Графиня тьмы

— Остановите! — крикнула Лаура, разом спустившись с небес на землю.

Но Жуану этот приказ был ни к чему. Он уже утихомиривал лошадь и, отъехав, закрепил колеса. Молодая женщина тут же спрыгнула из экипажа и бросилась к упавшей. Ей видна была только широкая накидка с капюшоном, судя по всему женская, да ноги, с которых слетели сабо, в полосатых грязных бело-голубых чулках.

— Боже мой! Бедняжка! — запричитала Лаура. — Она задохнется в этой накидке, если ее не снять… ох, какая же тяжелая…

— Дайте-ка мне!

Одной рукой Жуан перевернул упавшую… и их удивленным взорам предстала сероватая физиономия Брана Фужерея. От удара он, должно быть, потерял сознание, на лбу виднелась кровь, но он был жив.

— Фужерей? — прошептала Лаура. — Переодетый женщиной? Но что ему тут делать?

— Очень надеюсь, что он сам нам сможет объяснить! — крикнул Жуан на бегу: он бросился к экипажу в поисках чего-нибудь горячительного и нашел там фляжку рома, которую всегда возил с собой на всякий случай.

— Но как же, ведь вы же знаете, что он потерял память!

— Я думаю, что это касается только прошлого. Но может же он сказать нам, зачем ему весь этот маскарад, это так на него не похоже…

Смочив спиртным свой платок, он прикоснулся к ране, которая оказалась неглубокой и уже перестала кровоточить. От пощипывания Фужерей пришел в себя и, не открывая глаз, втянул носом воздух:

— Лучше бы дали мне вовнутрь!

— К вашим услугам!

Жуан влил ему в рот несколько капель, и несчастное лицо как будто расцвело:

— Разрази меня гром! Я и забыл, что он такой вкусный! Еще немножко, пожалуйста!

После второго глотка он стал облизываться, как кот, завладевший горшком со сметаной.

— Сколько лет уже я такого не пил! — блаженно повторял он.— Так что же это, — вскричала Лаура, — вы что-то помните?

На этот раз старый дворянин совсем открыл глаза, и настал его черед удивляться:

— Мадам де Лодрен? Это вы меня сбили?

— Вы сами, месье, кинулись под ноги моему коню, — справедливости ради поправил Жуан. — Когда переходишь дорогу перед поворотом, надо смотреть в оба…

— Это в пустыне-то? Шутить изволите? Лучше помогите подняться.

— Ничего не сломали?

— Голова немного кружится, но это пройдет, особенно если вы пожертвуете мне еще одну небольшую порцию своего чудесного рома! Но все-таки, чем я обязан счастью встретиться с вами в столь пустынном месте?

— Мы ехали в Динан, — объяснила Лаура. — Но это может подождать. Сначала надо отвезти вас.

Они с Жуаном с двух сторон взяли его под руки, но, услышав ее слова, Фужерей забеспокоился и начал вырываться:

— Меня отвезти? Куда?

— Как куда? Сначала в Сен-Мало, к доктору. Может быть, вы скажете, почему вы так странно одеты?

И действительно, Фужерей обрядился в настоящий костюм крестьянки: шерстяная юбка и фартук, на рубашке зашнурованный корсет и чепец, нахлобученный на седые волосы, собранные в пучок. Сверху был наброшен плащ с капюшоном.

— Когда удирают, всегда переодеваются! Так решила наша добрая мадемуазель Луиза. Ее безумная сестра отобрала у меня всю одежду, чтобы я не смог сбежать…

— Вас держали взаперти?

— А то как же! С того самого дня, как я вынырнул из беспамятства, Леони меня стерегла, как будто я был буйнопомешанным.

— Вы мне расскажете все это по дороге… или нет, — поправилась Лаура, заметив на лице Фужерея усталость. — Отдохните немного, пока мы будем ехать. Зато не придется снова рассказывать о своих похождениях мадам де Сент-Альферин, которой непременно захочется все узнать.

