Роза на алтаре (Цветок страсти)

– Садитесь, сестра моя, – произнесла монахиня голосом тихим и нежным, словно мелодия, случайно занесенная ветром. – С чем вы пришли?

Элиана изложила свою просьбу, не поднимая глаз, таким неестественно ровным тоном, что можно было подумать, будто она находится на грани срыва.

К удивлению женщины, сестра Августа заговорила с нею спокойно, без тени осуждения в голосе, даже участливо.

– Значит, вы хотите оставить у нас ребенка? Это мальчик? Он здоров?

Элиана тяжело вздохнула.

– Да. Я бы желала… если это возможно, чтобы его отдали в хорошую семью.

Монахиня кивнула.

– Понимаю. – Потом, немного помедлив, все так же кротко промолвила: – Вы можете не отвечать, но мне хотелось бы знать, что побудило вас принять такое решение?

– Это плод греха, – тихо произнесла Элиана.

На губах сестры Августы мелькнула легкая как тень улыбка, и, подняв взгляд, Элиана увидела, какие у нее глаза – серебристо-голубые, прозрачные, точно наполненные лунным светом, обрамленные черными, как ночь ресницами.

– Господь дал ему при рождении невинную душу и сделал его равным среди равных перед милостью Небесной. Вашему супругу известно о ребенке?

– Нет. И я не хочу, чтобы он знал.

– Вы думаете, он вас не простит и не примет вашего сына?

– Не знаю. В любом случае я не вправе требовать от него такой жертвы. Он не должен заниматься искуплением моих грехов.

Монахиня покачала головой.

– Искупление грехов, своих или чужих, не должно приниматься как жертва.

– Если он смирится и станет делать вид, будто ничего не произошло, мне придется вечно ломать голову над тем, что он думает на самом деле. Я не сумею жить во лжи, и мне не нужны ни снисхождение, ни жалость. Пусть буду страдать только я, я одна.

– Но если ваш супруг – чуткий человек, он заметит, что на сердце у вас лежит камень невыплаканной печали, – заметила сестра Августа.

– Пожалуйста, – выдавила Элиана, – не отговаривайте меня!

– Я не пытаюсь это сделать. Просто хочу понять, что с вами произошло. – Она поднялась с места. – Вы можете оставить мальчика. Мы позаботимся о нем.

Элиана тоже встала. Монахиня заметила, что она едва держится на ногах.

– Вероятно, понадобятся деньги…

– Не нужно денег, – мягко оборвала сестра Августа. – И я не стану спрашивать вашего имени. – Она помолчала, потом прибавила: – Вам потребуется только одно – время. Оно поможет восстановить душевные силы и вернет утраченные надежды. Так бывает всегда. Ступайте, сестра моя. Да пребудет с вами милосердие Божье!

Когда Элиана, пошатываясь, вышла за дверь, сестра Августа позвонила в колокольчик. В приемную вошла другая монахиня и поклонилась, сложив на груди руки, спрятанные в рукавах широкого черного одеяния.

– Отнесите ребенка в приют, – распорядилась сестра Августа. – Поместите его отдельно от других детей и найдите кормилицу.

Монахиня кивнула.

– Простите, – сказала она, – мне сейчас встретилась женщина, у нее было такое лицо… Это… она?

– Да.

Монахиня перекрестилась.

– Пусть Господь позаботится о ее душе! Презреть материнский долг и долг христианского милосердия!

Сестра Августа помедлила; казалось, она думает о чем-то, не имеющем прямого отношения к разговору. Затем промолвила:

– Нет никакого долга. Есть только вера в душе и любовь в человеческом сердце. Думаю, она еще вернется. Женщины с таким взглядом не бросают своих детей.

Элиана проснулась ранним утром, как просыпалась в течение всей недели, и ее подушка была мокрой от слез. Превыше всего она желала бы навсегда выбросить из головы мысли о случившемся, но, наверное, это можно было сделать, только вырвав из груди свое собственное сердце.

По полу и стенам комнаты скользил неяркий свет занимавшегося рассвета. Женщина встала с постели и посмотрела в окно. Все вокруг выглядело голубовато-серым: и небо, и река, и дома. Город стоял окутанный прозрачной дымкой. Проглянувшее сквозь утреннее марево солнце отражалось в оконных стеклах, отчего казалось, будто снаружи они покрыты золотистой пленкой.

