Серебряная рука

— Видели бы вы этот подбородок, — рассказывала сеньора Комарес, — белый и плоский, словно доска для разделки мяса.

И теперь подбородок императора маячит, как мишень, перед внутренним взором Османа, такой осязаемый и реальный, что старик, подскочив, обрушивает на него сильнейший удар кулаком. Император исчезает.

— Именно теперь ты заснул. — Хасан размахивает у него перед носом новым посланием. — Хайраддин уже в Боне.

А кроме того, в Боне стоят корабли, целые и невредимые, готовые к отплытию. И тотчас по городу бегут глашатаи, возвещая населению радостную весть. Краснобородого никто не преследует. В Тунисе императорский флот так и не снялся с якоря. Карл Габсбургский отдал город на разграбление своей армии.

Война — это такое безумие, что даже сообщение о разграблении одного города может оказаться для другого доброй вестью. Разграбление Туниса дает Алжиру передышку. Однако и теперь нельзя терять время, иначе преимущество будет упущено. Нужно продолжать работы по укреплению стен, подготовке пороха и орудий.

В оружейной мастерской заправляет всем Ахмед Фузули, педантичный, собранный и вместе с тем увлекающийся, пылкий, отказавшийся от своего добровольного затворничества в медресе, которому предавался с истинным блаженством, после того как вернулся с войны, закончившейся смертью Аруджа. Довольный и счастливый, Ахмед Фузули демонстрирует Хасану образцы нового оружия, вспоминая дни, проведенные вместе в маленьких кузницах дворца, где они мастерили искусственную руку для Аруджа. Дни, наполненные не только страхом, но играми и весельем.

— Самое страшное, что тогда могло произойти — отрубили бы руку, и все.

— Да, только руку бы отрубили мне, а не тебе!

Но на этот раз на кон поставлена жизнь слишком многих людей, само существование города.

— Опасность очень велика. Рано или поздно императорские войска придут сюда, не останутся же они в Тунисе навсегда, — заключает Ахмед Фузули, проверяя трубку для литья.

Однако Хасану начинает казаться, что опасность не так уж велика, что есть время подготовиться к достойной встрече.

Ахмед Фузули прав, считая, что император не может спать спокойно, пока существует Алжир: при попутном ветре те сокровища, которыми подданные и министры императора набивают его сундуки на Сицилии, могут за одну ночь перекочевать в сундуки Алжира, как много раз и случалось. Но может быть, у Карла габсбургского найдутся и другие дела в его огромной империи. Во всяком случае, раз он допустил этот грабеж, ему придется немного придержать вожжи и смириться с вынужденным отдыхом.

Однако есть еще один человек, который очень страдает от необходимости придержать вожжи, у которого много злобы и мало смирения. Это желчное и раздражительное существо — несчастный маркиз де Комарес, терзаемый спазмами желудка, а главное — неопределенностью.

«Проклятье, какая сегодня ночью качка! Лодка Харона, и та, наверно, не могла быть ужаснее». — Комарес, человек сугубо сухопутный, превозмогая дурноту, мучается на корме одного из последних кораблей, стоящих на рейде, которые больше других подвержены качке. Разграбление Туниса нарушило все его планы. Ветер с берега доносит крики и гул, будто зарниц пожаров в небе недостаточно, чтобы понять, что творится в городе.

Несмотря на почтение, которое, как он знает, полагается питать даже в глубине души к своему суверену, обладателю высшей власти, исходящей от самого Господа Бога, Комарес не может понять действий своего кузена-императора.

Затея с Тунисом кончилась очень плохо, а ведь именно Комарес подал Карлу Габсбургскому совет прийти на помощь к Мулаи-Хасану. Идея была блестящая. Следовало только уговорить друзей и союзников отправиться на Священную войну под предлогом договора с низложенным султаном Туниса. Друзья и союзники, которые пальцем бы не пошевелили ни ради войны за веру, ни ради защиты цивилизации, со всех ног бросились отвоевывать богатый город и удобный порт. Истинной целью маркиза де Комареса и императора оставалось уничтожение Краснобородых, изгнание этих демонов с суши и с моря, ослабление их позиций сначала в Тунисе, а затем разрушение их логова в Алжире. Наступил долгожданный и очень подходящий момент, чтобы захватить в Алжире этого ренегата, приемного сына Аруджа и Хайраддина.

