Несущая свет. Том 1

— Ну это проще простого! Я ведь и сам поэт, так неужели я стану преследовать себе подобных? — и губы его растянулись в подобие улыбки, похожей на улыбку актера пантомимы.

— То, что ты называешь это простым делом, заставляет подозревать тебя в легкомыслии и неискренности, ты произносишь слова, словно сорока — с легкостью, не задумываясь, не отдавая себе отчета в их серьезности. Так пусть же проклятье Гадеса ляжет на твою голову, если я окажу тебе поддержку, а ты изменишь своему слову!

— Я же уже поклялся тебе! Повторяю еще раз: я никогда не буду преследовать кого бы то ни было за его сочинения, даже злоречивых киников, которые сами умоляют казнить их!

— В таком случае и я обещаю тебе: когда придет время — если оно, конечно, вообще придет, и я все еще буду жив, — я окажу поддержку твоему отцу!

Когда Доминициан уже уходил, Марк задержал его еще на минуту.

— Я хочу тебя кое о чем спросить. Почему Император вручает мне, человеку, которого он намеревается погубить, такой редкий драгоценный дар, каким является Юнилла?

Домициан пожал плечами.

— Я бы вообще не стал искать каких-то нормальных человеческих мотивов в поступках Нерона. Прошлым вечером за ужином он велел всех своих любовников и любовниц нарядить в костюмы рыб. Кстати, поскольку мы с тобой снова стали друзьями, я могу прийти на твою свадьбу?

— Нет, — пошутил Марк, — ты еще надумаешь похитить мою невесту.

— Обещаю тебе не делать этого сразу, я выжду, по крайней мере, месяц для приличия.

— Ну что ж приходи, если хочешь. Это будет грустным представлением марионеток; если бы у меня был выбор, я бы сам не явился на эту свадьбу. Вся атмосфера в Риме воняет, словно звериная клетка в цирке — это вонь застенка, вонь несвободы.

— У нее неземная красота, — проговорил вдруг Домициан с таким несвойственным ему мечтательным восторгом и почтительностью, что Марк сначала подумал, что он шутит.

Но Домициан действительно давно уже положил глаз на Юниллу, которую ее мать держала в строгом уединении. Однажды молодой человек перелез через ограду ее сада и, прежде чем работавшие там служанки сумели прогнать его лопатами и мотыгами, успел бросить взгляд на девушку, которая читала, сидя у фонтана.

— Ты представить себе не можешь: она была, словно Психея, она была, словно Селена! Ты — самый счастливый человек из всех когда-либо живших на свете!

— Да ты никак влюблен в нее! Проклятье! Даже у тебя есть причина желать моей смерти!

Когда до наспех устраиваемого бракосочетания оставалось всего два дня, Марк засел на всю ночь за изучение военных сообщений и рапортов своего отца, читая эти документы в хронологической последовательности. В этот день он вдруг вспомнил последнюю волю отца, который просил его вновь надеть магический амулет. Отправившись в домашний табулярий, Марк отыскал в одном из сейфов среди семейных реликвий кожаный мешочек с землей и вновь надел его на шею. Он хотел исполнить последнюю волю отца и не видел причин, почему бы ему вновь не надеть этот амулет. Амулет уютно покоился у него на груди, как будто Марк и не снимал его — у молодого человека было такое чувство, словно недостающий камешек из мозаичного панно вновь был водружен на свое место. Волна воспоминаний и полузабытых ощущений накатила на Марка — он вновь почувствовал, как его босые кровоточащие ноги бегут по булыжной мостовой, ощутил вкус черствого ржаного хлеба и уксусной воды, перед его глазами возникла злобная ухмылка Гранна, и он услышал свист хлыста, удары которого обжигают кожу.

Три раза за ночь он подливал масла в лампу и все читал и читал, отгоняя от себя угнетавшее его чувство безнадежности и тщетности своих усилий. Если его отцу не удалось выжить в этом мире, почему он думает, что это может удасться ему самому? Он пробегал глазами ничего не говорившие ему имена. Все договоры с Бальдемаром были похожи один на другой.

