Фаворитка короля

— Конечно. Мне нельзя. — Я нахмурилась, ощутив себя меж двух огней, которые сама же и зажгла. А он погладил пальцами складку между моими нахмуренными бровями.

— Отчего это? Вы чувствуете себя виноватой?

— В какой-то мере, — признала я. — Наверное, фаворитка короля не вольна скучать по вам. Наверное, она не вольна дарить свои чувства другим.

— Вы дарите их королю?

— Дружбу. Сострадание. Уважение. Все это вместе. Я не оставлю его, Вилл. Я не вольна уйти отсюда, пока он жив.

Наконец-то Виндзор отложил документ, отнимавший его у меня, и в голосе его зазвучала нежность:

— Ну, тогда у короля нет более верных подданных, чем вы. И все же я утверждаю, что скучать по мне — это ваше право.

— Значит, буду скучать. — Хотя бы это я могла ему сказать, отбросив прочь чувство вины.

— Пишите мне, — проговорил он, ласково целуя меня в лоб.

— С риском, что письмо перехватят?

— А вам нет нужды уверять меня в своей неугасимой любви. Да вы и так не станете писать об этом!

Я тихонько рассмеялась. Мы стали хорошо понимать друг Друга.

— Я буду писать вам.

Мы воспользовались этой нечаянной возможностью побыть вдвоем в скудно меблированной комнате Виндзора. В общем-то, не слишком удобно: предаваясь любви на узкой лежанке, мы оба опасались, что нас застанут. Быстро сняв часть своих одежд, мы торопливо слились в одно целое, не столько от переполнявшей нас страсти, сколько желая подтвердить верность друг другу. И все же я не могла отпустить его, не испытав еще раз этой упоительной близости: кто знает, сколько месяцев пройдет, прежде чем я увижу его снова?

За все это время мы обменялись лишь несколькими словами — о чем было говорить?

— Берегите себя, — прошептал Виндзор.

— Вы тоже.

— Мысленно вы останетесь со мной, Алиса.

— А вы — со мной, Вилл.

Он уехал через неделю. Я не могла словами выразить горечь от этой потери — слишком она была велика. Он обещал, что станет думать обо мне, а на большее я и не рассчитывала. Впервые в жизни я ощутила, что значат слова «разбитое сердце».

«Да какое же оно разбитое? — укоряла я себя за неразумие. — Как оно может быть разбитым, если только ты не любишь Виндзора?» Разумеется, я его не люблю! А что же сам Вильям де Виндзор? Через месяц я получила нежданную весточку от своего далекого супруга. Он кратко описал события в Дублине, а ниже добавил:

Я говорил, что стану скучать по Вам, Алиса, помните? Так вот, я скучаю. Вы принадлежите мне, а я, похоже, принадлежу Вам. Оставайтесь в добром здравии. Мне нужно быть уверенным в том, что Вы благополучно дождетесь моего возвращения, когда бы это ни произошло.

Ничего более поэтичного от Виндзора я не слыхала. Это был дорогой подарок. Ну да, я всплакнула.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Как я могла вести себя так катастрофически недальновидно? Я стала непростительно самодовольной, слепой к тому, что происходит на свете, — это ничем нельзя оправдать, кроме разве одного: спокойное течение событий убаюкало меня, убедило в том, что никаких перемен не предвидится. Так чего бояться? Ничто не предвещало, что эти длинные теплые дни лета 1376 года таят в себе опасность. Эдуард окреп настолько, что сумел организовать турнир и великолепный праздник в Смитфилде, на котором я играла главную роль — Повелительницы Солнца, и вспоминать об этом было очень приятно. Как и о том, что Виндзор обещал скучать по мне.

Для тревог не было ни малейших оснований.

Отчего это мы никогда не замечаем надвигающейся беды, пока она не обрушится на нас подобно зимней буре, внезапно налетающей на мирно спящий берег и несущей с собой гибельные разрушения и бедствия? Я не видела, как сгущаются тучи, но буря разразилась над нашими головами со страшной силой, сметая все на своем пути.

Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что и не могла предвидеть этой ужасной бури. Подходило к концу годовое перемирие с Францией, впереди маячила новая война, но время в запасе еще оставалось. Можно было надеяться на продление перемирия. Во всяком случае, ни та, ни другая сторона не спешила начать очередную кровопролитную схватку.

Здоровье Эдуарда колебалось на острие ножа, но все же удерживалось на этой грани. Выпадали добрые дни, в иные же его охватывала меланхолия, которую я не в силах была разогнать, однако смерть к нему пока не приближалась. Если уж говорить правду, то принц Уэльский был куда ближе к ней. Если я хоть что-то понимала в течении его болезни, то саван для него придется шить не позднее чем через год. У Джоанны, обеспокоенной будущим своего сына, нервы были натянуты, как шерсть на веретене неумелой пряхи. Нрав ее, и раньше непредсказуемый, стал невыносимым. Но вот король держался за жизнь, а наследовать ему должен был юный Ричард.

Виндзор находился в Ирландии, переписываться с ним мы могли лишь от случая к случаю, но я твердо верила, что в один прекрасный день он ко мне вернется. Даже себе я не желала признаваться в том, как сильно по нему тоскую.

Весной нового года был созван парламент. Королевской казне требовался значительный приток золота для содержания войска, эта задача оставалась самой важной, а потому необходимо было повысить налоги и тем увеличить поступления средств в казну. В целом не происходило ничего необычного. Даже принц Уэльский собрался с силами и присутствовал на церемонии открытия парламента — рядом с Гонтом и королем. Эта царственная троица выглядела чрезвычайно внушительно в своих багряных одеждах, отороченных мехом горностая и скрывавших то, что жизнь под двумя из них едва теплится.

Джоанна при дворе старалась не появляться, ни о каком колдовстве никто и не упоминал.

Так дни текли своей чередой, началось уже лето 1376 года. Кто мог предвидеть, к чему приведет созыв Эдуардом того трижды проклятого парламента? Не было и намека на близящуюся опасность, когда высшая знать, епископы и депутаты от общин собрались в Расписной палате Вестминстерского дворца, почтительно кланяясь королю и обмениваясь друг с другом официальными улыбками. Никакого непривычного волнения в их рядах не замечалось. Да и с чего бы стали лорды и общины перечить королю? Парламент должен был, как всегда, дать согласие на увеличение поступлений в казну. Депутаты от общин, как им и положено, удалились в зал капитула Вестминстерского аббатства, дабы избрать главу и рассмотреть затем предложения о новом пополнении королевских закромов. Обсуждение обещало быть кратким и результативным.

Черта с два! Ни то, ни другое. Очень скоро мне предстояло об этом узнать.

Гонт, еле сдерживая гнев, распахнул дверь в гостиную короля, где сидела я. Сорвал с себя шляпу и перчатки, плечом оттолкнул Латимера, громко хлопнул дверью и, пройдя через всю комнату, остановился передо мной.

— Где он?

Гонт редко выходил из себя, но сейчас он был в бешенстве. Я смахнула в кучу бумаги, которые изучала до того, сунула их как попало в ящик, где хранились мои перья и чернила, и поднялась со стула. Сердце учащенно забилось от внезапных недобрых предчувствий.

— Король почивает… — Я шагнула к двери в спальню Эдуарда. Он слег от переутомления.

Не в силах сидеть спокойно, Гонт закружил по комнате.

— Общины! Они избрали своим спикером Питера де Ла Мара^[87].

— Ах!..

— Де Ла Мара, черт возьми! — Гонт от злости скрипнул зубами. — Вам это имя, разумеется, кое о чем говорит.

Вместо ответа я лишь высоко подняла брови. При дворе абсолютно всем было известно, что не так давно у меня произошло столкновение с одним из де Ла Маров, прискорбный инцидент, которому никто не придал большого значения. Благоразумие подсказывало, что мне тогда не следовало вмешиваться в чужой спор, однако разве можно прислушиваться к голосу благоразумия, если невиновному человеку отказывают в правосудии? Я вмешалась в это дело, которое меня лично никак не затрагивало, и, если говорить откровенно, его результат — по счастью, в мою пользу — принес мне немалое удовлетворение.