— Ваше величество, — сказал Комарес своему императору, — если мы нападем на него врасплох, то застанем читающим стихи или перебирающим струны.

Но император вдруг перестал слушаться своего кузена. Поначалу была настоящая идиллия: план был таким точным, и победа казалась настолько неизбежной, что маркиз де Комарес уже велел возвести алтарь для возложения на него оружия и останков Хайраддина. Император желал, чтобы Комарес был все время рядом с ним, они беседовали часами, так что маркиз уже считал, что вожделенный титул тайного советника у него в кармане. И вот возникли трудности.

Первым препятствием явилась маркиза, супруга, сделавшаяся ревностной поборницей его здоровья и покоя. Она отправилась к императрице Изабелле, к императорскому исповеднику и к самому Карлу. Маркиз, говорила она, не такой человек, чтобы пренебрегать своими обязанностями и долгом, однако кампания в Оране слишком его утомила. С тех пор он так и не пришел в себя и теперь нуждается в лечении и уходе, так как психика его надломлена. Выслушав свою могучую и экстравагантную кузину, император решил удовлетворить ее просьбу и постепенно начал отстранять маркиза от дел. Однако Комарес понял, что в действительности жалобы Шарлотты-Бартоломеа послужили лишь предлогом: император перестал советоваться с ним не только из-за ее вмешательства и «заступничества».

Маркиз де Комарес стремился стать тайным советником императора, но, к его сожалению, к этому стремились очень многие, и среди наиболее ревностных соискателей был кардинал из города Толедо — Хуан де Тавера, который представлял для Комареса второе и еще более опасное препятствие. Нашептывания «пурпурного» и послужили истинной причиной охлаждения императора к своему кузену.

Кардинал был против экспедиции в Тунис и, как только пронюхал о ней, раздраженный, возможно, тем, что не он ее посоветовал государю, начал повсюду говорить, что это мальчишеская затея.

— Император, — вздыхал тут и там де Тавера, — еще совсем мальчик и, как все мальчики, мечтает о великом и невозможном.

И тогда Карл почувствовал необходимость доказать самому себе и двору, что он вовсе не легкомысленный мальчишка, как настаивал кардинал из Толедо, намеревавшийся стать его официальным наставником и гувернером. Ссылаться на прожитые годы было бесполезно, лучше было доказать, что ему не нужны ни наставники, ни тайные советники. Отныне император будет пользоваться только услугами официальных советников — государственных служащих, получающих зарплату и имеющих соответствующие обязанности, то есть послов, банкиров, военачальников.

Таким образом, Карл не хотел, чтобы кто-то, кроме него, сосредоточил в своих руках слишком большую власть, но, не имея возможности все делать самому, он был вынужден прибегать к услугам и помощи генералов. Во главе флота он поставил Андреа Дориа, а во главе сухопутных сил — маркиза Дель Васто и приказал им готовиться к выступлению.

В Толедо Хуан де Тавера продолжал распускать порочащие государя слухи. Он говорил, что все эти многочисленные советники и командиры, занимающие разные посты, лишь доказывают, что Карл не в состоянии вести войну сам. Сражаться на поле боя — не то что усмирять мятежных феодалов или встречаться с уважаемыми людьми города, вынуждая их оказывать себе почести, или держать в узде родственников, короля Франции и государей других стран.

Ну что ж, Карл принял вызов и сам вышел на поле боя в качестве главнокомандующего. Теперь войско и флот непосредственно подчинялись ему, так как он участвовал в сражениях лично.

По сути рассуждения маркиза де Комареса аналогичны рассуждениям Османа Якуба.

По мнению маркиза де Комареса, из-за ложного самолюбия и стремления во что бы то ни стало самому выйти на поле боя император совершенно погряз в деталях осады Туниса, и от него ускользнул общий план действий, который с помощью его, Комареса, удалось разработать. Вот почему маркиз считает победу в Тунисе неудачно закончившейся операцией. Какое значение может иметь для него капитуляция Туниса, если она совпадает с крахом его собственной великой мечты?