Нефертити

— Когда это в последний раз в Египте была чума?

— Когда фараоном был Старший. Когда солдаты принесли ее с севера, — зловеще произнес отец.

Сестра заколебалась.

— Эхнатона все равно не переубедишь.

Отец смерил ее пристальным взглядом.

— Ты не видела, что такое Черная смерть, — предостерегающе произнес он. — Не видела, как у человека чернеют конечности, как под кожей появляются опухоли и превращаются в огромные черные шары.

Сестра отпрянула, отец придвинулся ближе.

— Мы не знаем, что они принесут с севера. Есть болезни, которые проявляют себя лишь по прошествии какого-то времени. Их необходимо остановить!

— Уже слишком поздно.

— Никогда не поздно действовать! — заявил отец, а Нефертити крикнула в ответ:

— Он не передумает! Хетты приедут, а когда дурбар закончится, уберутся отсюда!

— И что оставят после себя?

Нефертити самодовольно улыбнулась:

— Свое золото.

Отец отправился к Эхнатону, но тот уперся, как и предсказывала Нефертити.

— С чего бы вдруг Атону дозволять, чтобы этого города коснулась чума? — возмутился фараон. — Это величайший город во всем Египте!

Отец отправился к своей сестре, и та посоветовала предпринять еще одну, последнюю попытку. Но Панахеси лишь рассмеялся.

— Чумы не видать и не слыхать уже пятнадцать лет! — с насмешкой заявил он.

— Но она есть на севере, — ровным тоном произнес отец. — Возле Кадеша умерли сотни матросов.

— В чем дело, визирь? Ты что, боишься, что хетты явятся сюда и увидят, насколько на самом деле беззащитен этот город? Что они увидят, насколько фараон нуждается в сильном сыне, чтобы тот возглавил его войско, — если, конечно, он желает этот город защитить? Никто из твоих девчонок не поведет мужчин в битву. Наследником будет Небнефер — это лишь вопрос времени.

— Значит, ты не знаешь Эхнатона, — сказал отец, и я задумалась: а может, это и есть та тайна, с которой носится Нефертити? Может, во время дурбара Меритатон провозгласят наследницей престола? — И если ты ради этого дозволил впустить хеттов в Амарну, значит, ты еще глупее, чем я думал.

Гости прибыли со всех краев земли: нубийцы, ассирийцы, вавилоняне, греки. Женщины, явившиеся из-за пределов далеких пустынь, закрывали лица покрывалами, а мы вообще были едва одеты, но зато накрасили груди и ступни хной и надели парики, мелодично звеневшие под теплым ветром с запада.

Слуги суетились вокруг моей сестры, словно мотыльки: приглаживали, подкрашивали и подправляли корону. Тутмос нарисовал ее, пока она сидела, привыкшая, что вокруг нее суетятся и над ней хлопочут, а Мерит трудилась над ней.

— Может, скажешь все-таки, что там у тебя за сюрприз? — поинтересовалась я. — Ты, часом, не забеременела снова?

— Конечно нет. Это больше, чем сын для Египта. Это и есть Египет, — возбужденно произнесла она.

Тутмос понимающе улыбнулся Нефертити, и я повернулась к скульптору.

— Ты что, знаешь? — Я снова перевела взгляд на Нефертити. — Ты сказала Тутмосу, а мне, своей сестре, не говоришь?

Нефертити вскинула голову:

— Тутмосу нужно это знать. Ему предстоит это все запечатлеть.

Запели трубы, и Мерит отступила. На Нефертити сверкали самые драгоценные украшения Египта. Даже ее дочь, унаследовавшая ее красоту, не могла с ней соперничать. Меритатон подошла к матери.

— А это будет хороший сюрприз, мават?

— Это будет и мое, и твое достояние, — пообещала Нефертити.

Она взяла дочь за руку и позвала меня. За нами двинулись Мекетатон и трехлетняя Анхесенпаатон.

— Где фараон?

— У Окна Появлений, — ответила она.

