Здесь покоится наш верховный повелитель

Нелл сознавала, что сделает все, чего бы он ни потребовал. Она уже привыкла обожать его из партера, она была готова делать то же самое в более интимной обстановке. Она засмеялась, показывая, что ей это приятно, и он был доволен этим.

– Идем, – сказал он, – я пойду вместе с тобой к Мэри Меггс, потому что она уже, возможно, готова разбранить тебя, а мне не хочется, чтобы тебя бранили.

Как только Мэри Меггс увидела Нелл, она закричала на нее:

– Вот ты где, негодница! Чем ты занимаешься? Я жду тебя здесь уже пятнадцать минут. Дозволь мне сказать тебе, что, если ты будешь вести себя подобным образом, ты недолго пробудешь в молодицах апельсинной Мэри.

Карл выпрямился во весь свой рост. Нелл неожиданно рассмеялась, как еще не раз ей придется смеяться в будущем над величественным видом этого актера. Что бы он ни делал, он вел себя так, будто играл роль.

– Береги силы, женщина, – заговорил он тем громовым голосом, которым так часто заставлял замолчать галдящую публику. – Береги силы. Мисс Нелл, конечно, больше не будет одной из твоих апельсинных девушек. Она уже перестала быть ею некоторое время тому назад. Апельсинная девушка Нелл стала служанкой короля Нелл.

И он зашагал прочь, оставив их одних. Нелл опустила свою корзину и пустилась плясать джигу на глазах изумленной женщины. Апельсинная Мэри, у которой была не очень приятная перспектива потерять одну из лучших своих продавщиц, качала головой и грозила пальцем.

– Танцуй, Нелл, танцуй! – говорила она. – Мистер Карл Харт не очень-то балует своих женщин, да и не задерживает их у себя надолго. Может так случиться, что ты еще заскучаешь по своей корзинке – это когда знаменитому Карлу Харту надоест Нелл.

Но Нелл продолжала самозабвенно танцевать.

И вот Нелл стала настоящей актрисой. Она легко рассталась с материнским домом в переулке Коул-ярд и обосновалась в собственном жилище – сняла небольшой домик рядом с таверной «Петух и пирог» на Друри-лейн напротив Уич-стрит. Отсюда было рукой подать до театра, что ее вполне устраивало, так как жизнь актрисы требовала гораздо больше усилий, чем жизнь продавщицы апельсинов. Карл Харт учил ее читать, Уильям Лейн – танцевать, и оба они, вместе с Майклом Моуханом, учили ее актерскому мастерству. Все утро было занято репетициями, а после полудня давались представления, начинавшиеся в три часа и длившиеся до пяти часов и позже. Почти все вечера Нелл проводила с великим Карлом Хартом, который, будучи в восторге от своей протеже, когда не учил ее читать, приобщал ее к искусству любви.

Роза от всего сердца радовалась успехам своей сестры и стала часто бывать у нее дома на Друри-лейн. Нелл хотелось бы пригласить ее жить вместе с собой; но небольшого заработка Нелл едва хватало на собственные нужды, и, будучи актрисой, она была вынуждена значительную часть своего дохода тратить на наряды. Кроме того, у Розы была своя жизнь, и часто какой-нибудь очередной любовник уводил ее на время из материнского дома.

Генри Киллигрю был одним из этих любовников, и мистер Браун тоже; а в компании этих джентльменов Роза встречала и других, принадлежащих к тому же общественному слою. Она по-прежнему стремилась избегать мясников с Ист-Чипского рынка и сохраняла чувство благодарности к Нелл, которая, по ее словам, избавила ее от позорной смерти.

Нелл играла свои роли в театре – это были пока небольшие роли, так как срок ее ученичества еще не закончился. Карл Хайт оказался преданным любовником, потому что Нелл была нетребовательна, никогда не жаловалась и постоянно сохраняла хорошее настроение; она научилась у Карла Харта бесконечно любить сцену.

Бывали моменты, когда он забывался, сбрасывал перед ней свою маску и становился обычным человеком: говорил о своих чаяниях и ревнивых чувствах, умолял откровенно сказать, не думает ли она, что Майкл Моухан и Эдвард Кайнастон играют лучше, чем он. Часто заводил разговоры о Томасе Беттертоне, актере из соперничавшей с ними труппы, называвшей себя «Слугами герцога» и игравшей спектакли в Герцогском театре. Говорили, что Беттертон лучше кого-либо из современников владеет вниманием публики.

