Обитель любви

— Вломился, как... — Она стянула ворот кимоно. — Ничего себе!

— Ничего себе! Ты сама меня пригласила.

— Что-то не помню.

— В первый день съемок. А прежде ты вообще меня не замечала.

Губки Лайи, похожие на лепестки розы, изогнулись в улыбке.

— Когда на человека наводят объектив, его трудно не заметить, — сказала она.

Кингдону не понравилось это признание, но он уважал ее за эти слова. Они с Лайей были похожи. У обоих жизнь была подчинена одной цели. Только Лайя видела цель в том, чтобы ее искаженное объективом камеры личико появилось на экране, а он мыслил себя только парящим в небе, меж поющими полотняными крыльями.

— У тебя вид дикаря, — произнесла она, облизывая губы острым кончиком языка. Она оглядела его. Грубого и необузданного, готового на все.

Он подошел к ней, но она увернулась и задернула шторы на окне. В комнате сразу стало сумрачно. В этом полумраке, не спуская с него глаз, она распустила поясок, скинула кимоно и замерла. Без одежды она была еще тоньше и изящнее. Маленькая грудь, узкие бедра. Талия почти отсутствовала. Из-за папильоток голова казалась непропорционально большой. Глядя на Лайю, Кингдон еще больше захотел прижать к себе свою стройную высокую кузину, согреться теплом ее полной груди. Но перед ним стояла не кузина.

«Мне это необходимо, — убеждал он себя. — Лайя не против. Кому я изменяю? Любимой...»

Он торопливо разделся до нижнего белья, стесняясь грубого шрама, тянувшегося по всей длине левого бедра.

Лайя уже лежала на постели. Тело ее трепетало от желания. Но она желала не Кингдона, а просто мужчину. Он опустился на нее сверху, и в ту секунду ему показалось, что на него глазеют кинозвезды с фотографий, куклы, даже платья Лайи. Зрители...

Зажмурившись, он вошел в нее. Она жадно вглядывалась в полумрак серыми глазами, ее тело изогнулось дугой, словно в танцевальной пантомиме.

Туман висел над Голливудом трое суток. Все это время Римини, в ужасе от дополнительных расходов из-за плохой погоды, носился по покрытым жнивьем холмам и орал в мегафон, призывая солнце выглянуть из-за серой пелены.

В конце недели оно наконец появилось. Поправилась и Тесса, Она стеснялась своих регулярных недомоганий, поэтому при первой встрече с Кингдоном покраснела. Поблагодарила его за звонок, за визит и за стихи.

Она снова ежедневно приезжала на съемки, оставляла машину под виргинским дубом и в любую минуту была готова по требованию Римини кое-что изменить в сценарии, но в основном была зрительницей. Кингдон избегал оставаться с ней наедине. Каждый вечер он приходил к Лайе и играл свою лживую роль перед киноаппаратом без пленки.

Как-то Лайя протянула ему номер «Моушн пикчерз уорлд». Там была статья о нем. Все чаще и чаще в светской хронике упоминалось его имя, газета писала о капитане Кингдоне Вэнсе из эскадрильи «Лафайет», раненном в бою... Часто рядом с его именем появлялось и имя Лайи. Кингдон как-то поинтересовался: уж не она ли это все устраивает? И получил утвердительный ответ.

— Один мой приятель аккредитован на «Ласки-студио».

— Остается позавидовать тому, что у тебя есть такие важные приятели, — сказал он. — Только передай ему, чтобы он больше не трогал «Лафайет». Я не хочу.

— Но ведь «Лафайет» и вправду героическая эскадрилья?

— Именно поэтому я не желаю, чтобы ее марали. «Летчик» — это ложь от начала и до конца.

— Милый, какой же ты дурачок! А из чего же, по-твоему, делают звезд?

— Из проституток, — с горечью сказал он.

Она отвернулась от него. Он лежали в ее постели. На ней не было ничего, а на нем только трусы. Увидев однажды его рану во всей красе, она больше старалась не смотреть на нее. Голливуд был ее Аваллоном [33], «островом блаженных». В Голливуде все совершенно, а шрамы легко смываются водой. Настоящий рубец вызывал у нее дурноту.

Приподнявшись на локте, она серьезно заглянула ему в глаза.

— Сейчас самое подходящее время. В такое время ты можешь достичь величия, — без всякой зависти сказала она.