Внезапно раздался звук колокольчика у входной двери, и Элиана машинально протянула руку за платьем.

Не успев задать себе вопрос о том, кто мог явиться к ней в столь ранний час, женщина быстро спустилась вниз и открыла дверь.

Перед нею стоял мужчина в темном пальто и с непокрытой головой. Элиана не сразу узнала в нем своего зятя Поля де Ла Реньера.

Она замерла на пороге, ухватившись рукою за дверной косяк, и Поль слегка наклонился, чтобы лучше разглядеть ее напряженное осунувшееся лицо с расширенными глазами, под которыми залегли глубокие тени.

– Поль?

– Элиана! Как хорошо, что я тебя разыскал! Ты должна поехать со мной.

Женщина заметила, какой у него озабоченный и потерянный вид, и встревожилась.

– Что случилось?

– Меня прислала Шарлотта. – Он замялся – Она… тяжело больна и… Пожалуйста, Элиана, у нас мало времени, лучше поговорим по дороге!

Элиана кивнула и, быстро коснувшись его руки, побежала одеваться. Она выскочила из дома, едва успев предупредить прислугу и на ходу застегивая накидку.

Они сели в поджидавший экипаж, захлопнули дверцы, и кучер хлестнул лошадей.

– Что случилось? – повторила Элиана.

– Шарлотта… – Лицо Поля казалось застывшим. – Ей очень плохо. Вчера вечером она родила ребенка. И вот теперь умирает.

– Ребенка?! – прошептала Элиана, пораженная услышанным. – Да ведь ей почти сорок!

– Она скрывала от всех до последнего, никто ничего не замечал. А потом выяснилось, что ее положение очень серьезно. Врач сказал: нет никакой надежды.

Элиана до боли стиснула пальцы.

– А ребенок?

– Кажется, с ним все в порядке. Хотя девочка… она такая крошечная! Шарлотта просила, чтобы ты приехала. Она хочет с тобою поговорить.

Женщина не могла дождаться, когда они прибудут в Сите, хотя кучер что есть силы гнал лошадей. На город неожиданно наполз белый, как молоко, туман, и ближайшие дома казались черными, те, что стояли подальше – серыми, а от самых дальних остались только призрачные силуэты.

Элиана все еще до конца не верила в случившееся и не осмеливалась задавать Полю вопросы. Как же получилось, что Шарлотта родила ребенка? Ведь у нее никогда не было детей! Боже мой, неужели ей, Элиане, суждено потерять свою единственную сестру?!

Наконец карета остановилась. Женщина выскочила наружу и, обогнав Поля, устремилась в дом.

К своему изумлению, в гостиной она встретила Максимилиана де Месмей.

– Что вы здесь делаете? – спросила она с плохо скрываемой неприязнью в голосе, даже позабыв поздороваться.

– У моих друзей случилось несчастье, и я приехал, – спокойно отвечал Максимилиан. – Сестра ждет вас, Элиана. Хотя нет, постойте. Вы… с вами все хорошо?

Его взгляд выдавал нечто большее, чем желание узнать о ее самочувствии. Женщине показалось, что сквозь маску холодноватой отрешенности в лице Максимилиана проглядывают усталость и тревога.

– Да, – отвечала она. А после, о чем-то вспомнив, спросила: – С кем вас можно поздравить? Наверное, с сыном?

Элиана почувствовала, что в душе Максимилиана что-то дрогнуло.

– Софи родила мальчика. Но он умер.

– Прости, – на сей раз она говорила с неподдельным сочувствием. – Это как-то связано с той поездкой?

– Нет. Просто… так получилось.

Женщина не знала, что ему сказать (сейчас он казался ей таким чужим!), и поспешила к сестре.

Шарлотта лежала в затемненной спальне, по грудь укрытая одеялом. Элиана сразу заметила восковую бледность ее кожи, запавшие глаза, в которых уже виделся отсвет чего-то потустороннего. На мгновение женщине показалось, что от привычного облика сестры остались лишь какие-то контуры: белое лицо на белоснежной подушке, светлые волосы в обрамлении белого чепца.

Когда Элиана вошла в комнату, взгляд Шарлотты ожил. Она прошептала:

– Ты пришла! Садись. Я хочу поговорить с тобою, прежде чем умру.

– Дорогая! – Элиана бросилась к ней. – Пожалуйста, не произноси таких слов!