Нежные обятия

– Письмо?

Элиза протянула руку, взяла белый листок бумаги и крепко прижала его к груди как заветный талисман. Мэт и Мальва нарушили молчание одновременно.

– Дорогая моя девочка, выпей успокоительного, – сказала Мальва.

– Если бы вы зашли ко мне в контору на днях… – начал было Мэт.

– Нет! Нет! Нет!

Элиза вжалась в кресло, как затравленный зверек в угол клетки, и ненавидящим взглядом посмотрела на обоих.

– Я ничего не хочу! Я… не хочу опия. Я…

Элиза потеряла контроль над собой. Остатки выдержки и самообладания улетучились как дым. Она вскочила и бросилась вон из комнаты.

Наверху у себя в спальне Элиза села на подоконник и стала смотреть на улицу, залитую солнечным светом. Сквозь оконное стекло в комнату проникал тихий шелест древесных крон, усыпанных розоватыми соцветиями.

Риордан Дэниелс. Ее губы безмолвно прошептали имя человека, погубившего отца. Элиза никогда не придавала большого значения сплетням, но теперь вспомнила, что уже где-то слышала о нем. Ходили слухи, будто он сказочно богат и его прошлое окутано таинственным мраком. Говорили, что он дрался на дуэли, а ведь это считалось недопустимым для настоящего джентльмена.

Элиза с трудом отвела взгляд от нежных соцветий вишен и посмотрела на письмо. Торопливо распечатав его, она увидела знакомый ровный почерк отца, такой близкий и любимый, что на миг возникло ощущение неправдоподобности всего происшедшего. Элиза пробегала взглядом по строчкам, и ей казалось, что отец по-прежнему здесь, рядом с ней. «…Моя любимая девочка, сердечко мое… Я так много хотел тебе дать…»

Глаза Элизы наполнились слезами, она смахивала их с ресниц, заставляя себя читать дальше. «И вот теперь мой завод, дом – все потеряно, все несправедливо достанется этому негодяю. Я не могу вынести того, что у тебя отберут все, принадлежащее тебе по праву».

«Если сможешь, верни наше состояние», – почерк Авена Эмсела резко изменился и стал угловатым, колючим. Элиза поняла, что эти строки написаны всего за несколько секунд до выстрела.

«Верни завод Эмсела, Элиза. И помни, что я люблю тебя и всегда буду любить. Прости мне мои чудовищные ошибки и знай: совершая их, я думал только о тебе».

Внизу стоял постскриптум – единственное слово, которое вмещало в себя всю боль, отчаяние и любовь отца: «Верни».

Это послание, написанное на краю могилы, стало для нее завещанием, последней, предсмертной волей, которая должна быть исполнена. «Папа, я сделаю это. Обещаю тебе», – мысленно обратилась Элиза к отцу.

Она снова перечитала письмо, потом еще раз и еще, заучивая наизусть. Наконец Элйза свернула его и положила в выдвижной ящик комода, наперед зная, что будет хранить его, как бесценное сокровище.

«Верни завод Эмсела». Папа просит ее об этом, находясь на грани смерти. И она намерена выполнить его просьбу.

Глава 3

Спустя час Элиза стояла перед зеркалом в бледно-желтом, цвета нарцисса, шелковом платье. Переливчатая ткань, сочная, как свежий весенний луг, притягивала к себе солнечные лучи и отбрасывала нежные блики, когда Элиза разглаживала и оправляла тройной ряд кремовых лент на свободных, разлетающихся рукавах.

Девушка оглядела себя с ног до головы и вызывающе прищурилась. Нет, она не наденет траур! Не наденет, и все тут! Папа терпеть не мог темные платья. Он говорил, что они скрадывают красоту женских форм и придают лицу болезненную бледность. А однажды даже сказал в шутку, что если Элизе когда-нибудь придется оплакивать его, то пусть она наденет черное только на похороны, а в остальное время носит платья светлых, радостных тонов.

Глаза Элизы снова наполнились слезами, но она быстро смахнула их и наклонилась поближе к зеркалу, чтобы убедиться в том, что веки не покраснели и не распухли. Слава Богу, этого не произошло. Наоборот, от долгих рыданий глаза казались еще больше, ярче, их глубокая синева подчеркивала изысканную бледность лица. Элиза осталась довольна своей внешностью, ведь для выполнения ее замысла необходимо было выглядеть как можно лучше.