Жуан подобрал сабо и отнес в коляску измученного Фужерея, где устроил его поудобнее. Фляжку с ромом он отдал Лауре, а сам, вскочив на козлы, повернул лошадь в сторону переправы. Час спустя они уже возвращались в особняк Лодренов, но беглец так и не увидел, куда они едут, — едва расположившись на бархатных подушках, он сразу же заснул…

Он так и не проснулся, когда Жуан с Жильдасом вдвоем вынесли его, переложили на кровать в одной из комнат, сняли женскую одежду и переодели в просторную ночную сорочку, принадлежавшую еще отцу Лауры. Простыни Матюрина предусмотрительно успела согреть грелкой. Так Фужерей и проспал до утра.

— Лучше его пока не трогать, — вынес свое суждение доктор Пельрэн, которого Лаура вызвала к больному. — Если он прямиком из Планкоэ, то, должно быть, шел всю ночь. Может быть, даже заблудился в лесах Ламот и прошагал много часов в сабо, а с непривычки это не так-то просто. Особенно для человека, который, если верить тому, что вы рассказали, долго просидел взаперти. Ноги его, кстати, в плачевном состоянии… В общем, как проснется, кормите его получше! Ему это будет только на пользу!

Итак, утром следующего дня, усевшись в удобное кресло, надев просторный домашний халат с разводами и пристроив перебинтованные ноги в тапочки большого размера, Фужерей начал рассказывать об истории своего пребывания у девиц Вильне примерно с того момента, когда Луиза его туда привезла.

— Не знаю, сколько времени находился я в этом странном состоянии — никак не мог прийти в себя. Мой мир был ограничен стенами дома, а окружение составляли две женщины. Из прошлого я не помнил ничего, даже своего имени. Но я не разучился читать и писать и на самом деле не так уж был несчастен в этот период «отсутствия». Обо мне очень заботились, особенно мадемуазель Леони. Она нянчилась со мной как с младенцем и, как младенцу, не давала и шагу ступить. Она целыми днями от меня не отходила, а ночью оставляла открытой дверь, разделявшую наши комнаты. Уж как она обо мне заботилась, как заботилась! Думаю, себе во всем отказывала, лишь бы меня накормить получше, а когда я ей на это пенял, говорила, что все равно мало ест и что мое пребывание в их доме вполне естественно, потому что мы уже давно помолвлены. А я смотрел на нее и не понимал: неужели в прошлом я был неприхотливым до такой степени, что смог в нее влюбиться? Что-то мне не верилось…

— А что говорила мадемуазель Луиза, ее сестра?

— О, это героиня, целиком посвятившая себя королю и богу. Ей и дела не было до так называемой парочки, то есть меня и Леони, ведь ее собственная жизнь была окутана ореолом тайны, вылазками в мужской одежде в лес. Иногда я перехватывал сочувственный взгляд, когда ее сестра читала мне вслух или выгуливала в садике, не дозволяя выходить за пределы их территории. Леони прятала меня, она запирала меня в комнате, когда к ним кто-то приходил. Я понимал, что это раздражает Луизу, но у нее и так было слишком много забот, чтобы думать еще и о мужчине, который все равно превратился в пустую раковину, и ей не виделось ничего предосудительного в том, что сестра с восторгом создает роман, в котором мне отводится столь грустная роль героя. Так продолжалось до тех пор, пока ко мне не вернулась память…

— Как это случилось? — спросила Лали.

— О, очень просто, я бы даже сказал, глупейшим образом. Это произошло две недели назад. Если помните, стояли ужасные холода. Луизы не было, она тогда ушла к берегу моря, в один из своих походов, забирать и разносить почту принцев. Перед уходом она забыла наколоть поленьев для кухонной плиты. Она всегда это делала сама, потому что считала, что только она может наколоть поленья нужной длины. А тут Леони тоже решила попробовать. Она вышла в обледенелый двор и направилась к навесу, где у них хранились колоды и дрова. Но я-то не хотел, чтобы она занозила себе руки топорищем, к тому же она такая неумеха! Я последовал за ней, но она и слышать ни о чем не желала. Впервые мы повздорили. Я стал вырывать топор у нее из рук, и мы чуть не подрались. В другое время я бы ее легко осилил, но из-за долгого сидения взаперти мои мускулы слишком ослабли. А она так проворно оттолкнула меня, что я полетел назад, поскользнулся на льду, не смог удержаться и угодил головой прямо в ведро, полное ледяной воды. Боль была сильной, но когда Леони в ужасе от содеянного подбежала ко мне, туман рассеялся и я снова знал, кто я такой.