Огненный столб

— Да, я предала все, ради чего он жил.

— Нет. Ты служила тому, что было в нем сильнее всего. Ты служила государству.

— Я поклонялась Амону. Я и сейчас поклоняюсь ему. Даже мое имя…

— Он это знает и все понимает.

— Как он может понять? Отец не признает никаких богов, кроме одного. Я отвернулась от этого единственного, чтобы поклоняться многим — ложным, по его мнению.

— Но таким образом ты сохранила Два Царства Египта. Это ему понятно. Он никогда не смог бы сделать этого. Твой отец понимает, что ты исполняешь свои обязанности.

— Какой же слабой он должен меня считать, — вздохнула Анхесенамон и покачнулась.

Иоханан поддержал ее и усадил на стул. Царица казалась маленькой и хрупкой, как ребенок, слишком отчаявшийся, чтобы плакать. Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои.

— Госпожа, никогда не думай, что он забыл тебя или презирает тебя за твою отвагу. Нет, не спорь! Нелегко было решиться подчиниться египетским богам, чтобы Египет снова обрел свою силу.

Она уставилась на него, словно разыскивая в его лице что-то давно потерянное.

— Я не понимаю тебя. Или его.

— Потому что ты не жила в пустыне. Твоя душа вязнет в плодородной почве Черной Земли. Красная Земля требует иного духа, иного взгляда на мир.

— Странного взгляда, — заметила Анхесенамон. — Который видит одного лишь бога, но прощает женщину, которая от него отказалась.

— Не только женщину — царицу.

Она склонила голову, а потом резко подняла, и глаза ее блестели, может быть, от слез.

— Но с ним все в порядке? Он… Здоров?

— Вполне. Он поднимается на гору, чтобы поклоняться своему Богу. Некоторые наши люди ходят с ним, но по более пологим склонам. Его бог хорошо подходит для пустыни: суровый бог, но справедливый. Он многого требует от тех, кто поклоняется ему.

— А чего требует бог от моего отца?

— Всего. Всего, что в нем есть.

Анхесенамон вздохнула.

— Он отказался от всего, когда умер для Египта. Что же осталось?

— Тело, — ответил Иоханан. — Душа. Дыхание. Дух.

— Но не имя.

— Нет. Имя ему пришлось оставить в прошлом. Наш народ называет его пророком, голосом бога в пустыне.

— Значит, он стал ничем?

— Нет. Наш народ дал ему имя. Его называют египтянином — человеком из Двух Царств. У нас есть для этого слово: Моше.

— Мо-ше? — Анхесенамон нахмурилась. — Что это?

— Мос, — ответил Иоханан. — У многих египтян это часть имени, смотри: Ахмос, Рамос, Птамос.

— Это просто значит сын. Это не целое, не имя.

— Для него имя. Он взял его себе. Стал Моше-пророком и поклоняется своему богу в Синае.

— Мы не знали… — Анхесенамон умолкла. — Нет. Кажется кто-то говорил мне… Или я где-то слышала…

— Пророк в пустыне, — вмешалась Нофрет. — Свежая сплетня для свадеб и рождений. Как пустынные разбойники завели себе нового сумасшедшего предводителя, или что-то вроде того.

— При царском дворе такого не рассказывают, произнесла Анхесенамон. — И не станут, конечно. Двору интересны только войны и цари. Что им до слухов из пустыни, если это никак не задевает их достоинство?

— Тем лучше для тебя, — заметил Иоханан, — и для него. Если бы узнали, кто он такой…

— Этого никогда не узнают, — сказала царица с неожиданной яростью. — Я прикажу убить тебя, если ты скажешь хоть слово. Понятно?

— Понятно, — ответил он, ничуть не смущаясь. — Тебе не стоит меня опасаться. Я иду в Фивы навестить бабушку. Она уже старая и не такая сильная, как прежде. Нужно, чтобы внук был рядом с ней.

— Ты просишь моего разрешения на это?

Он взглянул ей в лицо.

— Нет, великая госпожа. Если только тебе не доставит удовольствия дать его.

Еще никто не разговаривал с ней так — спокойно, дерзко и без малейшего страха. Он поступит по велению долга. И она тут ни при чем.

Это так поразило царицу, что она даже не рассердилась и сказала:

— Если я дам тебе охранную грамоту для путешествия по всем Двум Царствам, что ты с ней сделаешь?

