Лунный свет

Герцог Эшбрук рассеянно постукивал пером по столу, его серые глаза смотрели сквозь собеседника. Золотые волосы герцога поблекли, став тусклыми и серыми, но годы не лишили его энергии и честолюбия, и он не мог спокойно слушать об очередной выходке его дочери. Младший ребенок появился у него в солидном возрасте, слишком позднем для него и для его жены. Герцогиня умерла при этой попытке родить второго сына. Герцог поручил воспитание девочки няням и гувернанткам, а сам окунулся в изменчивый мир политики, чтобы забыть о постигшем горе и разочаровании. Сейчас он полностью осознал, как глупо оставлять податливого ребенка в руках дураков. Если бы только Генри был жив…

Это было проявлением слабости, и герцог, отшвырнув перо, сердито встал, подошел к окну, выходившему на север поместья, расправил плечи. Он никогда бы не стал устраивать Обри брак по расчету, он желал ей только счастья, поэтому не собирался раскрывать причину, по которой мечтал видеть ее благополучно устроенной. Врачи могли и ошибаться, а он не хотел волновать ее попусту. Может быть, он еще проживет достаточно, чтобы увидеть внуков. Но он почувствовал бы себя свободным от ответственности только тогда, когда узнал бы, что у его строптивой дочери появился муж, который сможет присмотреть за ней на тот крайний случай, если врачи, в виде исключения, окажутся нравы.

Ругаясь про себя, герцог задавался вопросом, что за дьявольщину она задумала на этот раз, поскольку знал, что хитроумная дочь не связалась бы с подлецом по неведению.

– Граф Хитмонт? Это не тот прощелыга, которого обвиняли… Кажется, то ли в избиении жены, то ли ее убийстве… Какая-то чушь. Наверняка сучка того заслужила.

Он повернулся к визитеру.

– Говорят, что перед судом он так и не предстал. – Адвокат переступил с ноги на ногу – его сиятельство редко предлагал посетителям присесть. – Говорят также, что он герой войны, отправленный в отставку после того, как чуть не потерял ногу под Ла-Коруньей.

Слова о войне всколыхнули в памяти герцога воспоминания о сыне. Чуть меньше пяти лет после смерти Генри. В этом году Генри было бы тридцать лет. Интересно, сколько может быть графу Хитмонту?

Герцог повернулся и бросил хмурый взгляд на приземистого коротышку, который был самым ловким стряпчим из всех его работников.

– Узнайте о Хитмонте все, что можно. Я перережу ему глотку, если он поведет себя недостойно.

Маленький юрист ни минуты в этом не сомневался. Держа в руке шляпу, он с поклонами удалился, молясь в душе, чтобы леди Обри понимала, кто рядом с ней.

– Посмотрите, вон идет леди Дриби. Видите, Хитмонт, как она на вас смотрит? Давайте улыбнемся и помашем ей? Возможно, она возьмется передать моему отцу вашу просьбу. Ручаюсь, уже через неделю, или около того, она будет ползать у вашего порога, – презрительно заметила Обри.

– Обри! – Алван негодующе запротестовал. – Похоже, в детстве тебя мало шлепали по одному месту, чтобы вбить хоть немного здравого смысла.

– Это правда, – вызывающе ответила она и тряхнула волосами, позабыв, что ее служанка заботливо собрала локоны к макушке, чтобы сделать ее взрослее. От этого движения прикрепленное к шляпке изогнутое перо под цвет глаз упало на землю. – Как только я оказалась в Лондоне, то встретила массу людей, подлизывающихся ко мне в надежде угодить моему отцу. А если бы я была просто мисс Берфорд из Гемпшира, у меня вообще не было бы знакомых. Я счастлива, что мой отец все эти годы держал меня в деревне. У меня хотя бы были настоящие друзья.

В ее голосе послышалась детская обида, и граф с любопытством посмотрел на нее. Обри была одета в желтовато-коричневый верховой костюм, изумительно оттенявший золотистый цвет ее лица и нефритовые глаза. Медвяно-белые волосы были собраны в замысловатые локоны, изящно колыхавшиеся на горделиво вскинутой голове. Эта женщина обладала всеми достоинствами настоящей принцессы, но иногда в ее разговоре он слышал страх и беспомощность всеми покинутого ребенка. Через несколько лет она бы приобрела самообладание, зрелость, приспособилась бы к обществу, но, выдавая ее замуж сейчас, герцог мог разрушить всю ее будущую жизнь.

– Вы богаты, леди Обри, а это положение накладывает на вас определенные обязанности, и не стоит над этим смеяться, – спокойно заметил Остин, прежде чем Алван успел разразиться новой тирадой.

– Осмелюсь заметить, вы великолепно блюдете свои обязанности, милорд, – поддразнила она графа. – Простите мне мои сомнения. За последние несколько дней в движение пришли все болтливые языки в городе. Если вы совершили хотя бы половину преступлений, в которых вас обвиняют, у вас, должно быть, очень насыщенная жизнь.

Завуалированные намеки и недомолвки, слухи, которые передавали Обри за чайным столом, были не более чем попыткой ее запугать, чего, очевидно и добивались доброхоты. Одни нашептывали ей о жестоком обращении графа с женщиной, брошенной им навеки, другие рассказывали истории о первой жене графа и ее трагической гибели, намекая, что Хитмонт имел к ее смерти прямое отношение. Перечисляли множество его дуэлей, смакуя подробности, и предупреждали, что граф скрывался в горах от кредиторов, но Обри пренебрегла этими наветами. Хромой человек не представлялся ей таким беспринципным повесой.

– Не уверен, – ответил Хитмонт на ее обвинения, но не на мысли. Он хотел использовать подвернувшуюся возможность, чтобы добиться большей безопасности, чем та, которой он пользовался сейчас – Я когда-то позабыл об обязанностях и сейчас за это расплачиваюсь. Мне хотелось только напомнить вам о вашем положении.

Обри немедленно пожалела о своей насмешке. Она скорее ударила бы больного зверя, чем задела самолюбие этого человека, который с таким пониманием отнесся к ее заботам. Последнее доказательство его рыцарства даже пришлось ей по сердцу. Она хотела осмелиться выразить ему это, но не смогла и нашла более безопасную тему.

– У вас есть братья или сестры? – поинтересовалась она. Граф настороженно посмотрел на Обри, но в ее глазах не было ничего, кроме обычного любопытства. Аверилл, однако, замер, искоса поглядев на кузину.