Ветер перемен

Старший сержант пошевелил ботинками пыль и понаблюдал, как она закружилась и ее понесло по настилу вокзала. «Вот что получаешь, когда женишься, – напомнил сам себе Чапман. – В результате остаешься с молодой бабенкой, больше понимающей в шляпках, чем в воспитании детей. Да и верить им нельзя. Ни одной. Подмигнет любому младшему офицеру в парадной форме, и глазом не моргнешь, как приедешь в отпуск к разбитому корыту».

Чапман снова поворошил ногами пыль, и она поднялась выше и слоем покрыла его брюки до колен. Обычно старший сержант Чапман считал подобные оплошности серьезным проступком, сейчас это его не трогало; он чуть ли не наслаждался угольной пылью, жарой и вонючим запахом немытых тел и кухонных помоев. «Правильно сделал, что не женился, – повторил он про себя. – Брачные узы не для серьезного мужчины; это удел слабых, безвольных, доморощенных молокососов». Он почти сумел себя убедить.

Капрал Дэниелс переступал с ноги на ногу, раздумывая, не стряхнуть ли ему пыль с брюк, потом подумал, что его старший сержант наверняка снова ее поднимет. И пришел к выводу, что осторожность – лучшая часть доблести.

– Доставил мальца целым и невредимым? – спросил он, чтобы было о чем поговорить.

Чапман пробормотал что-то невнятное, потом ни с того ни с сего добавил, притом так свирепо, что Дэниелс повернулся, чтобы убедиться, что правильно расслышал:

– Этому малышу придется нелегко. Очень нелегко.

Когда поезд, наконец, с шипеньем и свистом выпуская в воздух клубы пара, отошел от вокзала, Поль оказался в центре всеобщего внимания, как какая-нибудь знаменитость. Ему подмигивали, сердечно улыбаясь, проводники и повара, а сестры улыбались с благоговением. Его наградили лучшим местом у самого лучшего окна, а если этого было бы недостаточно, то Джинкс пообещала поменяться с ним или Лиззи. Все, что только захочет братик!

С кряхтением и хрипами поезд проехал мимо стоящих группками носильщиков, мимо блокпостов, платформ и депо и перескочил на мост, соединяющий остров Момбасу с материком. Сначала он ехал медленно, потом набрал скорость, когда в топку подбросили угля, и двигатели убедили товарные и пассажирские вагоны выехать на прогулку. Мимо вагона Экстельмов пронеслась целая гамма красок: поначалу синий, океан менял цвета и оттенки с каждым перестуком колес, вот он ярко-синий, как сапфир, затем голубой, бледно-голубой и почти белый; потом белый цвет мелководья сменился желтым, желтовато-коричневым, затем коричневым, темно-шоколадным цветом прибрежной грязи и мутного ила.

Поезд ускорил ход. Пустынная гавань, рыбацкие хижины и прибрежные склады остались позади. Глина сменилась серовато-коричневой пылью, потом изрытыми колеями дорогами. По извилистым проселкам тащились запряженные волами повозки; лачуги туземцев вытеснились имитированными под европейский стиль домами, с позолоченной крышей и каретой с кучером перед фасадом. Некоторые дома были выложены оранжевым кирпичом! А некоторые построены из камня! Поезд с грохотом промчался мимо них. Мелькнули и тут же остались позади лица зевак, чья-то улыбка, яркая фуражка, блестящие медные пуговицы в большой витрине магазинчика, а потом смотреть в окно стало неинтересно, так как поезд еще больше увеличил скорость. «Пока! Пока! – пели рельсы и набирающие скорость колеса. – Вы никогда не отгадаете, куда мы едем. Мы увидим такие места, что вам и не снились. Ни за миллион, ни за миллиард лет!»

Потом красивые домики и обсаженные деревьями улицы Момбасы закончились, мимо окон ненадолго мелькнул большой, пышный и явно английский сад.

– Смотрите, сад! – воскликнула миссис Дюплесси, но когда она открыла рот, сад уже остался позади. – Вы видели?.. Роза Шерона и английский плющ!

И вдруг началась трава. Трава росла повсюду, обвивала стены хижин, обрисовывала извилистые проселочные дороги, заполняла каждый не тронутый человеком уголок. Она была зеленой, желтой, красной, серебристой, голубой. Высокой и низкой, редкой и густой, вздымавшейся, как папоротник, и расстилавшейся высоким пуховым ложем. Потом трава и последние хижины Фреретауна («Кисаони! Кисаони!») растаяли вдали, и железная дорога Уганды упорно полезла вверх.

