Завет, или Странник из Галилеи

Как только рассвело, мы двинулись в путь. Нам предстояло пересечь страну и выйти к границе в районе Гуш Халав. А это значит, впереди ждал нелегкий участок горной дороги.

По пути мы увидели лишь одну старую деревеньку, напоминавшую скопление каменных лачуг. Поблизости находились еще несколько пастбищ, перемежающихся лоскутами полей, отторгнутых у лесной полосы. И дальше, насколько хватало глаз, простирался темный кипарисовый лес, сумрачный и тоскливый. День стоял солнечный, но все же было холодно, — может, оттого, что пронзительный ветер постоянно дул в лицо, а может, холод исходил от близлежащих холмов. Из-за резкого ветра дорога казалась гораздо длиннее, а склоны холмов много круче. На пути нам никто не встречался, изредка попадался крестьянин, предлагавший купить какую-нибудь поделку или что-нибудь из еды. В остальное время мы довольствовались только собственным обществом, что, впрочем, очень меня устраивало.

Понимая, что спутники будут скованы появлением в их компании нового человека, Иешуа всю дорогу держался в стороне, то есть на несколько шагов впереди, и таким образом подтолкнул нас к общению. Его люди поначалу смущались, но затем стали искренне пытаться вовлечь меня в беседу. Как на пиру гостю предлагают всевозможные деликатесы, так и меня потчевали разными историями, причем иногда самыми невероятными, о великих делах, совершенных Иешуа в Галилее. (Позднее я услышу и другие их рассказы. В тех же самых преувеличенно эмоциональных выражениях они будут пересказывать новым слушателям историю исцеления девочки из Сура.) Мало-помалу даже Кефас стал настолько любезен со мной, что на привале мне первому протягивал фляжку. А вечером, когда мы расположились на ночлег у обочины, он собственноручно и очень аккуратно разделил припасенную в дорогу снедь, проследив, чтобы всем досталось поровну. Надо сказать, я рассчитывал ужинать в Гуш Халав и поэтому не захватил с собой никакой провизии.

Из рассказов спутников Иешуа я смог уловить, что он объявился в Капер Науме в начале весны, то есть вскоре после нашей с ним встречи в Эн Мелахе. Когда речь случайно зашла о том, что же в конце концов произошло с Иешуа и как он обрел своих последователей, они заговорили очень туманно и иносказательно. Я помню только, как они несколько раз повторяли, что были призваны, произнося это слово с особым ударением и принимая значительный вид, — так обычно говорят неофиты. Я предположил, что убежище, которое он искал для себя в гористой местности, должно быть неприметным и мало привлекательным — место, откуда легко уйти в любую минуту. Кроме того, оказалось, что у Иешуа есть семья в Нацерете, что неподалеку от Сепфориса, древней столицы Галилеи. Меня удивило и то, что соратники Иешуа никогда не видели кого-либо из его родни. Я понял, что они мало знают о прошлом их наставника.

Границу у Гуш Халав мы пересекли на рассвете следующего дня, спокойно, без особых затруднений. Я сразу воспрял духом, и кровь потекла быстрее в моих жилах — под ногами снова была родная земля. Лето заканчивалось, и сбор винограда был в самом разгаре. Виноградники напоминали растревоженные ульи, везде сновали работники, и сам воздух, казалось, забродил от сладкого запаха. После путешествия по унылым дорогам, обрамленным мрачными лесами, я впервые вздохнул полной грудью и порадовался человеческому присутствию. Раньше мне не приходилось бывать в этой части страны подолгу — может быть, каких-нибудь пару дней. Я был удивлен при виде заботливо обработанной земли, причем не только на равнинах, но и на гористых склонах. Тут и там зеленели оливковые рощи. Проходя мимо старых сучковатых олив, я подумал, что евреи поливают потом эту землю с тех пор, как она была отвоевана для них Маккавеями. Я представил себе, что старые деревья помнят еще древних Хананеев.

