Святые сердца

И не все ее слова неправда. В долгие, голодные ночи до прихода Зуаны бывали моменты, когда она могла поклясться, что видела чтото: странные, полуразмытые фигуры вырастали вдруг из теней, краем глаза она замечала внезапные дуновения или вспышки света. Когда она подолгу смотрела в темноту, та становилась цветной, оранжевые и желтые пятна пронизывали ее, как золотые жилы – черный камень. Однажды, на ничейной земле между сном и явью, она вдруг увидела выплывшее из темноты лицо – Его лицо в обрамлении бороды и черных кудрей, с глазами, мокрыми от слез сострадания. «О Господи, – подумала она тогда, – пусть эти слезы будут обо мне». Напротив, ее сны были совершенно пустыми, хотя, просыпаясь, она иногда слышала в своей келье музыку, голоса, вибрирующие ноты такой чистоты и высоты, что они не могли быть человеческими, от них у нее кружилась голова, и она чувствовала себя бестелесной, готовой взлететь с кровати и стать одной из них.

Когда она, запинаясь, пересказывает это Юмилиане, старая монахиня все забывает от радости.

Но больше с ней ничего такого не происходит. Нагруженная пищей, она твердо стоит на земле, и плотность ее тела прекращает дрожание воздуха вокруг. Сказать по правде, иногда ее охватывают кратковременные сожаления о вновь вернувшейся обыкновенности, и тогда она задумывается о том, что потеряла. Но она запрещает себе такие мысли. Скоро она уйдет из монастыря, оставит позади все его видения и ужасы и сделает все, чтобы освободиться…

– Помоги мне. Я так жажду Его. Пожалуйста, помоги. – Она знает свои слова наизусть.

– Молись, Серафина. Молитва и отречение от плоти. Другого пути нет. Когда пустота наполнит тебя, это случится. Он придет. Боль, посланная тебе сегодня, – верный знак. Заутреня – самое лучшее время. Именно тогда Он так близок. Все, что тебе нужно сделать, – это позвать. Ты готова. Монастырь готов. Для Него.

В какомто смысле Юмилиана права. С тех пор как еда оживила не только ее кишки, но и мозги, Серафина чувствует перемену погоды вокруг. Многие монахини тоже постятся, причем так, что, собираясь в часовне, они слышат протестующее урчание животов друг друга. В утренние рабочие часы хор борется с «Плачем Иеремии»: архитектура этой музыки куда строже той, к которой они привыкли, и, как бы сестра Бенедикта ни подгоняла ее под их голоса, изменить или обогатить ее она не может.

Иерусалим прискорбно согрешил…

Слова раздаются по всему монастырю.

Рыдала она ночью, и слезы на ее щеках.

Есть и те, кому в этих словах чудится камень в огород СантаКатерины.

Все, почитавшие ее, теперь презирают,

Ибо видели ее стыд.

Мало кто теперь вечерами наведывается в келью сестры Аполлонии; все заняты тем, что стоят на коленях в своих собственных. На монастырь опустилось затишье, тяжелое, липкое, словно перед грозой. Очередное собрание проходит без неожиданностей. Атмосфера попрежнему напряжена, но ни у кого нет сил для новой драмы. Им объявляют, что большое распятие починено и в ближайшую неделю вернется в монастырь. Но даже эту новость община принимает спокойно. Юмилиана, куда более искусный политик, чем она сама о себе думает, молчит. Однако душа ее тверда, как перетянутая струна, а по вечерам она продолжает переливать свою страсть в душу послушницы. Она ждет. Как и все они.

Глава сорок четвертая

Хотя перемены в фигуре девушки станут заметны окружающим лишь через месяц, не раньше, уже после двух недель выкармливания ее лицо немного меняется: огромные круги под глазами бледнеют, к щекам возвращается румянец. Пора добавлять следующий ингредиент. Необходимо посвятить в план аббатису.

Зуана не обманывается в том, какая сложная ей предстоит задача. Она знает, как рассердится аббатиса. Как она уже рассердилась. С их последней встречи мадонна Чиара все больше времени проводит у себя в покоях, где пишет письма или принимает посетителей. Самые наблюдательные сказали бы, что вид у нее усталый. Но Зуана знает, что происходит. Женщина, привыкшая к власти над окружающим миром, наблюдает, как она ускользает из ее рук. Нет, такой план она не захочет даже слушать. Значит, тем более важно, чтобы Зуана нашла способ ее убедить.

