Чернильный орешек

Гетта поехала вместе с матерью спустя неделю повидаться с отъезжавшими Анной и Сэмом. Их не приняли в Морлэнде, но Эдмунд прислал письмо со своим благословением, а заодно попросил по приезде домой навестить Арабеллу и ее ребенка и оказать им необходимую помощь. После сражения на Марстонской пустоши с Лисьего Холма не пришло ни весточки, впрочем, вполне вероятно, что Арабелла попросту не могла прислать письмо, поскольку шотландцы по-прежнему оккупировали север Англии.

Эдмунд также отправил Анне в подарок деньги, «все, что смог выделить», как он написал, хотя и не уточнил, из чего именно. Это было очень похоже на него, принимая во внимание противоречивость его позиции и вообще образа мыслей: не пожелать увидеть свою дочь, но написать ей, не дать за ней никакого приданого, но прислать в подарок золото… В иные времена он, по всей вероятности, одобрил бы эту партию. Сэм был старшим сыном, а имение в Кокетдейле, хотя и небольшое и, подобно Лисьему Холму, состоящие в основном из неплодородной гористой земли, должно было полностью отойти к нему по смерти его отца. Более того – поскольку они поженились без его разрешения, Эдмунд не был обязан давать приданое, соразмерное прежнему положению Анны в обществе, отчего эта партия становилась еще выгоднее. Однако обычный порядок вещей был нарушен, и его одобрение носило двусмысленный характер.

Анну потрясла перемена, произошедшая в Гетте, и теперь она с запозданием размышляла, не было ли у нее какой-либо тайны, которую ей, Анне, следовало бы разузнать. Гетта восхищалась ребенком Анны и, заглядывая в глаза сестре с безмолвным пониманием, целовала малыша с симпатией и смущением.

– Гетта, поедем с нами:., поедем в Нортумберленд, – воскликнула Анна, подчиняясь внезапному порыву. – Ты была бы там счастлива, ведь правда, Сэм?

Но Гетта, слегка улыбнувшись, покачала головой.

– Я не могу. Отец никогда мне не позволит. А кроме того… – тут она замолчала. Кроме того, имела она в виду, ей следовало оставаться там, где ее смог бы снова найти Карл… если он еще жив. – Кроме того, я и так счастлива.

И Анна поняла: не то, совсем не то собиралась сказать Гетта, и сказанное было неправдой. Спустя некоторое время они отправились в свое долгое путешествие на север. Оглянувшись назад с гребня холма, Анна увидела мать и сестру. Они стояли рядышком, все еще наблюдая за ними, и на таком расстоянии казались похожими, хотя их и разделяли двадцать лет.

Путешествие домой оказалось трудным, порой опасным и продолжительным, поскольку Сэм не мог долго ехать верхом без отдыха и скакать быстрее легкого шага. Но даже при такой скорости при любом легком толчке или рывке его лицо белело от боли. Анна с беспокойством смотрела на мужа.

– Нам следовало бы подождать, пока твоя нога заживет, – говорила она не раз и не два, но Сэм в ответ только качал головой.

Ему очень хотелось поскорее оказаться дома, да и не было надежного места, где они могли бы задержаться.

Ехали они налегке, стараясь не привлекать внимания, в сопровождении лишь служанки Анны и слуги Сэма. На них была прочная одежда без всяких украшений, простенькие плащи, а вся их поклажа умещалась в седельных мешках. Да у супругов и в самом деле было мало имущества, поскольку Анна сбежала из дома в чем была, а Сэм потерял все свои вещи после сражения на Марстонской пустоши. Самую большую драгоценность Анна везла под своим плащом – она держала младенца так, как это иногда делают сельские женщины, с помощью перевязи из плотной материи, пропущенной вокруг спины и через плечо. Ребенка, к ужасу своей служанки, Анна кормила сама. Криспиан был очень чутким: он реагировал на голос своей матери, редко плакал, а физическая близость, которую совсем немногие из благородных дам делят со своими детьми, сделала ее любовь к нему куда глубже, чем Анна могла ожидать.