Однако все, что читал Марк, с полной очевидностью свидетельствовало о невиновности его отца. Из документов становилось ясным, что подкуп Видо был необходим Юлиану-старшему для экономии денежных средств и людских ресурсов. В свою очередь Рим не поставлял отцу все необходимое для организации надежной защиты границы, вынуждая его выходить из трудного положения своими силами.

Уже далеко за полночь, сопоставляя различные документы, Марк установил, что именно в те годы, когда отец испытывал наибольший недостаток в средствах, Военной Казной ведал Сенатор Вейенто. Неожиданно все встало на свои места, и у Марка открылись глаза.

По всей видимости, Вейенто хорошо нагрел руки на Военной Казне. Это объясняло его нежелание слушать дело в открытом суде.

Но как все это доказать? Каким-то образом Марку надо заполучить финансовые и военные отчеты из Дворца и сравнить их с документами отца, посмотрев, будут ли сходиться цифры этих источников. Марк вспомнил, что двоюродный брат одного из их самых бедных клиентов, вольноотпущенник, служил бухгалтером в военном ведомстве и имел доступ ко всем необходимым бумагам. Но нет, нельзя было просить его об этой услуге. Если парня поймают, его непременно казнят.

Где же выход? Если он не найдет его, люди будут продолжать думать, что его отец никуда не годный военачальник, или того хуже предатель. Может быть, если обдумать хорошенько все детали кражи документов, а парня щедро наградить за риск, то…

Слабая надежда шевельнулась у него в груди. Он должен во что бы то ни стало добиваться открытого судебного процесса. Но как устроить так, чтобы Нерон обратил внимание на его доводы?

Марк продолжал напряженно работать над документами, собирая все новые и новые доказательства того, что отец использовал Видо только как средство сдерживания неукротимого Бальдемара. Через руки Марка прошли личные дневники рядовых легионеров, рапорты квесторов, частные письма отца. В эту глухую пору ночи, в час, когда человека со всех сторон обступают призраки, Марк явственно ощутил сам дух далекой картины далекой загадочной Германии, перед его мысленным взором вставали сейчас картины диких лесных просторов, словно волнуемый ветром океан — безбрежный и таящий в себе неведомую опасность; в деревьях этих лесов жили духи мертвых, таинственные туманы поглощали там без следа целые армии, в священных рощах совершались человеческие жертвоприношения, а бурлящие ядовитыми газами болота переваривали в своей утробе целые тьмы брошенных в топь людей. Кто знает доподлинно, что творится в таких темных жутких местах? Мистерии варваров, их обряды и ритуалы, словно цветы в сумерках, делают эти края еще более загадочными и привлекательными. В одном из своих рапортов отец передавал слова местной колдуньи по имени Рамис, произнесенные после очередной встречи Правителя с Бальдемаром для заключения договора. К полному изумлению Марка эти слова о переселении душ почти дословно совпадали по смыслу с высказываниями Пифагора, а ведь Рамис была обыкновенной неграмотной женщиной из дикого племени, которое готовило пищу прямо на кострах и спало на земле под открытым небом. Как это можно было объяснить?

Может быть, подумалось Марку, на этих северных просторах люди как раз и жили в той идиллии, о которой говорили многие мудрецы, когда речь заходила о золотом веке, о бесхитростной счастливой жизни на лоне природы. Похоже, эти варвары действительно жили безмятежной жизнью, исполненной первобытной невинности и наивности, они были жестоки только в меру необходимости и не развращены соблазнами цивилизации — властолюбием и алчностью. Наверное, именно этих людей имел в виду Изодор, когда говорил: «На просторах, где властвует Северный Ветер, все еще живут люди по законам Сатурна».

В письмах и рапортах вновь и вновь Марк наталкивался на упоминания о какой-то таинственной девушке-воительнице. Сначала он никак не мог уразуметь: была ли это реальная женщина из плоти и крови или символ некой местной богини, вдохновлявшей воинов на подвиги, а может быть, это была нимфа ручья или священного источника, которую описывал Юлиан-старший в одной из своих работ. Эта воительница обладала даром перевоплощения, она могла укрыть целое войско, сделав его невидимым для врага, а сама в это время обернуться ланью. «В ее волосах обитают духи, она закутана в плащ ночи», — эти слова пленного хаттского воина были приведены в одном из рапортов.