Танцы в пыли (Желанный обман)

Анна не преминула напомнить ему, что она весьма прохладно относится к папству, поэтому была бы не против, если бы он, как только окрепнет, сразу же уехал от римских монахов.

Эсмонд ответил на ее первое письмо, едва к нему вернулась способность твердо держать перо. Он официально извинился перед Ее Величеством за страдания, которые ей невольно причинил, и заверил, что такое больше не повторится. Теперь, когда с его глаз слетела пелена, он торжественно клянется, что никогда не станет заливать вином свое отчаяние и в дальнейшем постарается вести праведную и угодную Ее Величеству жизнь. Пусть она простит его, но без Доротеи его жизнь сделалась пустой и бесцельной, поэтому он решил уйти из мира и вступить в братство.

Вслед за этим сразу же пришел ответ из Бата — еще более строгий, чем предыдущее письмо. В нем королева под угрозой изгнания запрещала ему совершать что-либо подобное. Она требовала, чтобы он вернулся в Морнбьюри и продолжал исполнять свои обязанности хозяина.

«Я не желаю, чтобы люди говорили, будто крестник королевы Анны — жалкий трус, который не в силах пережить горечь утраты возлюбленной», — писала она.

Кроме того, она напомнила ему о своих собственных страданиях и потерях. Множество рожденных ею детей умерло почти сразу после появления на свет. Тем не менее она продолжает безропотно принимать волю Божью, управляет королевством и находит утешение в семье.

Так и быть, она дает ему еще месяц на оплакивание Доротеи, но в новом году он должен подыскать себе другую невесту. Выбора у него не будет: либо он подчинится королевскому указу, либо немедленно почувствует на себе последствия своего отказа.

Еще ни разу за всю свою наполненную событиями жизнь молодой Морнбьюри не получал от королевы такой суровой нотации, содержащей к тому же неприкрытую угрозу. Раньше она проявляла по отношению к нему терпимость и сочувствие.

Теперь, трясясь в карете по дороге в Годчестер, Эсмонд перечитывал эти два письма и в который раз размышлял над ними. Его до сих пор жег позор из-за истории с Филиппом Сентиллом, хотя он уже давно дал распоряжения своим адвокатам, чтобы они выяснили, не нуждается ли в чем-нибудь вдова его жертвы.

Прошлой ночью ударил мороз. Карету то и дело заносило, а лошади по очереди оскальзывались и сбивались с шага, вынуждая кучеров громко покрикивать на них.

Подумать только, размышлял Эсмонд, он уже полгода не был дома. Интересно, как там поживает Вилкинс… От него тоже пришло два письма, посланных первоначально в Сент-Джон, а затем уже переправленных в монастырь. В них он выражал своему господину соболезнования и пытливо расспрашивал о его жизни. Однако Эсмонда, пока он лежал больной в своей келье, мало заботило, что происходит у него дома и вообще в его владениях.

Один молодой монах рассказывал ему, что этой осенью на английской земле был собран небывалый урожай. Крупные землевладельцы получили немалую выгоду, фермеры знатно обогатились за счет отсутствия государственного налога на зерно. Сейчас, проезжая по своим землям, Эсмонд невольно обратил внимание на состояние пастбищ, заметил новые буковые посадки и новую осушительную систему на болотистых местах. Взгляд его отдохнул на одном из недавно отстроенных домов с модными подъемными окнами, которые так ему нравились. Что ни говори, а английские просторы радуют глаз даже в пасмурное декабрьское утро… Внезапно он почувствовал острую тоску по Морнбьюри.

Еще одно письмо соскользнуло с его колен, когда кучер укрыл его ноги пледом и подложил под них бутыль с горячей водой. Эсмонд подобрал конверт, надписанный женской рукой. Почерк был ровный, с наклоном, за время своего пребывания в монастыре граф успел привыкнуть к нему. В конце письма стояла подпись: «Магда».

Всего в монастырь пришло больше десяти писем с такой подписью, хотя он вовсе не ждал их и особо не торопился на них отвечать. И все-таки с каждым новым письмом у Эсмонда пробуждался все больший интерес к их автору.