Саймондсы двигались кружным путем, уклоняясь от крупных селений, где могли бы наткнуться на мерзкие шотландские войска. Они перемещались от деревни к деревне, находя добрый прием всюду, куда бы ни попадали, ибо для жителей дальнего севера Англии гостеприимство было не просто знаком учтивости, а необходимостью, ну а раненому воину с благородными манерами и хорошенькой молодой женщине с новорожденным младенцем сочувствовал каждый. Кроме того, шотландцы были врагами для всех, и люди с радостью помогали этим путешественникам. К концу сентября они добрались до реки Тайн и сделали крюк к западу от Хексхема. Переправились супруги на другой берег чуть-чуть южнее Эмомба, поскольку города, по всей вероятности, могли представлять опасность. Потом они двинулись прямиком на север, по долине Северного Тайна, и Сэм, облегченно вздохнув, объявил:

– Вот мы и на родной земле. Ты только подумай, Анна, мы уже почти дома!

Да, теперь они могли передвигаться более свободно, ибо это было Приграничье, куда шотландцы и по сию пору едва осмеливались показываться. Немного ниже Беллингема путники резко свернули на северо-восток, на возвышенность Редсдейл, и теперь стали подниматься все выше и выше, а земли, по которым они скакали, становились все более пустынными. У Оттерберна долина Редсдейла повернула на северо-запад, в сторону Шотландии, и Сэм, показав на долину, сказал:

– Вот земли моего отца – вон там и там, видишь, где долина сужается и холмы такие пурпурные.

Анна посмотрела в том направлении.

– Там родился мой дедушка, на Лисьем Холмс.

– Да, я знаю, – отозвался Сэм. – Даже по нашу сторону холма до сих пор еще поют о его матери… баллада о Мэри Перси, верно? Ну, поехали. Больше не будет никаких дорог, только тропы… и городов тоже не будет.

Они поскакали дальше и к вечеру подъехали к месту, где глубокая долина реки Кокет сворачивала на северо-запад и бежала параллельно Редсдейлу. Между этими двумя долинами, за Кокетдейлом, высились большие, лишенные растительности горы, Шевиоты. Супруги ехали молча, чтобы Анна могла отведать, вдохнуть, почувствовать да и услышать то, что наполняло все ее существо, подобно глубоким глоткам свежего воздуха, дурманя ей голову. Сэм время от времени поглядывал на жену, видя сияние ее глаз и возбуждение на лице. Осень уже пришла в нагорье, и по обе стороны от них простиралось море папоротника, бронзово-золотистое, подернутое рябью, словно легкое пламя. Река Кокет струилась, холодно журча по серым камням русла, то тут, то там образуя заводи, которые были загадочно тихими и спокойными, и прибрежные рябины отражались в них всем сверкающим великолепием своего алого цвета.

Маленькая процессия поднималась все выше и выше, копыта лошадей теперь бесшумно ступали по дерну, порой позванивая о гранит, покрытый лишайником. У Анны звучал в ушах нежный напев ветра, смех бесчисленных маленьких ручейков, она вдыхала ароматы гор… нет, все это великолепие было невозможно вынести. «Я приехала домой, – снова и снова повторяла она, – я приехала домой». Сын спокойно спал у нее на груди, словно почувствовав, что ему теперь ничто не угрожает: мать привезла его домой, в родные места, к этим холмам, на родину предков. Теперь прямо над ними высились два огромных холма, все еще зеленых у самого подножия, золотистых повыше и серовато-фиолетовых на самом верху.

– Левый холм – Колокол, – сказал Сэм, – а правый – Голубятня. Мы дома, Анна.

Здесь река ныряла вниз и бежала между лугов, резко поворачивая от своего источника на юго-запад, высоко в нагорье, а на зеленом пространстве между двумя этими холмами стояло несколько зданий, где и родился Сэм, – в прочном доме из серого камня, с золотистой от лишайника крышей. К нему лепились флигели и хижины из камня и дерева, крыши их были покрыты дерном, чем-то напоминая зеленые парики. Они устремились вниз, к этому селению, а навстречу им уже бежали люди, что-то радостно выкрикивая. И вот эта поющая тишина рассыпалась на разные звуки: голоса людей, лай собак, позвякивание металла о металл, доносившееся из какой-то мастерской позади дома, кудахтанье кур, удары Топора, журчание реки, поворачивавшей лопасти колеса водяной мельницы… Уже долетали запахи горевшего под очагами торфа, готовящейся пищи, скота и людей, вместе с прежними ароматами травы и земли.