Я услышала радостные крики еще из внутреннего дворика дворца, а когда мы подошли к окну, где мои родители о чем-то оживленно переговаривались с Эхнатоном, я затаила дыхание. Внизу было воздвигнуто и увенчано миррисом две сотни алтарей. Вокруг них собрались тысячи жрецов, и на каждом алтаре забили и поднесли Атону по быку: две сотни жертвоприношений, дабы показать всем богатство и великолепие дворца Амарны. Для дурбара, которому предстояло войти в историю, не останавливались ни перед какими расходами. Повсюду — на шеях знатных женщин и на лодыжках писцов — блестели сердолик, лазурит и полевой шпат. Люди, устроившись в тени навесов, пили, пировали и смотрели вверх, надеясь узреть бога на земле, даровавшего им все это. Жрецы были все в золоте, от лодыжек до сверкающих ожерелий на шеях, а над ними, у самого высокого алтаря, возвышался Панахеси.

— Ну что, впечатляет? — поинтересовался подошедший Эхнатон.

Мне показалось странным, что его вдруг заинтересовало мое мнение. Я посмотрела вниз, прислушиваясь к смеху, музыке арф и песням, в которых люди восхваляли великого Атона, бога, сотворившего столько золота и вина. Запах жареного мяса и мирры поднимался к окнам дворца; а еще сильно пахло пивом.

— Это запомнят навеки, — ответила я.

— Да. Навеки.

Затем Эхнатон взял Нефертити за руку и подошел к Окну Появлений.

— Дурбар для величайших фараонов Египта! — провозгласил он, и люди встретили его радостными кличами. — Фараон Эхнатон и фараон Нефернеферуатон-Нефертити!

Я ахнула.

— А что это значит? — спросила Меритатон.

Нефертити с Эхнатоном так и остались стоять у окна, а люди подняли такой крик, что богам впору было оглохнуть.

— А что это значит? — повторила Меритатон, и ей ответил мой муж, поскольку я еще не отошла от потрясения:

— Это значит, что твоя мать стала тем, чем не бывала до нее ни одна царица. Она теперь фараон и соправитель Египта.

Это было немыслимо. Чтобы царица стала царем! Чтобы она была соправителем своего супруга! Даже моя тетя не сделала себя фараоном. Лицо отца было непроницаемо, но я знала, о чем он сейчас думает. Наша семья никогда еще не поднималась так высоко.

Я оглядела покои:

— А где Тийя?

— Принимает представителей Миттани, — ответил отец.

— А Панахеси? — спросил мой муж.

Отец кивком указал на Панахеси, багрового от ярости. Тот смотрел по сторонам, пытаясь найти, как бы ему выбраться со двора, заполненного жрецами и тысячами сановников, но выхода не было. Тогда он посмотрел на картину, которую являла собою наша семья — с Окном Появлений вместо рамы.

Я отошла в сторону. Стоявший рядом Нахтмин покачал головой; судя по блеску в глазах, он пытался прикинуть, что это будет означать для царицы, не имеющей сыновей. Но я уже знала, что это значит. Теперь никто — ни Кийя, ни Небнефер, ни Панахеси — не низвергнет нашу семью.

— Мутноджмет! Меритатон! Идите сюда! — позвала Нефертити.

Мы подошли.

— Где Нахтмин? — спросил Эхнатон. Он увидел моего мужа, стоящего в другом конце покоев. — И ты тоже иди сюда.

Отец быстро шагнул вперед.

— Чего вы хотите, ваше величество?

— Чтобы бывший военачальник встал рядом со мной. Он встанет здесь, и люди увидят, что даже Нахтмин склонился перед фараонами Египта.

У меня забилось сердце: я знала, что Нахтмин откажется. Я перехватила взгляд мужа. Но тут отец приблизился к нему и что-то прошептал на ухо.

Завидев в Окне Появлений Нахтмина, люди внизу, солдаты и простолюдины, подняли такой крик, что Эхнатон даже отшатнулся, как от удара.

— Возьми меня за руку! — приказал Эхнатон и поклялся: — Они будут любить меня так же, как любят тебя!

Он поднял руку Нахтмина, и казалось, будто весь Египет выкрикнул: «Эх-на-тон!» Слева от него был Нахтмин. Справа — Нефертити. Эхнатон повернулся к своей царице-фараону и воскликнул: «Мой народ!» — сияя от любви простолюдинов, купленной хлебом и вином.

— Фараон Нефернеферуатон-Нефертити!

Когда Нефертити взяла посох и цеп, наглядные знаки царского сана в Египте, крики сделались оглушительными. Я отступила назад, а Нефертити воскликнула:

— Добро пожаловать на величайший дурбар в истории!

— Они будут думать, что ты любишь его, — шепотом сказала я мужу, пока процессия двигалась к храму. — Солдаты подумают, что ты склонился перед Атоном!