Влюбленная Пион

Она украдкой взглянула на тот стол, где сидели наши матери, а затем подняла клецку палочками и целиком затолкала ее в рот. Мои сестры со злостью уставились на меня, и я ничего не могла с этим поделать. Они вместе вышивали, вместе обедали и сплетничали за моей спи­ной. Но у меня были свои способы борьбы с ними, хоть и безобидные. Например, я подсмеивалась над ними, показывая им свою красивую одежду. Конечно, я по­ступала по-детски. Но я озорничала лишь потому, что пыталась защитить себя и свои чувства. Я не понимала, что мы были одинаково несвободны, словно сверчки в лаковых коробочках из бамбука, которые, по поверью, приносят удачу.

Все остальное время за завтраком я молчала. Сестры игнорировали меня со всей суровостью, на которую спо­собны молодые девушки. Я надеялась, что их злоба не затронет меня. Но, конечно, это было невозможно, и вдруг на меня обрушились тяжелые мысли о моих соб­ственных недостатках. В каком-то смысле я принесла семье еще больше разочарования, чем Ракита. Я роди­лась через пять лет после Переворота, и не в самое под­ходящее время — в седьмом месяце, четыре недели ко­торого отведены для праздника Голодных Духов*. Кро­ме того, я родилась девочкой — это большое разочаро­вание для любой семьи, но особенно для нашей, пото­му что мы понесли большие потери, когда династия Мин лишилась власти. Мой отец был старшим сыном, и все ждали, что у него тоже родится сын, который ког­да-нибудь станет во главе семьи, будет проводить риту­алы в зале с поминальными дощечками, приносить жер­твы давно умершим родственникам, чтобы наш дом не покидали счастье и удача. Однако у него родилась одна-единственная бесполезная дочь. Что, если мои сестры правы и в наказание на роль моего мужа выбрали какого-нибудь незначительного человека?

Я посмотрела на противоположный край стола и увидела, что Ракита шепчет что-то на ухо Лотосу. Они взгля­нули на меня и прикрыли рты руками, чтобы спрятать ухмылки. Но внезапно все мои сомнения улетучились, и в глубине души я поблагодарила своих кузин. Я хранила такой большой секрет, что если бы они о нем узнали, то от зависти и ревности рассыпались бы на кусочки.

После завтрака мы перешли в зал Цветущего Лотоса, где мама объявила, что вскоре незамужние девушки бу­дут соревноваться в игре на цитре. Когда пришла моя очередь, я взошла на помост, где раньше сидели другие девушки, и повернулась лицом к собравшимся. Играла я ужасно: то и дело забывала о том, что держу пальцы на струнах, потому что постоянно думала о молодом человеке, которого встретила вчера вечером. Мое выступле­ние подошло к концу, и мама отослала меня прочь, пред­ложив прогуляться в саду.

Ах, я была рада покинуть женские покои! Я поспе­шила по коридору к библиотеке моего отца. Девять поколений мужчин в моей семье были императорскими учеными. Они достигли высшего уровня цзиньши*. Во времена династии Мин папа был заместителем министра, отвечавшего за производство шелка. Но когда разразилась буря, отец вернулся домой. Ему было против­но думать о том, что он должен служить новому императору. Он занимался тем, что пристало каждому благородному человеку: собирал библиотеку, писал стихи, играл в шахматы, наслаждался чаем, зажигал благово­ния, коллекционировал камни, антиквариат, книги, а теперь заинтересовался постановкой оперы. Можно сказать, что во многом он, как и многие мужчины в то время, принял женский образ мыслей, поощрявший самосозерцание. Для него не было ничего приятнее, чем читать свиток, будучи окруженным облаками благовон­ного дыма, или попивать чай, играя в шахматы с люби­мой наложницей.

Папа продолжал хранить верность династии Мин. Но он должен был подчиняться общепринятым правилам. Ему не нужно было работать в правительстве, но он был вынужден брить лоб и носить косу в знак покорности императору династии Цин. Он объяснял свое решение таким образом: «Мужчины не похожи на женщин. Нам приходится действовать там, где нас видят люди. Под страхом казни мы должны делать то, что приказывают маньчжуры. Что будет с нашей семьей, домом, крестья­нами и слугами, если меня лишат жизни? Мы и так пе­ренесли немало страданий».