Иешуа и его спутники, по-моему, тоже заметно оживились. Возможно, из-за близости дома. Кроме того, здесь они были известны, но сказать так означает сказать очень мало. В каждом селении, через которое нам случалось пройти, находились люди, которые не только знали их, но спешили предложить свой кров и пищу. В городке, где мы отдыхали во время дневного перехода, оказалась целая община приверженцев Иешуа. Люди прознали, в каком доме мы остановились, и потихоньку стекались туда, оказывая всевозможное уважение и почтение. Это были простые крестьяне и прочий люд, а не старейшины и не местная знать.

Город Капер Наум лежит по дороге, ведущей в Дамаск; мы пришли туда ближе к вечеру, в сумерках. Караван-сарай у стен города источал шум и зловоние, распространяемое скоплением людей и животных. В городе же царила атмосфера уныния и заброшенности. У городских ворот собрались люди, узнавшие о нашем прибытии. Они толпились в ожидании Иешуа, каждый надеялся получить помощь в избавлении от недуга. Темнота вот-вот должна была накрыть город, и Иешуа поспешил выйти к поджидающим его страдальцам. Принесли мальчика со сломанной голенью, он корчился от боли. Сломанная кость вспорола кожу и вылезла наружу. Несколькими мягкими и точными движениями Иешуа вправил кость так, что после фиксации места перелома больной уже смог уйти, можно сказать, на собственных ногах. Вне сомнения, нельзя было сослаться только на прекрасные знания, это был дар. Любой мог заметить необыкновенную целеустремленность Иешуа. Он весь, каждой частичкой своего тела был вовлечен в то, что делали его руки.

Позднее мы отправились в дом Кефаса, чтобы расположиться на ночлег. Это было небольшое строение, неподалеку от главной улицы, сырое, переполненное детьми и животными. Нам подали ужин, достаточно обильный, затем братья Якоб и Иоанан — то, что они были братьями я не знал, это выяснилось совершенно неожиданно — отправились к себе домой. Кефас предложил мне устроиться на крыше, которая, как мне показалось, едва ли выдержала бы мой вес. Но кроме меня летняя жара выгнала туда еще нескольких детей, а также некоторых слуг. Иешуа же, полагаю, имел в доме собственный уголок, скорее всего в дальнем крыле дома.

На крышу пришел ночевать и Андреас, брат Кефаса; еще за ужином он проявил неожиданную симпатию ко мне, встав со своего места и устроившись у моих ног. Он вел себя словно собачонка, которая выпрашивает подачки. Я очень скоро понял, что Андреас был слабоумным, что подтвердилось рассказом о несчастье, случившемся с ним в детстве. Присутствующие за ужином чувствовали неловкость, но никак не одернули Андреаса. И так он просидел рядом со мной, а после забрался за мной на крышу и, расстелив поодаль свою циновку, одарил меня широкой глуповатой улыбкой ребенка. Мне было искренне приятно находиться в его обществе: его радушие было таким бесхитростным и в то же время таким нетребовательным, не имевшим ничего общего с показным гостеприимством.

Я проснулся на крыше еще до наступления утра. У меня был запас времени, чтобы осмотреться и решить, так ли уж был я не прав, осудив Иешуа за выбор Капер Наума в качестве пристанища. Люди Иешуа называли город крепостью. Но никаких крепостных стен с бойницами я не обнаружил — взгляд натыкался на временные импровизированные ограды, отделяющие дома, похожие на дом Кефаса. Жилища беспорядочно громоздились вдоль нескольких улиц Капер Наума. Основным материалом для строительства служил местный черный камень; дома были сложены из нетесаных глыб, поэтому казалось, что каждая постройка ощетинилась в немой угрозе соседям. К югу находилась гавань, достаточно большая, но беспорядочно построенная. Я различал множество пристаней и молов, облепленных лавчонками с кустарным товаром. Более всего, однако, меня потряс вид, открывшийся на Киннерийское море, которое поражало не столько своими размерами, сколько ощущением отдаленности этого края от всего мира, что, надо сказать, существенно отличалось от взгляда Тиберия, который воспринимал море как декорацию, созданную для того, чтобы ласкать его взор. Иерусалим казался существующим где-то в ином измерении, а существование Рима и вовсе вызывало сомнения. Я также осознавал, что на меня нахлынули обычные чувства, которые испытывает провинциал, не признающий того, что не находится в непосредственной близости.