Вагон затрясло, забросало из стороны в сторону, задребезжали чашки, опрокинулась сахарница, посыпались отломанные ветки и сорванные листья, а дети перебегали с одного места на другое.

– Посмотри! Что это такое?

– Где?

– У большого дерева. О, сейчас ушла. Все же это, наверное, пантера.

– Я поймала лист через окно!

– Похож на пихту!

– Это же лист оливы.

Скоро поезд оказался в роще оливковых деревьев и можжевельника, словно мчась сквозь серый блестящий тоннель: казалось, все вокруг окрасилось цветом потускневшего серебра, ртути, стали.

– …Еще чашечку чайку, Джейн? Как говорят на буше… [38]

– Спасибо, Густав, мне кажется, лучше дождаться обеда. Однако, может быть, вы спросите, не осталось ли совсем тонюсенького дивного сандвича с огурцом и помидором. Я бы…

– …Вы идете с нами на охоту, лейтенант? – Уитни спиной подпирал окно поезда, словно стойку бара.

– Не знаю, Уитни. Мистер Экстельм не…

– Но вы-то, два юных смельчака, несомненно пойдете…

По вагону раскатился смех Джорджа.

– …Я всегда говорю, чем больше, тем веселее. Разве не так, доктор Дюплесси?

– Лучше не скажешь. В Бельгии обычно говорят…

– И, конечно же, всех нас поведет Оливер. Так ведь, дружище Олли?..

– Как скажете, мистер Экстельм. Вы – босс, как говорят у вас в Америке… – Смайт-Берроуз держал нос по ветру и быстро сориентировался в обстановке.

– Для вас, старина, я – Джордж! Не будем соблюдать английские формальности на буше…

Джордж прошелся по вагону, встречая почтительные, благодарные улыбки и отпуская саркастические замечания, как генерал, воодушевляющий своих солдат. Вокзал Момбасы остался позади, а что касается неприятных осложнений, связанных с переездом из одного безопасного пристанища в другое, так они отделались легким испугом, по крайней мере, так сказал бы Джордж. Он вышагивал по своему новому доминиону, смягченному европейской панельной обшивкой стен и потолков, обласканному ободряющим запахом плюшевых чехлов на креслах, столов красного дерева и ненавязчивым ковром на полированном полу. Небольшой кусочек Честнат-стрит в далеком царстве.

– В конце концов, – заметил он, – все хорошо, что хорошо кончается… – Инцидент с Полем свелся к избитой фразе. Джордж вернулся в свою стихию.

– Тут вы правы, Джордж. Абсолютно…

– …Я всегда говорю: «чуть-чуть» не считается…

– Ха-ха…

– Ха-ха…

– Ничего себе приключение для малыша… – В вагоне доминировали мужские возгласы, как запах бренди и сигар в оперной ложе.

Юджиния отвернулась к окну. «Все хорошо? – подумала она. – Все хорошо». На глаза навернулись слезы, и она отвернулась, чтобы никто не заметил, что она плачет. Все вокруг радовались и поздравляли друг друга, а Юджиния смотрела в окно, и слезы струились по ее лицу, как дождь, как потоки дождя, хлынувшие из труб, как водопад.

– …Мэккиннон-роудз – первый город, который мы проедем, да, это точное название… – громко рассказывал своим гостям Джордж. – Назван в честь старика Мэккиннона – основателя «Восточно-Африканской компании Британской империи»… судоходный магнат, я слышал… имел яхту и назвал ее «Корнелия»… любил принимать членов королевской семьи… За Мэккиннон-роудз идет Ндэра, потом Вои… – Заученные наизусть названия отскакивали, как орешки. Джордж сел на своего конька. – …Затем мы проедем Нди и Мэняэн и, в конечном счете, пересечем реку Тсэво… Но там держитесь за шляпы! Они не напрасно называют ее «Дорога сумасшедшего»… Думаю, нас ждет хорошая встряска… ха… ха… ха…

По мере того как поезд поднимался в гору, повышал голос и Джордж.

– Потом по направлению к Шайулу, мимо Дэрэжэни и… Вы следите за мной? Не так уж трудно запомнить названия, так ведь?..