– Лучше, чем Харт? – допытывался Карл. – Я хочу услышать от тебя правду, Нелл.

Нелл начинала его успокаивать, говорила, что Беттертон обычный бродячий актер в сравнении с великим Карлом Хартом; а Карл говорил, что именно ему, Карлу, и подобает быть величайшим актером, которого когда-либо знал Лондон, потому что его бабка была сестрой драматурга Уилла Шекспира, человека, который любил театр и пьесы которого часто исполнялись разными труппами; некоторые утверждали, что его пьесы остаются непревзойденными до сих пор – даже Бену Джонсону с Бомонтом и Флетчером далеко до Шекспира…

Иногда он рассказывал ей, как мальчиком учился актерскому мастерству в театре «Блэкфрайерс», где он вместе с Кланом, одним из членов этой труппы, исполнял роли женщин. Карл начинал неестественной походкой расхаживать вокруг нее, изображая герцогиню из трагедии Шерли «Кардинал», а Нелл хлопала в ладоши и уверяла его, что более подлинной герцогини, чем эта, она в жизни своей не видела.

Ему нравилось делиться с ней своими воспоминаниями о прошлом. Нелл завороженно слушала и аплодировала, потому что считала его самым удивительным человеком из всех, кого ей приходилось знать; он был Богом, создавшим актрису из продавщицы апельсинов, и в то же время нежным и пламенным любовником, который ввел ее в такое общество, где бы ей хотелось играть ведущую роль.

Она не возражала, когда он снова и снова рассказывал ей об одном и том же, она, бывало, сама просила его об этом.

– Расскажите мне о том случае, когда вас забрали и посадили в тюрьму солдаты-пуритане… Вы еще тогда не закончили представление и даже были в сценическом костюме!

Он откидывал назад голову и настраивал свой великолепный голос на драму или комедию – в зависимости от обстоятельств.

– Я играл тогда Отто в «Кровожадном брате»… Прекрасная пьеса. Клянусь, ни Бомонт, ни Флетчер никогда не писали ничего лучше…

Тут он обычно забывал об истории с арестом и играл для нее Отто; он входил даже в роль Ролло, который и был кровожадным братом. И все это было страшно занимательно, как и сама жизнь с ним.

А в ложах театра в это время появлялась самая хорошенькая женщина из всех, которых Нелл когда-либо доводилось видеть, – это была госпожа Франсис Стюарт, фрейлина королевы. Король не сводил с нее глаз во время всего представления, и Карл Харт, Майкл Моухан или Эдвард Кайнастон не могли теперь завладеть его вниманием, и что еще удивительнее, он смотрел на высокую и статную Энн Маршалл, не замечая других актрис. Король не видел никого, кроме сидящей недалеко госпожи Стюарт с ее детским выражением лица и с прелестными светлыми волосами, с огромными голубыми глазами и аккуратным носиком с небольшой горбинкой. Миледи Каслмейн из-за этого так выходила из себя, что начинала громко оскорблять актеров и актрис и даже с самим королем, к его крайнему неудовольствию, разговаривала нелюбезно.

Нелл все это казалось таким далеким; у нее была своя собственная жизнь; хотя ее быт был лишен великолепия, отличавшего жизнь всех этих придворных с их ослепительными драгоценностями и роскошными нарядами, он не был лишен радостей и красочности. Нелл была вполне довольна, она умела не предъявлять слишком больших требований к своей судьбе.

И однажды наступил день, когда она подумала, что большей радости быть не может.

Карл Харт пришел навестить ее. После того, как она впустила его и он ее поцеловал, как всегда, заметив, что она чрезвычайно хорошенькое создание и ей очень к лицу рукава с буфами и прилегающий лиф, держа ее за плечи на расстоянии вытянутых рук, сказал своим громким, звучным голосом:

– Есть новости, Нелл! Наконец-то ты становишься актрисой.

– Вы нахал, сэр! – воскликнула она с наигранным гневом, сверкая глазами. – Вы намерены меня оскорбить? Кто же я на самом деле, если не актриса!