом деле. Мы достаточно долго жили со всякими секретами, правда? — Он подождал моего кивка, порылся в кармане, достал носовой платок, дал мне его, чтобы я утерла слезы, и повернулся к окну. Его серое доброе лицо осветилось бледным светом. Он начал вспоминать. — Я плохо выдал Елизавету замуж. Моя ошибка! Я выбрал человека, которого она по-настоящему не любила. Поняв, что при дворе она пустилась во все тяжкие, я увез ее домой. Джон даже не знал, кто она, а потом было уже слишком поздно.