Нефертити

Нахтмин услышал в голосе моей матери зловещие нотки и посмотрел на отца:

— Что это был за подарок?

Отец прикрыл глаза.

— Детская рука, изуродованная чумой. Из детской.

Я отшатнулась. Нахтмин помрачнел.

— У ассирийцев многотысячное войско, — мрачно предупредил он.

Отец кивнул и без тени сомнения произнес:

— Они выступят на Египет.

— Здесь слишком опасно, — заявил Нахтмин.

Я поняла, что теперь не мне решать, оставаться ли тут. Мы пережили Черную смерть. Но когда на Египет обрушатся ассирийцы, Амон может и не оказаться столь же милостив. Нахтмин посмотрел на меня:

— Мы ничего больше не можем сделать.

— Подождите погребения. Ну пожалуйста! — взмолилась Нефертити.

— Мы уезжаем сегодня вечером. Ассирийцы у порога, а твое войско не готово встретить их.

— Но ведь сегодня вечером похороны! — в отчаянии произнесла Нефертити. — Останься со мной, — прошептала она. — Это же мои дети. Твои племянницы.

Я взглянула ей в глаза и заколебалась, потом тихо спросила:

— Что сделали с телами?

Нефертити задрожала.

— Приготовили к сожжению.

Я прикрыла рот ладонью.

— Так погребения не будет?

— Они умерли от чумы! — с яростью произнесла сестра, но гнев ее был направлен не на меня.

Я подумала о Мекетатон и о маленькой Неферуатон, об языках пламени, что скоро окружат царевен Египта и скроют от взглядов.

— Но сразу же после этого мы уезжаем в Фивы, — непреклонно произнесла я. — И если нашим родителям хватит мудрости, они возьмут Тийю и последуют за нами.

Наша тетя все еще была нездорова, но не из-за чумы. У нее болело сердце. Она была в детской, когда Анубис нанес удар. Она видела, как умирают ее внуки, Мекетатон, Неферуатон, Небнефер. А ведь там были и другие: сыновья и дочери богатых торговцев и писцов. Когда я пришла навестить ее, у меня на глаза навернулись слезы. Я стала упрашивать тетю:

— Поедем с нами! Разве тебе не хочется развести свой сад?

Тийя покачала головой и сжала мою руку.

— Скоро я буду разводить сад в вечности.

Теперь же головой покачала Нефертити.

— Отец никуда не поедет, — сказала она. — Он не оставит меня.

— Люди разгневаны, — предупредила я ее. — Они умирали от чумы и винят в этом фараона. Они верят, что Атон отвернулся от них.

— Я не могу слышать этого. Сейчас не могу.

— Тогда ты услышишь об этом, когда станет слишком поздно!

— Я сумею это исправить!

— Как? Что ты сделаешь, когда царь Ассирии увидит отправленный ему подарок? Ты думаешь, восточные царства еще не узнали о безрассудстве Эхнатона? Как ты думаешь, отчего они писали отцу, а не ему?

— У него были мечты… Мечты о могуществе, Мутноджмет. Он так хотел, чтобы его любили…

— Как и ты.

— Это не одно и то же.

— Нет, потому что он ничего не сделал для этого. А ты умна и практична. Ты вся в отца, и потому он любит тебя больше всех.

Нефертити попыталась было что-то сказать, но я продолжала:

— Поэтому он и останется здесь с тобой, даже если город рухнет. Даже если все мы умрем. Но стоит ли оно того? — гневно спросила я. — Стоит ли бессмертие такой цены?

Нефертити не ответила. Я печально покачала головой и ушла. Я отыскала Нахтмина и Бараку в коридоре, ведущем к нашим покоям.

— Хеквет поедет с нами, — сказал Нахтмин. — Сейчас баржи не приходят в Амарну и не уходят отсюда. Мы можем уехать верхом и найти корабль за пределами города. Мы не будем подходить к жилищам рабочих. Мы поедем прямо к воротам. Нас выпустят, — уверенно произнес он.

— Но мы не сможем уехать до вечера, — сообщила я ему. — Сегодня похороны. Я знаю, что ты скажешь, но она не справится с этим сама. Просто не справится.

— Так это будет огненное погребение? — спросил Нахтмин.

Я кивнула.

— Маленькая Неферуатон… — Я посмотрела на Бараку, лежащего на сильных отцовских руках, и у меня задрожали губы. — Я не представляю, как Нефертити вынесет это.