Собственное отражение в зеркале добавило Элизе уверенности. Она решительным, твердым шагом прошла по комнате, взяла с туалетного столика перчатки и маленький зонтик от солнца, прекрасно гармонирующий с нежной желтизной платья. Затем увенчала высоко подобранные локоны светло-зеленой бархатной шляпкой с атласными лентами.

Прихватив из гардероба кашемировый жакет, Элиза вышла из комнаты и стала спускаться вниз. Мэт и кузина Мальва уже уехали, поэтому проскользнуть незамеченной через заднее крыльцо не составит большого труда.

Элиза нетерпеливо прохаживалась по конюшне, пока Билли запрягал Дэнси в коляску. Наулице стал накрапывать дождь, невесомая водяная пыль ложилась на листву деревьев и блестела алмазной россыпью. Но сейчас Элиза, глядя на всю эту красоту, думала только о том, что дождь в сочетании с обычной городской слякотью – размытым конским навозом и потеками колесной смазки – сделает мостовую особенно скользкой и опасной.

Билли собрался уже было натянуть на сиденье двуколки резиновый предохранительный кожух, но Элиза воспротивилась:

– Там нет никакого дождя, только чуть-чуть накрапывает. Билли, мне нужно ехать! Пожалуйста, не тяни время!

Ее охватило невероятное нетерпение, и она успокоилась, только когда уже сидела в коляске, крепко сжимая в руках вожжи. Через двадцать минут она остановила двуколку перед громадным, роскошным особняком Элингтона в северной части города и принялась внимательно рассматривать дом человека, разорившего ее отца.

Это было прекрасное трехэтажное здание, единственное на целый квартал. Сводчатая колоннада поддерживала массивный портик, протянувшийся вдоль всего фасада. К парадному подъезду вела широкая мраморная лестница. Наружное декоративное убранство особняка составляли многочисленные арки, балконы и огромных размеров купол с множеством стрельчатых окошек.

Один только вид этого дома заставил Элизу вспыхнуть от гнева и негодования. Еще стоя перед зеркалом у себя в комнате, она постаралась припомнить все когда-либо слышанное о Риордане Дэниелсе. Перво-наперво, конечно, это дуэль, в которой чуть не погиб его противник. Потом связи с актрисами и продавщицами, собственное игорное заведение, подкуп судей. Ходили слухи, что он увел жену у известного железнодорожного магната, а когда столкнулся лоб в лоб с разъяренным супругом, то смеясь предложил не ссориться двум столь достойным людям из-за одной сварливой женщины. Нетрудно вообразить, каким образом высоконравственное чикагское общество реагировало на появление такого человека, как Дэниелс, в своей среде.

Вид особняка Дэниелса лишь подлил масла в огонь. Этот негодяй купил его за бесценок у некоей вдовы, ведущей затворнический образ жизни. Меньше чем за месяц он потратил около пятисот тысяч долларов – сумму, превосходящую все мыслимые и немыслимые пределы, – на меблировку и отделку дома.

Ходили слухи, что в особняке не один, а целых два бальных зала, бильярдная и кегельбан, а в сверкающей, невероятных размеров кухне есть три водопроводных крана: из одного течет холодная вода, из другого – кипяток, а из третьего бьет струя ледяного шампанского.

Представив себе, как, узнав о самоубийстве ее отца, Риордан Дэниелс и глазом не моргнув продолжает преспокойно потягивать шампанское, Элиза рассвирепела.

Она вышла из коляски, шелестя шелковыми юбками, привязала Дэнси к столбу и в ярости направилась к парадному крыльцу. Над тяжелой дубовой дверью полукругом располагались маленькие оконца со стеклами, напоминающими разноцветные слезинки. Дверной молоток был отлит из цельного куска серебра и имел форму льва, стоящего на задних лапах. «Какая безвкусица», – подумала Элиза, принимаясь стучать в дверь с излишней силой и нетерпением.

– Что вам угодно, мисс?

Надменный дворецкий с высоты своего огромного роста внимательно осмотрел Элизу. Это был крупный мужчина средних лет; его массивные плечи плотно обтягивала ливрея с двумя рядами серебряных пуговиц.