Птичка певчая

Азиз-бей почти насильно заставил Феридэ повторить эти слова. Затем он распахнул дверь в комнату и, победоносно улыбаясь, воскликнул:

— Я уполномочен действовать именем шариата. От лица Чалыкушу… извиняюсь, от лица Феридэ-ханым заявляю о согласии на брак с Кямраном-беем. Читайте молитву, а мы провозгласим: «Аминь!» — он обернулся к Феридэ: — Что скажешь, Чалыкушу? Ах ты, проказница! Ростом с ноготок, а сколько лет всех нас мучила! Ну что? Как я тебя на этот раз обвел вокруг пальца?

Из сада донеслись детские голоса.

— Сейчас начнутся длинные поздравления, поцелуи рук, — продолжал Азиз-бей. — Отложим все это до вечера. Я сам приготовлю невиданный свадебный стол. Ну, живей, сынок! Какой вам прок от нашей болтовни? Мне кажется, у вас есть что сказать друг другу. Видишь, черный ход? Веди жену по этой узкой лесенке, умчи ее далеко-далеко, куда захочешь. Потом вернетесь вместе.

Кямран с силой потянул Феридэ за руку, увлекая за собой к лестнице. Но тут к ним подскочила Мюжгян. Подруги, плача, расцеловались.

Азиз-бей громко высморкался, стараясь скрыть слезы, которые катились по его лицу, и потряс рукой с видом настоящего оратора:

— Эй, Чалыкушу, таскавшая мою черешню! Если ты и других будешь учить воровать, достанется же тебе! Ну-ка, отдавай мне ее! Мы сведем счеты! — Азиз-бей поднял в воздух Феридэ, которую Кямран все еще держал за руки, крепко поцеловал и снова толкнул в объятия молодого человека. — Этой ночью тебя ждала морская буря. Мы спасли тебя от нее. Но теперь тебе угрожает рыжая «буря», мне думается, она пострашнее. Да поможет тебе аллах, Чалыкушу!

Молодые люди кинулись вниз по узенькой лесенке. Казалось, за спиной у них выросли крылья. Кямран обнял Феридэ, он сжимал ее в своих объятиях так, словно хотел задушить, стискивал до боли ее пальцы.

Феридэ зацепилась платьем за лестничные перила. Они на мгновение остановились, тяжело дыша. Молодая женщина пыталась высвободить подол платья. Кямран сказал взволнованно:

— Феридэ, я не могу поверить, что ты моя!.. Чтобы заставить сердце верить этому, я должен в своих руках ощутить тяжесть твоего тела! — И он, как ребенка, подхватил девушку на руки.

Феридэ задыхалась, дрожала, стараясь вырваться: из-под чаршафа выбились волосы; Кямран прижался к ним лицом, от близости девичьего тела вспыхнула кровь. Силы его удвоились. Кямран понес ее вниз. Девушка замерла, у нее захватило дыхание, как у человека, падающего в пропасть. Она и смеялась и плакала.

У ворот в маленьком каменном дворике Феридэ взмолилась:

— Посмотри на меня, Кямран. Можно ли в таком виде появляться на улице? Позволь, я на минутку поднимусь к себе, переоденусь и тут же вернусь.

Кямран, не отпуская девушку, говорил, смеясь:

— Это невозможно, Феридэ. Такое бывает только один раз. Отпустить тебя после того, как ты попала ко мне в руки!..

Казалось, у Феридэ не было сил сопротивляться, она спрятала лицо на груди Кямрана и стыдливо призналась:

— Ты думаешь, я сама не раскаялась в том, что ушла тогда?

Кямран не видел лица Феридэ. Он только чувствовал, что его пальцы, гладившие щеки и губы любимой, обжигают горячие слезы.

Молодые люди шли по дороге, обнявшись. Увидев, что навстречу идут два рыбака, они отпрянули друг от друга.

Они почти не разговаривали. Какое счастье идти рядом! Близость тела опьянила их. Вот и дорожка через виноградник, та самая, где десять лет тому назад Кямран увидел Феридэ.

— Ты, наверно, не помнишь это место, Феридэ? — спросил молодой человек, нежно трогая Феридэ за плечо.

Девушка глянула вдаль, туда, где исчезала дорожка, и улыбнулась.

— Значит, ты помнишь? — допытывался Кямран.

Феридэ тихо вздохнула и задумчиво, словно улыбаясь мечте, посмотрела в лицо Кямрану.