Он ведь никогда толком не говорил с мисс Конгрейл и видел ее только в день похорон Доротеи. Маленькое хрупкое создание под вуалью — тогда она вошла в библиотеку замка Шафтли и сказала ему, что дядя прислал ее развлечь Эсмонда беседой. Она обратилась к нему (даже теперь при воспоминании об этом его бросало в дрожь, слишком уж ее голос был похож на голос Доротеи), но он был настолько раздавлен горем, что не смог ничего ей ответить.

Разумеется, ее желание переписываться с Эсмондом удивило его. Как ему казалось, она делала это из женского сочувствия, а возможно, из любви к своей безвременно ушедшей кузине. Магда была по-своему утонченной натурой — писала в романтической манере, часто цитировала какие-нибудь стихи, которые Эсмонд либо безжалостно пропускал, либо прочитывал, зевая. Однако в одном из писем она призналась, что начала писать ему по совету своей почтенной матушки. Он не знал, почему леди Конгрейл вдруг решила напустить на Эсмонда свою дочь, напустить в смысле эпистолярном, впрочем, его это и не особенно заботило. В то время ему вообще было не до чего и не до кого. Однако письма Магды, так или иначе, будоражили его воображение.

В том, как она выражала свои настроения, как сочувствовала его бедам, было столько трогательного девичьего очарования! Она знакомила его с новостями, которые, по ее мнению, должны были наверняка заинтересовать джентльмена. Эсмонда приятно удивили ее суждения о политике и событиях в мире, весьма разумные для женщины. Магда писала ему о нынешних событиях войны с Францией, о последних победах герцога Мальборо, о поражении французского флота в Малаге и высадке англичан на вновь захваченном Гибралтаре. Была и еще одна излюбленная тема в ее письмах, которая интересовала его особо, — лошади.

Конгрейлы жили в Котсвольдсе, неподалеку от Страуда. В окрестных лесах водились даже медведи. И Магда прислала ему захватывающий рассказ о своем первом выезде с братьями на охоту — как раз на медведя.

«В седле я всегда чувствую себя счастливой, поэтому больше всех развлечений люблю верховую езду, и за это сэр Адам меня бранит… — писала она в одном из писем. — Конечно, я что-то делаю и по дому, но все равно для меня милее мчаться вслед за гончими так, чтобы ветер свистел в ушах, и чувствовать под собой мощное тело коня…»

Эсмонд перечитывал это место в письме несколько раз, вспоминая ощущения, которые испытал, когда впервые наткнулся на поразившие его строки. Тогда ему показалось, будто в его монастырскую келью ворвался порыв свежего ветра и принес с собой особый пряный дух охоты. Что и говорить, тут он вполне разделял вкусы Магды. Хотя и не был в особом восторге от таких пристрастий молодой женщины. Его никогда не прельщали девушки, похожие на сорванцов. Наверное, в Магде нет и сотой доли той нежности и женственности, которыми обладала его Доротея… Вместе с тем он не мог не признать, что ее письма полны трогательной заботы.

«Из-за того, что я сама пережила так много, могу представить ваши муки, сударь. Я знаю, что ваше сердце похоронено в могиле вместе с моей бедной кузиной, которую я любила и которой восхищалась более всех в нашей семье…»

Эта ее способность к сочувствию подкупала Эсмонда. Однако он не знал, да и особенно не задумывался, что за страдания выпали на ее долю, разве что в первый момент, когда ему показались несколько странными вздохи молодой родовитой особы по поводу того, что она пережила.

Он начал даже задумываться над тем, как она может выглядеть и похожа ли хоть сколько-нибудь на его безвременно ушедшую возлюбленную.

Сам граф написал в Страуд единственный раз, и послание содержало лишь скупые слова благодарности за сочувствие. И все же он написал. Пусть коротко и сухо.

С конца октября от Магды не было ничего слышно, и он решил, что на этом переписка закончилась.

В Морнбьюри-Холл Эсмонд прибыл уже к вечеру. На ветвях падубов красным огнем горели ягоды, предвестники суровой зимы. Липовая аллея казалась хмурой и безжизненной. Резкий северный ветер гонял по небу черные тучи, готовые разразиться снегопадом.