В ту ночь вместе с едой Зуана приносит в келью девушки два маленьких мешочка. Накормив ее, она вручает ей первый.

– Будь осторожна с этим.

Аполлония щедро поделилась с ней пудрой.

– Можешь считать, что это спасибо за мою сестру, – говорит она. – Хотя, должна сказать, никогда не думала, что тебе это может понадобиться. Правда, сейчас многие меняют свои привычки. Приходи к нам какнибудь на вечерний концерт. Тем более что их уже, наверное, немного осталось.

Серафина – вернее, Изабетта, ибо с тех пор, как пища заработала внутри ее, она снова начинает думать о себе именно так, – открывает мешочек, опускает в него палец, затем размазывает белую пудру по щекам.

– Сильно не мажься. Юмилиана с другой половины хоров краску видит.

Зуана берет второй мешочек и кладет на койку.

– Что до этого, то я все точно рассчитала. Ты помнишь, сколько воды нужно?

Она кивает.

– Хорошо. Самое главное – начинай только по моему знаку. И делай только то, о чем мы с тобой говорили. Ты поняла?

– Я поняла.

– Не больше и не меньше. Второго шанса не будет.

– Дада, я все поняла. – Она сегодня нервная. Они обе нервничают. – Думаешь, до этого дойдет?

– Я не знаю. Но если дойдет, она должна увидеть, что тебе хватит и сил, и воли пойти дальше.

Зуана вручает ей маленький острый нож, которым она когдато чистила и резала корни норичника. Ах, сколько же времени прошло с тех пор?

– Ты уверена, что сможешь? – спрашивает Зуана.

– Да, уверена. – На этот раз вместе с румянцем на щеках появляется и блеск в глазах. – Вряд ли это окажется больнее, чем то, что творится у меня в кишках.

Наутро Зуана идет к аббатисе. Этот визит не отмечен любезностями: никто не предлагает ей вина или место у очага.

– Я пришла исповедаться в непослушании, мадонна Чиара. Против вашего желания я навещала послушницу ночью. И при этом каждый раз нарушала Великое Молчание.

– Да. Может, расскажешь мне то, чего я не знаю? Сколько еды попадает ей в живот, к примеру? Перед обедней вид у нее был полумертвый.

– Это изза запора, он неизбежно случается, когда человек снова начинает есть. Пост окончен. А с ним и влияние Юмилианы на нее.

– Что ж, рада это слышать.

Зуана набирает полную грудь воздуха. Никогда в жизни она еще так не волновалась.

– Мадонна Чиара, я пожертвовала бы чем угодно, чтобы защитить наш монастырь. Он поддерживает и питает меня и еще многих женщин, подобных мне… – медленно начинает она, но слова спешат и натыкаются друг на друга, будто им не терпится выйти наружу. Она умолкает, затем, собравшись с силами, продолжает: – Отношение послушницы к вам ничуть не изменилось. У нее сильный характер, но в ней нет злости. Лишь отчаяние толкнуло ее к Юмилиане. Но если мы поможем ей, она отречется. И будет молчать до могилы: обо всем, что происходит в этих стенах или за их пределами, она забудет, будто этого никогда и не было.

Тут Зуана умолкает, чувствуя, что ее лоб покрыла испарина. Аббатиса смотрит на нее спокойным, даже холодным взглядом.

– Какая страстная речь, сестра Зуана. Совсем на вас не похоже. И какую «помощь» мы должны ей подать, чтобы купить ее молчание? Вы ведь это имели в виду, да? Как я понимаю, сейчас у нее есть еда, уход и внимание половины общины. Так скажите, какой еще «помощи» ей не хватает?

Зуана смотрит ей прямо в глаза.

– Мы должны помочь ей покинуть эти стены и начать новую жизнь с тем молодым человеком вдали от наших мест.

Мгновение аббатиса не сводит с нее глаз.

– Вот это да! Ум к ней вернулся быстро. Если, конечно, это ее идея…

– Я долго думала над этим, мадонна Чиара. Есть один способ…