— Буду беречь ее, великая госпожа.

— Ты так же невыносим, как мой отец, — проговорила она без всякого раздражения, даже с удовлетворением. — Ничего удивительного, что он процветает среди вас. Вы все такие же.

— Конечно, мы же, в конце концов, родня.

Анхесенамон мимолетно коснулась ладонью его щеки, так же мгновенно улыбнулась и встала.

— Когда соберешься в путь, мой писец приготовит для тебя грамоту. Надежно храни ее. Она защитит тебя, где бы ты ни оказался. А без нее…

— А без нее я просто беглец. — Он ухмыльнулся, глядя на Нофрет, и та тоже ответила ему ухмылкой. — Я понимаю, великая госпожа. Ты так милостива ко мне.

— Я даю тебе не больше, чем ты заслуживаешь. — Она склонила перед ним голову. Это была высочайшая почесть, какую могла оказать царица работнику-апиру. — Будь здоров. Передай привет своей бабушке.

— Спасибо, госпожа, — сказал Иоханан, низко кланяясь. Когда он выпрямился, царица уже исчезла.

37

Иоханан покинул Мемфис утром, с охранным свидетельством царицы, спрятанным в одежде. Нофрет забрала у писца табличку и отдала ему, когда он собирался покинуть дворец. Но он все медлил, и девушка подумала, что ее гость собирается спать в той же комнате, где обедал. В конце концов Иоханан все-таки поднялся с места.

Одежда уже ждала его, чистая и починенная. Он оделся и сразу же изменился: стал и меньше, и больше похож на чужестранца. Широкие плечи и узкие бедра были уже не так заметны, но черты лица, резкие, словно у сокола пустыни, еще более обострились. Иоханан колебался, как будто хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать. У Нофрет тоже не было слов. Она с радостью избавилась от Сети. А этот мужчина, чужестранец, друг ее детства, никогда не прикасался к ней так, как мужчина прикасается к женщине и никогда не осмелился на такую вольность…

Кроме одного момента… Тогда он тоже уходил, на годы и, возможно, навсегда. В ней вскипела злость, бросила ее вперед, заставила обнять Иоханана и наклонить его голову так, что их лица оказались на одном уровне. Странно целовать мужчину с бородой; не то чтобы приятно или неприятно, но как-то по-другому.

Нофрет отшатнулась первой. Он взглянул на нее, глаза его были темны и мягки.

— У тебя есть любовник?

У нее перехватило дыхание.

— Как ты смеешь…

— Я рад. Я так боялся за тебя, что ты одинока — ты ведь такая гордая.

— Но у тебя же есть жена. — Она не знала и не чувствовала это, просто хотела уязвить его.

Удар не попал в цель.

— Нет. У меня нет ни жены, ни любовницы.

— Не может быть. Ты же взрослый мужчина. Каждый мужчина женится, чтобы иметь сыновей.

— В Синае нет никого, — сказал он, — кто бы заставил петь мое сердце.

Нофрет сверкнула глазами.

— При чем здесь это? Жена — это удобство. Она печет тебе хлеб, ткет тебе одежду, даст тебе сыновей. Что еще нужно мужчине?

— Думаю, ничего, — сказал Иоханан и провел кончиком пальца по ее губам. Губы у нее были горячими, а его палец прохладным. — Пусть бог хранит тебя.

Он ушел, прежде чем Нофрет сдвинулась с места. До утра она не стала разыскивать его. Когда же ее посланец нашел дом, где он останавливался, Иоханан уже давно шагал по дороге в Фивы.

Нофрет не понимала, почему так сердится. Она любила его не больше, чем Сети. Меньше. Сети был ее любовником. Иоханан всегда был только другом, а теперь не был даже им. Он посторонний, человек из дикого племени, и больше никто.

Насколько было известно в Египте, война в Азии сопровождалась сплошным успехом, чередой побед, и царь сметал своих противников, куда бы ни шел. Война в Египте не могла быть другой, и его царь в любом случае не мог потерпеть неудачу. Ведь он был богом и не совершал промахов.

Но к царице приходили иные известия, из которых Нофрет, дочь воина, могла уловить правду. Царь не завоевал ничего, кроме возможности вернуться со своими войсками назад более или менее целыми и невредимыми. Страна Хатти поднялась против него и нанесла удар со всей силой, на какую была способна.