Месть по-французски

— Подарки? Где они? — потребовала Эллен с жадностью ребенка.

Когда она была маленькой, Тони никогда не появлялся в их доме без коробки французского шоколада и кипы книг. Теперь, когда она выросла, он по-прежнему привозил шоколад, но книги стали другими — французские романы зачастую с весьма пикантным содержанием.

— Отличный шоколад. Две коробки. Ведь я пропустил твой день рождения.

— В моем возрасте о днях рождения лучше забыть. Да и шоколадом мне злоупотреблять не стоит. — Она с неодобрением оглядела себя. — Я все время прошу Жаклин готовить что-нибудь диетическое, но у нее такие вкусные соусы, что я не в силах от них отказаться.

— Будем надеяться, что она будет и дальше их готовить, — сказал Тони, вытянув свои немыслимо длинные ноги. — Ты прекрасна такая, как есть, цыпленок. Пухленькая аппетитная куропаточка. Не дай бог похудеешь.

— Ну, это вряд ли, — с братской прямотой заявил Кармайкл. — Расскажи лучше, что нового в городе. Что говорят? Скандалы? Помолвки?

— София Паркинсон выходит замуж за герцога Хампстеда, — Тони сдул несуществующую пылинку со своего шелкового желтого камзола. Он всегда был немножко похож на павлина, обожал, как и Эллен, яркие краски и расшитые ткани, но при всем при том всегда умудрялся выглядеть великолепно.

— Серьезно? — воскликнула Эллен. — А я думала, что она все-таки сумеет захомутать тебя. Она ведь вокруг тебя давно крутится.

Тони пожал плечами.

— Даже самые решительные молодые леди в конце концов сдаются. Они знают, что мое сердце занято. — Он улыбнулся ей: — Тобой, дорогая.

— Ну конечно! — фыркнула Эллен. — Что еще?

Тони поколебался.

— Добрые вести для тебя и, боюсь, плохие для меня. Скандал и смерть.

— Джейсон Харгроув умер? — догадался Кармайкл.

— Именно. У него осталась веселая вдова. Думаю, что Николас Блэкторн, получив это известие, тут же уедет.

— И я смогу вернуться домой! — воскликнула Эллен, чувствуя невероятное облегчение.

— Сможешь, — согласился Тони. — Но лучше не надо.

— Почему? — удивленно посмотрела она на него.

— Потому что я не видел тебя с Рождества. Ты тогда меня два раза обыграла в шахматы, а я считаю себя более чем приличным игроком, и двойное поражение от такой малявки подрывает мое уважение к себе. Ты должна дать мне возможность реабилитировать себя. Я изо всех сил к этому готовился.

Эллен разрывали сомнения. Что ей делать? Часы, проведенные с Тони за шахматной доской, были самыми счастливыми и покойными в ее жизни, хотя она и подозревала, что он ей поддается. Но она так беспокоится о Жаклин и Эйнслей-Холле!

— Мне все-таки надо ехать, — сказала она нерешительно.

— Почему? Николас Блэкторн наверняка уехал, у тебя великолепные слуги. Зачем тебе так спешить?

Эллен задумалась. Тони совершенно прав: ведь ее беспокоило именно присутствие в замке Блэкторна, а если он уехал из страны, у нее нет причин для паники. Даже если он бежал, прихватив с собой столовое серебро или дочку лакея, все равно слишком поздно что-то предпринимать. А Тони — ее лучший, самый дорогой друг. Когда он рядом, она не чувствует себя слишком толстой, стеснительной и неуклюжей. Она расцветает, но каждую пару месяцев ей нужно для этого солнечное обаяние его личности.

— Я остаюсь, — решила она наконец. — Достаточно надолго, чтобы убедить тебя в том, что играю в шахматы лучше!

Красивое лицо Тони озарилось улыбкой:

— Эллен, дорогая, приготовься к длительной осаде.

«Вот так, наверно, и с ними было, — как-то безучастно думала Жаклин. — Они, вероятно, чувствовали то же самое, когда шли по коридору тюрьмы в Париже, когда карабкались на телегу, которая везла их по улицам, когда храбро, с высоко поднятой головой готовились встретить смерть».