Я вошла в библиотеку. У двери стояла служанка, ждавшая папиных приказаний. Справа и слева на сте­нах висели мраморные плиты с изображением пейза­жей — окутанных дымкой гор на фоне мрачного неба. Комната, даже когда в ней были открыты окна, напо­минала о четырех сокровищах ученого: бумага, тушь, кисти и воплощавший стихию земли камень для расти­рания туши. Эту библиотеку собирали девять поколе­ний ученых, и печатные книги были повсюду - на сто­ле, на полу, на полках. Мой отец собрал сотни работ, написанных женщинами во времена династии Мин, и более тысячи, созданных после Переворота. Отец гово­рил, что в наше время таланты следует искать повсюду, даже в самых неожиданных местах.

В это утро отца не было за письменным столом. Он отдыхал на деревянной кровати с лежанкой из ротанга, наблюдая за тем, как с озера поднимается туман. Под кроватью я увидела два одинаковых подноса с большими кусками льда. Отец не любил жару и приказывал слугам выкапывать лед из-под земли, где его хра­нили, и класть его под кушетку, чтобы охладить ее. На стене висело двустишие. В нем было сказано: «Не беги за славой. Будь скромен, и люди будут считать тебя осо­бенным».

— Пион, — произнес отец и махнул мне рукой, — по­дойди ко мне и сядь.

Я прошла по комнате, причем так близко к окнам, что смогла окинуть взглядом озеро, остров Уединения и окрестности. Мне нельзя было выглядывать за стены усадьбы, но сегодня папа молча разрешил мне попробовать это лакомство. Я присела на один из двух стульев с примой спинкой, стоящих у его письменного стола. Обычно на них садились посетители, приходившие просить отца о какой-нибудь милости.

— Ты сбежала от учительницы? — спросил он.

Уже несколько лет моя семья нанимала для меня са­мых лучших учителей. Разумеется, все они были женщинами. Но с тех пор, как мне исполнилось четыре года, отец часто сажал меня к себе на колени и учил меня читать, думать и оценивать прочитанное. Он говорил мне, что жизнь подражает искусству. По словам моего отца, благодаря чтению мне откроется мир, который чрезвы­чайно превосходит мир женских покоев. Он поощрял меня брать в руку кисть и писать, потому что это занятие заставляет работать ум и воображение. Для меня он был лучшим учителем.

— Сегодня у меня нет уроков, — робко напомнила я.

Неужели он забыл, что завтра мой день рождения?

Обычно дни рождения не праздновались до тех пор, пока человеку не исполнится пятьдесят лет, но разве отец пригласил актеров оперы не потому, что любил меня и хотел показать, как я ему дорога?

— Конечно, конечно, — отец ласково улыбнулся. За­тем его лицо стало серьезным. — Что, в женских покоях стало слишком шумно?

Я покачала головой.

— Значит, ты пришла сюда, чтобы сообщить, что победила в одном из состязаний, придуманных твоей матерью?

— Ох, папа... — сокрушенно вздохнула я. Он знал, что рукоделие мне плохо удавалось.

— Ты уже такая большая, что я даже не могу подраз­нить тебя немного, — он хлопнул себя по ноге и засме­ялся. — Завтра тебе исполняется шестнадцать. Ты не забыла, что это особенный день?

— Ты подарил мне самый лучший подарок, — улыб­нулась я ему.

Отец удивленно вскинул голову. Он дразнил меня, и я хотела подыграть ему.

— Полагаю, ты устроил представление, чтобы пора­довать кого-то другого? — спросила я.

Папа долгие годы поощрял мою дерзость, но сегод­ня он не сумел подыскать остроумного ответа. Вместо этого он сказал:

— Да, да, да, — как будто, произнося эти слова, он обдумывал свой ответ. — Разумеется. Так оно и есть.

Он сел и свесил ноги с края кушетки. Встав на пол, он поправил полы одежды. На нем был стилизованный костюм маньчжурского всадника: брюки и приталенная тупика с застежкой у горла.

— У меня есть для тебя еще один подарок. Думаю, он понравится тебе еще больше.

Он подошел к комоду из камфорного дерева и вынул и вынул из него какой-то предмет, завернутый в пурпурный шелк с узором из ивовых веток. Я сразу поняла, что это книга, еще до того, как он передал его мне. Я надеялась, что это копия «Пионовой беседки», изданная самим великим поэтом Тан Сяньцзу. Я медленно развязала узел и развернула шелк. У меня еще не было этой книги, но я мечтала не о ней. Тем не менее я прижала ее к груди и выразила отцу свое удовольствие. Если бы не мой отец, у меня бы не было возможности предаваться своему ув­лечению, несмотря на всю мою находчивость.