Зимняя мантия

Хотя любовные игры начал он, продолжила Матильда. Она вывернулась из объятий, но только для того, чтобы зайти поглубже в конюшню, в самый дальний денник, полный чистой свежей соломы.

– Мать была бы потрясена, – прошептала она, притягивая его к себе, – но я покаюсь потом.

– Нет, – возразил Симон, беря ее лицо в ладони и задерживаясь на пороге дикой похоти для момента нежности, – глубоко в душе твоя мать нам бы позавидовала. Не надо каяться, радуйся.

Глава 39

Замок Жизор, нормандская граница, март 1098 года

Сняв шлем и сбросив с плеча щит, Симон, хромая, вошел в большой зал замка Жизор. Он был зол до крайности, ему с трудом удавалось сдерживаться.

Виновник его ярости сидел, положив ноги в сапогах на стол, и пил из красивой серебряной чаши. Плащ, шлем и пояс с мечом лежали под рукой. Робер де Беллем, злейший враг Симона, был боевым командиром у Жизора, а также отвечал за превращение небольшого приграничного бастиона во внушительную крепость. Он славился своими способностями строителя. Однако это не мешало Симону его ненавидеть. Де Беллем уже неоднократно и с удивительной легкостью переходил с одной стороны на другую. Пока Робер Нормандский был в Крестовом походе, де Беллем довольствовался служением Вильгельму Руфусу, но Симон сомневался, что это надолго. Слишком уж непоседливая была у барона натура. Единственным утешением было то, что он должен был вот-вот отбыть из Жизора на войну, которую Вильгельм Руфус вел против Гелиаса на Майне.

– Твой Жерар де Сериньи сжег еще одну деревню! – прорычал Симон, швыряя на стол свой шлем. – Зачем было строить этот замок, если мы опустошаем земли вокруг и восстанавливаем против себя людей? Ты что, не контролируешь тех людей, которых посылаешь за фуражом?

Де Беллем сузил серые глаза.

– Если он сжег деревню, значит, дознался, что там сочувствуют французам, – сказал он. – Можно найти вошь даже в чистых волосах. А ты знаешь, как быстро они плодятся. – Он щелкнул указательным и большим пальцами.

Симон поморщился от отвращения и потянулся через барона за кувшином с вином, вынудив того откинуться назад и вдыхать запах застарелого пота из-под своей подмышки. Налив вина в чашу, он сел на скамью, протянувшуюся вдоль всего помоста.

– Надеюсь, Жерар де Сериньи едет с тобой?

Де Беллем допил вино, бросил чашу слуге, чтобы тот ее вымыл, и поднялся. В отличие от Симона, который только что вернулся из дозора и был покрыт грязью, де Беллем сверкал, как статуя в церкви, – нигде ни пятна, ни пылинки.

– Нет, – ответил он с дразнящей улыбкой, – де Сериньи остается здесь, будет помощником у Хью Лупуса. Я могу без него обойтись, а ты, что бы ты о нем ни думал, в таких людях нуждаешься. По крайней мере, французы их не поймают.

Ярость Симона уже готова была вырваться наружу. Две недели назад его и Хью Лупуса поймала на границе большая группа французских солдат. Выкуп был формальностью, его быстро заплатил Руфус, но де Беллем с той поры только об этом и говорил.

– Разумеется, если они будут грабить деревни поближе к дому, – заметил он.

Де Беллем театрально вздохнул.

– Ты был отвратным мальцом, де Санли, и с возрастом не изменился, только стал еще менее ловким, чем когда служил при дворе.

– Я тогда нарочно опрокинул на тебя миску с кашей. – Симон повысил голос. – И сноровка моя осталась при мне, в отличие от твоей чести, милорд. – Он наклонил голову, чтобы подчеркнуть сарказм, но в этом не было необходимости. Сейчас, будучи графом, он превосходил де Беллема по рангу.

– У меня нет ни времени, ни желания препираться с тобой, – огрызнулся де Беллем и, сняв ноги со стола, надел плащ и, захватив все остальное, собрался уходить.

– Может, и нет, но ты уж найди время для разговора с де Сериньи до отъезда, иначе я займусь им сам – и тут уж слов будет недостаточно.

Де Беллем с яростью посмотрел на Симона.