— Вынесет, потому что она сильна и ей ничего больше не остается. Твоя сестра не дура, невзирая на то что она поддержала Эхнатона. И она не слаба.

— Я бы не вынесла, — призналась я.

Нахтмин коснулся моей щеки и посмотрел в глаза:

— Тебе никогда и не придется этого делать. Я увожу тебя отсюда, хочешь ты того или нет.

— Но после погребения.

Когда стемнело, раздался звон колоколов, и жрецы Атона, пережившие чуму, собрались во дворе дворца Амарны. На всех были венки из руты. Костер сложили нервничающие слуги — чума могла таиться за любым камнем, — но мы собрались все вместе, закрыв лица покрывалами. Женщины плакали. Мать прижалась к моему плечу в поисках поддержки, а отец тем временем стоял рядом с Нефертити — они были словно два непокорных столпа силы. Кийя рыдала так, что это невозможно было слушать. Она была на позднем сроке беременности, и я поразилась тому, что в этом непростом состоянии она сумела пережить чуму.

Но, впрочем, маленький Барака тоже ведь пережил…

Кийя рыдала так, что сердце разрывалось, и я подумала, как это жестоко, что рядом с ней сейчас нет никого, кроме нескольких женщин, которых она оставила при себе. Панахеси в одеянии жреца стоял у сложенного костра, а Эхнатона держала за руку Нефертити, боясь отпустить.

— Как ты думаешь, они с Атоном? — спросила Анхесенпаатон.

Она стала теперь совсем другой, печальной и замкнутой.

— Думаю, да, — солгала я, поджав губы. — Да.

Анхесенпаатон повернулась к языкам огня, поднявшимся с дальней стороны погребального костра. Тела были завернуты в льняные простыни, сбрызнутые рутой. Пламя взметнулось к небу и поглотило царевен. Затем огонь добрался до Небнефера, и саван спал с него, обнажив лицо. Над двором пронесся отчаянный крик, и Панахеси схватил Кийю. Эхнатон посмотрел на своих охваченных горем жен, и что-то в нем сломалось.

— Это все почитатели Амона виноваты! — выкрикнул он. — Нас предали! Это кара Атона! — закричал он, теряя рассудок. — Колесницу мне!

Стражники-нубийцы попятились.

— Колесницу! — закричал фараон. — Я сломаю все двери, войду в каждый дом, но отыщу их лжебогов! Они почитают Амона в моем городе! В городе Атона!

Он был безумен. Лицо его исказилось от бешенства.

Нефертити схватила мужа за руку:

— Стой!

— Я разорву на части всех, в чьих домах есть лжебоги! — поклялся Эхнатон.

Он вырвал руку, сбросил плащ и вскочил на поданную колесницу. Лошади беспокойно заржали. Эхнатон взмахнул хлыстом.

— Стража! — крикнул он, но стражники в страхе отступили.

В городе еще бушевала чума, и никому не хотелось рисковать жизнью. Когда Эхнатон увидел, что никто не последует за ним, он приказал отворить ворота, невзирая ни на что.

— Не открывать! — рявкнула Нефертити.

Стражники переводили взгляды с одного фараона на другого, не понимая, кому же подчиняться. А потом Эхнатон погнал колесницу прямо на запертые ворота, и Нефертити, испугавшись, что он сейчас разобьется насмерть, закричала:

— Откройте! Открыть ворота!

Эхнатон и не подумал останавливаться. Ворота едва-едва успели отвориться, как бешеная колесница с наездником промчалась сквозь них. Фараон Египта исчез в ночи, а языки пламени во дворе поднялись еще выше, скрывая тела его детей.

Нефертити шагнула в круг света. В правой руке у нее были посох и цеп, знаки власти. Левую она сжала в кулак.

— Верните его обратно!

Стражники заколебались.

— Я — фараон Египта! Верните его обратно, — она повысила голос, — пока он не уничтожил всю Амарну!

Из дворца с плачем выбежала служанка, и все, кто находился во дворе, дружно обернулись. Девушка упала на колени перед Нефертити.

— Ваше величество, вдовствующая царица скончалась!

Присутствующие истерически запричитали, и отец быстро подошел к Нефертити.

— Если он вернется, он может принести чуму. Мы должны отпустить обитателей дворца. Найти баржи и вывезти их за пределы города. Слуги останутся. Твои дети…