— Разве можно забыть, как я обрадовалась в ту минуту!

Кямран взял Феридэ за подбородок, боясь, что она отвернется и он не сможет видеть ее глаз, и заговорил медленно и тихо:

— Все наши злоключения начались здесь, моя дорогая Феридэ. Я знаю, твои глаза столько страдали, столько видели, что смогут меня понять. Когда я полюбил тебя, ты была легкомысленной, шаловливой девочкой, у которой на уме одни только шутки да забавы. Ты была неугомонной, неуловимой Чалыкушу. Я полюбил тебя горячо: просыпаясь, каждое утро я чувствовал, что любовь к тебе становится все сильнее. Я и стыдился этого и боялся. Иногда ты так смотрела на меня, говорила такие слова, что я впадал в отчаяние. Однако настроение у тебя быстро менялось. Порой в твоих детских, всегда смеющихся и лукавых глазах вспыхивало что-то новое: это пробуждалось девичье сердце, нежное и чувственное. Мгновение — и все исчезало. Я говорил себе: «Нет, невозможно, этот ребенок не поймет меня! Она разобьет мою жизнь!» Мог ли я надеяться, что ты окажешься такой верной и посвятишь мне всю свою жизнь, отдашь все свое сердце? Возможно, потому ты и убегала от меня при встречах, чтобы я не заметил, как краснеет твое лицо, как дрожат твои прекрасные губы. Я думал, это просто птичье легкомыслие, и страдал. Скажи, Феридэ, как могли уместиться в маленькой груди Чалыкушу такая глубокая верность, такая тонкая душа? — Кямран на минуту умолк. На его прозрачных, нежных висках выступили капли пота. Он ниже опустил голову и заговорил еще тише: — На этом мои муки не кончились, Феридэ. Я ревновал тебя даже к своей тени. Ведь на свете нет таких чувств, которые не ослабевают, не стареют со временем. Я говорил: «А вдруг потом я не буду любить Феридэ, утрачу это сладостное, волшебное чувство?» Как гасят костер, боясь, что он прогорит и больше не запылает, так и я старался изгнать твой образ из своего сердца. Феридэ, в горах цветет одна трава, не помню ее названия. Если вдыхать аромат этой травы непрерывно, то человек уже ничего не ощущает… Вот так иногда, желая вновь вернуть способность чувствовать волшебный аромат, мы начинаем искать другие цветы, вдыхать другой запах, пусть то будет даже запах «желтого цветка»… Я знаю, ту волшебную траву губит ее же благоухание, люди срывают и мнут ее в руках. Феридэ, твои глаза, которые стали такими глубокими от страдания, твое милое личико утомленное грустными думами, напоминают мне о том цветке, что благоухает сильнее, когда его губят. Ты понимаешь меня, не правда ли? Ведь твои глаза уже не смеются, ты не потешаешься над моими словами, наверно, такими бессмысленными.

Феридэ закрывала глаза, как ребенок, которому хочется спать. На ее ресницах дрожали слезинки. Она устала от всех переживаний, колени ее подкашивались. Только руки Кямрана не давали ей упасть.

Как во сне, одними губами, она прошептала:

— Ты видишь?.. Чалыкушу умерла навеки…

Кямран еще крепче обнял Феридэ и так же тихо ответил:

— Это ничего. Всю свою любовь, принадлежавшую Чалыкушу, я отдал другой. Ее зовут Гюльбешекер…

Кямран почувствовал, как до того безвольное, обессиленное тело женщины вдруг ожило и затрепетало.

— Кямран, не говори так, умоляю!

Голова Феридэ по-прежнему покоилась на груди молодого человека. Она чуть откинулась назад и подняла лицо к Кямрану. От порывистого дыхания шея ее вздрагивала, голубые жилки трепетали и бились, щеки горели, в глазах вспыхивали красные искорки.

Кямран упрямо твердил:

— Гюльбешекер… Моя Гюльбешекер… Только моя…

Дрожа всем телом, Феридэ привстала на цыпочки, обняла плечи молодого человека; казалось, вся кровь ее прилила к губам, она тянулась вверх…

Вырвавшись из объятий, Феридэ оживала, словно птица, которая после сильной жажды вдоволь напилась из прозрачного родника. Она шумно встряхивалась, отворачиваясь, чтобы не встречаться глазами с Кямраном, по-детски приговаривая:

— Как стыдно, господи, как стыдно! Это ты виноват… Честное слово, ты виноват!..

Рядом на ветке заливалась чалыкушу.