– Знаешь, что случилось с последним человеком, который посмел учить меня, что делать?

Симон пожал плечами.

– Вне сомнения, ты посадил его на кол или повесил на стене на его собственных кишках. – Он прямо и спокойно встретил взгляд серых глаз, хотя сердце его бешено колотилось, а рука так и чесалась обнажить меч и сразиться с де Беллемом.

Де Беллем фыркнул.

– Я тебя не выношу, – выпалил он, – но на этот раз я поговорю с де Сериньи. Мы не всегда будем союзниками, де Санли. Не забывай об этом.

Его шпоры оцарапали скамью, когда он, переступив через нее, пошел вдоль помоста. Симон провожал его холодным взглядом, пока тот не вышел из зала, но стоило де Беллему скрыться из виду, как он расслабился и устало ссутулился. В подмышках скопился холодный пот, а ладонь была такой влажной, что не удержала бы эфеса меча. Он знал, что так бывает при встрече со змеей. Для него это был Робер де Беллем.

Он допил вино и сам налил себе еще, отмахнувшись от слуги.

– Пойди и приготовь ванну, – попросил он. – От меня воняет, как от выгребной ямы.

Парнишка поспешил выполнять указание, но вернулся значительно раньше, чем надо бы, если бы он все сделал, и протянул Симону запечатанный пакет.

– Господин Симон, это мне дал посыльный, сказал, что личное.

Симон взял пакет, посмотрел на печать, но не узнал ее. Он решил вскрыть пакет после того, как вымоется. Посыльные прибывали часто – постоянно кому-то что-то было нужно, кто-то что-то предлагал. Но он знал, что он не успокоится, пока не узнает, что там. Личное. Он сначала подумал о Матильде, но у нее была другая печать.

– Посыльный сказал, откуда послание? – спросил он.

– Из женского монастыря в Эвре, милорд.

Выражение лица Симона не изменилось. Он поблагодарил парнишку и отпустил его выполнять первоначальное поручение, затем сломал печать и развернул пакет.

Когда он окончил читать единственный лист, исписанный коричневыми чернилами, он откинул голову назад, закрыл глаза и тихо застонал.

Симон натянул поводья и спешился. Так же поступили и люди из его отряда, и, не надеясь, что их впустят, они расселись вдоль стены монастыря и приготовились ждать.

Симон передал уздечку Тюрстану и постучал в дубовую дверь монастыря. В двери имелось небольшое отверстие, в которое выглянула монахиня.

– Симон де Санли, граф Нортгемитонский и Хантингдонский, – представился он. – Меня ждут.

В замке заскрипел ключ, и дверь открылась ровно настолько, чтобы он мог войти, – обязанности ключниц монахини всегда исполняли с рвением домохозяек, охраняющих своих цыплят от лисиц. Она наклонила голову в приветствии и слегка присела – это был намек на реверанс, но лишь после того, как она грозно взглянула на его людей и заперла за Симоном дверь.

– Я отведу вас к матери настоятельнице, – объявила монахиня. Губы ее были сжаты, словно стянуты шнурком. Симон понял: причину его появления здесь все знают и не одобряют. Встречавшиеся по пути монахини бросали на него косые взгляды и тут же опускали глаза. Они не станут обсуждать его за его спиной, потому что поклялись говорить только в случае необходимости, но он не мог не почувствовать глубины их осуждения.

Келья настоятельницы оказалась уютной комнатой, обогреваемой жаровнями. Стены украшали вышивки на религиозные темы. Комната так отличалась от той, в которой умерла Джудит, что Симон понял, как истязала себя его теща в последние годы.

Настоятельница сидела на стуле с высокой спинкой – руки сложены на коленях, пальцы перебирают великолепные агатовые четки. На груди – большой золотой крест. Она встала и сердечно приветствовала Симона. Потом велела ключнице позвать Сабину.

– Я признательна вам за то, что вы так быстро лично приехали, – сказала она, снова садясь и жестом приглашая его сесть на другой стул. Из изящного серебряного кувшина налила вина в один их двух кубков на столе и предложила ему.

– Вы думали, я пошлю кого-нибудь вместо себя? – спросил он, подняв брови.

– Не обижайтесь, милорд, но это приходило мне в голову. Ведь я не знала, будет ли у вас время… или желание.