Жаклин крепко держала в своих маленьких руках поднос, не обращая внимания на следовавшего за ней слугу. Она приготовила то, что нравится мужчинам типа Николаса Блэкторна, но учла при этом его проблемы с желудком. Омлет, горячие ячменные лепешки со свежим маслом, мясной пирог, яблочный пай. И кувшин горячего чая, настоянного на зверобое — для желудка, на окопнике — для сердца и на ядовитом арсенике — для осуществления давно лелеемой мести. А на случай, если Николас Блэкторн откажется от травяного чая, она подсыпала яд еще и в бутылку бренди.

В одном из карманов ее объемистого фартука спрятан нож — не такой большой, как ей бы хотелось, но ножи для разделки мяса уж слишком крупные. Остроглазый Тавернер наверняка бы заметил, как он стучит о ее дрожащие колени.

Жаклин обо что-то споткнулась и чуть не выронила поднос. Железная рука Тавернера вовремя ее поддержала.

— Уронить такую вкуснятину на пол?! — зло усмехнулся он, показывая испорченные зубы. — Как можно!

Она не хотела видеть, как Блэкторн будет умирать, и старалась убедить себя, что в ней просто говорит здравый смысл. Ее дело — выполнить свою миссию и немедленно бежать. Исчезнуть без следа. Наверное, ей надо было бы увидеть его агонию — как компенсацию за утрату родителей, за потерю своей невинности. Но ей больше этого не хотелось. Она видела слишком много смертей. Хватит того, что он умрет.

Николас по-прежнему оставался в любимом розовом будуаре Эллен. Он развалился в обитом шелком кресле — белая рубашка распахнута у горла, вышитый шелковый жилет расстегнут, бриджи облегают ноги почти неприлично плотно, волнистые волосы в беспорядке. Жаклин позволила себе взглянуть ему в лицо и обнаружила, что он бледнее, чем в прошлый раз. В темных глазах застыл гнев. На губах играла все та же улыбка соблазнителя.

— Не стесняйся, Мамзель, — сказал он. — Входи. Я уже миновал смертельный порог. Мне нужно общество, а служанки только хихикают и заикаются. Это скучно. Надеюсь, что ты, хоть и тщательно скрываешь свое гостеприимство, будешь более интересной компанией.

Дверь за ней закрылась, и Тавернер куда-то исчез. Почему-то в этот вечер он не был расположен обслуживать своего хозяина. Поэтому Жаклин сама, своими руками должна была подать ему чашку отравленного чая.

Поставив поднос на стол, обычно служивший Эллен для рукоделия, она с удовлетворением отметила, что руки ее не дрожат. Эллен была более чем посредственной рукодельницей, но тем не менее выходящие из ее неловких рук чудовищные творения украшали комнату. Жаклин постаралась сосредоточить свое внимание на особенно безобразной подушке. Вероятно, предполагалось, что на ней вышита цапля, но скорее это походило на испражняющегося осла. Собрав всю свою волю, Жаклин постаралась налить в чашку травяного чая, не пролив ни капли, и уже повернулась к двери, но голос Блэкторна приковал ее к месту:

— Не спеши, Мамзель. Разве ты не хочешь убедиться, что чай доставил мне удовольствие?

— Я… мне надо работать. — Жаклин чувствовала, что самообладание ей изменяет. Она напрягла все силы. — У меня есть обязанности, сэр, — сказала она более твердо.

— Ну, к этому часу всех уже должны были накормить. Кроме того, ты в первую очередь должна заботиться о господах, а не о челяди. Ты со мной согласна?

Блэкторн произнес это так холодно и жестко, что Жаклин вспыхнула. Он сознательно унижал ее. Она никак не могла заставить себя сесть, но дверь за ее спиной внезапно приоткрылась, железная рука Тавернера опустилась на ее плечо и грубо толкнула на стул. Тавернер вошел в комнату и сунул Блэкторну какой-то лохматый черный комок. Что это такое, она поняла лишь минутой спустя, и ее охватил ужас.

— Очаровательный песик, — заметил Николас, поднося маленький пушистый комочек к лицу. На какой-то момент выражение его смягчилось, он стал похож на себя двадцатилетнего. На юношу, который некогда завладел ее сердцем. — Тавернер сказал мне, что у тебя на кухне есть любимец. Мой отец никогда не позволял мне завести собаку: он считал животных мерзостью. А я любил их. Как зовут этого малыша?

— Прошу вас… — пробормотала Жаклин, никогда никого ни о чем не просившая.

— Его имя? — требовательно повторил Блэкторн.

— Чарбон.