— Лайя, — вздохнул он. — У меня совсем другое на уме.

— У кинозвезды сбываются все желания. Деньги, аэропланы, женщины. Можно добиться всего.

— И луну с неба достать?

— Я серьезно. Ты в душе человек очень сложный. Поэтому у тебя все получается. И именно поэтому ты не знаешь, чего хочешь. Впрочем, может, и знаешь, но даже не пытаешься взять. Каждый шаг в этой жизни ты делаешь, переступая через себя.

Той ночью он принял решение. Лайя права. Его злейший враг — он сам. Внешние и внутренние раны саднили невыносимо. Впервые в жизни он решил положить конец своему самоедству и поступить просто и без околичностей. Вознамерился взять то, чего ему больше всего хотелось. Той ночью он не заснул, думая о Тессе.

В конце сентября в студии отсняли последнюю сцену фильма. Кингдон послал за бочонком пива. Оператор Макс раздобыл бутылку виски. Все веселились, слышались шутки и тосты. Появились жены и подружки. Потом, взявшись за руки, все запели.

Было уже темно, когда Кингдон проводил Тессу к машине. Стояла безлунная ночь, сильно пахло цветущими апельсиновыми деревьями, росшими неподалеку. Их обнимала бархатная темнота, шум шагов гулко отдавался от сухой земли. С Тихого океана тянуло холодной сыростью.

— С «Летчиком» покончено, — произнес он.

Она вздохнула.

— Тебе жаль, что съемки позади? — спросил он.

— Да.

Они подошли к «мерсеру». Он взял ее за руку.

— Мне тоже. Помнишь, как мы познакомились на веранде отеля «Голливуд»? Я тогда был похож на ходячего мертвеца. Пребывал в каком-то оцепенении. Словно тело умерло, а мозг продолжал работать. Во мне не было ни чувств, ни мыслей. Стоило услышать шум аэроплана — и душа уходила в пятки. А теперь я сам выполняю трюки! Тесса, тебе известно, почему мне так жаль, что съемки закончились?

— Да.

Он положил руки ей на плечи. Видел ее лицо, но не мог различить его выражение. Ощущал тепло ее дыхания, аромат духов... сильный, таинственный...

— Потому что теперь мне нужно тебе кое-что сказать.

— Не говори ничего.

— А как же тогда ты узнаешь, о чем я думаю? — спросил он.

— Я люблю тебя.

— Ты мне уже говорила это.

— Когда?

— Ты все время думаешь об этом, — сказал он. — Когда стояла у окна и прижимала мою книгу к сердцу.

— Я... Кингдон... — Она сняла его руку со своего плеча и на мгновение легонько прижала к своей груди. Тесса сделала это как-то боязливо, робко, но это взволновало Кингдона гораздо сильнее, чем умелые ласки опытной Лайи.

Кингдон наклонился и приник к ее груди, скрытой под шелком платья. Она прижала его голову к себе, шепча его имя. Он провел руками по ее стройному телу, ощущая, что она вся дрожит от его прикосновений. У Кингдона появилось чувство неизбежности происходящего, ему почудилось, что это уже когда-то было.

— Кому принадлежит мое сердце, тому принадлежу и я, — прошептал он, прижав лицо к ее груди. — Я твой.

Подняв голову, он осыпал поцелуями ее лицо. Ее ресницы трепетали под его губами. Потом Кингдон обнял ее, крепко прижал к себе и поцеловал в губы. Ему почудилось, что этот поцелуй унес их за пределы пространства и времени, в небытие. В те мгновения ему не нужно было думать о последствиях. Ее губы разомкнулись под напором его губ, и язык Кингдона коснулся кончика языка Тессы. Чуть отстранившись, Кингдон шепнул:

— В воскресенье.

— Что?

— Я обещал сказать тебе, когда буду готов познакомиться с ними. — Он коснулся губами нежной мочки ее уха. — В воскресенье. Я приду к обеду. Самое удобное время для визита поклонника с честными намерениями.

— Мы будем на вилле, — тихо сказала она.

— Где это?

— В конце бульвара Сансет, почти на берегу. Туда ведет объездная дорога, где растет большой платан, а на нем вырезана наша фамилия.

— Ван Влит?

— Да.

— Значит, платан на дороге? Запомню. — Он снова поцеловал ее. — Но ты не настаиваешь на своем приглашении. Почему?