Волшебная ночь

Шерон запретила себе вспоминать об Оуэне. Она не хотела думать о нем, не хотела ничего слышать о нем. Не хотела видеть его. Слишком сильно болели ее раны, и слишком острой была обида. Сначала ей нужно выздороветь. В ее жизни есть двое мужчин, которых ей необходимо вычеркнуть из своей памяти. Но для этого нужно время.

Вечером, когда они вчетвером сидели на кухне, кто-то постучал в дверь. Они обернулись, но дверь не открывалась. Эмрис пошел к двери, чтобы впустить робкого гостя, но, открыв ее, тут же загородил своей широкой грудью.

— Убирайся отсюда, — проговорил он, — если не хочешь, чтобы тебе вместо «здрасьте» поставили пару синяков.

— Мне нужно потолковать с Шерон, — услышала она голос Оуэна.

— Да неужели? — язвительно спросил Эмрис. — А где же твоя плетка, парень? Ты разве не знаешь, что с нашей Шерон можно управиться только при помощи плетки? Да и то не всегда. Ты, наверное, жалеешь, что отхлестал только ее тело, а душу не смог?

— Уходи, Оуэн Перри, — сказал, не поднимаясь со своего стула, Хьюэлл Рис. — И чтобы ноги твоей больше не было в этом доме.

— И в самом деле, Оуэн, — заговорила Гвинет. — Чего еще тебе надо от нее? Может, это не по-христиански, но мы больше не желаем видеть тебя в нашем доме. Шерон нечего тебе сказать.

Шерон откинула голову на спинку стула и закрыла глаза. В ее памяти опять прозвучал его голос — тот, который велел ей открыть рот и закусить тряпку.

— Шерон, — сказал Оуэн из-за плеча Эмриса, — может, ты все же выйдешь прогуляться со мной? Нам надо поговорить.

Шерон вдруг подумала: как это похоже на Оуэна — вот так прийти к ним домой, отдавая себе отчет, какой прием его здесь ожидает. Но он, конечно, прав. Им нужно поговорить. На завтрашний день была назначена их свадьба.

— Какой глаз тебе подбить сначала? — спросил Эмрис. — Мне-то все равно, Оуэн Перри, так что уж выбери сам.

Шерон поднялась со стула.

— Все в порядке, дядя Эмрис, — сказала она. — Я пройдусь с ним.

— Только через мой труп! — проревел Эмрис. — Черт возьми, девка, ты, никак, спятила?

Шерон удивилась, что дедушка не отчитывает Эмриса за то, что тот поминает черта.

— Сядь! — коротко бросил он сыну.

— Я пойду, дедушка, — сказала Шерон. — Оуэн не обидит меня. И нам действительно есть что сказать друг другу.

— До чего ж ты взбалмошная женщина, — проговорил Эмрис, отступая в сторону. — Ей-богу, Шерон Джонс, тебя надо держать на привязи. Ты словно ищешь беду. Ну да ладно, что с тобой поделаешь, иди. Но если ты, Оуэн Перри, тронешь ее хотя бы пальцем… — Он не нашел слов, чтобы закончить угрозу.

— Дольше часа не гуляйте, — сказала Гвинет.

Шерон прошла к двери и надела пальто. Вечер был сырым и холодным, настоящий осенний вечер, — в такой вечер лучше сидеть дома и слушать треск поленьев в печи. Не глядя на Оуэна, она вышла. Они шли вдоль улицы, несколько поодаль друг от друга. Они не сказали и слова, пока не свернули на знакомую тропинку за поселком.

— Шерон, — наконец заговорил Оуэн. — Я хочу, чтоб ты знала. Я нисколько не горжусь тем, что я сделал, но и не стыжусь этого.

Шерон некоторое время молчала. По правде говоря, она растерялась от его слов. Она ждала от него или униженных извинений, или сердитых самооправданий. А это было ни то ни другое.

— Но я же была невиновна, Оуэн, — тихо отозвалась она, — и ты ведь знал это.

— Но другие-то считали тебя виновной, — ответил он. — Люди только и делали, что шептались за моей спиной про тебя. Если бы я защищал тебя, если бы своим словом запретил наказание, все бы подумали, что для меня моя женщина важнее общего дела. Я не мог пойти на это, Шерон. Я рабочий лидер. Я должен быть беспристрастным.

Странно, но его рассуждения напомнили ей ее ответ Александру, когда он спросил, кто для нее важнее — люди Кембрана или он.

— И ведь тебя предупредили, — продолжал Оуэн почти извиняющимся тоном. — Надо было быть сумасшедшей, Шерон, чтобы не послушаться. Ты заслужила это наказание.

— Ох, Оуэн, ты признаешь только насилие. В нем тебе видится решение всех проблем. — Она устало вздохнула. — Знаешь, я даже рада случившемуся, рада, что это произошло до нашей свадьбы и помогло мне понять тебя.

— Бывают случаи, — ответил Оуэн, — когда только насилие может привести к желанному результату. Кто-то должен взять на себя смелость действовать решительно и беспощадно, чтобы добиться результата. Сейчас такое время, Шерон, когда смирением ничего не добьешься.

— Ты заблуждаешься, Оуэн, — сказала Шерон. — Скажи, ты придешь завтра на собрание? Хью сказал мне, что будет общее собрание в школе. Может быть, у нас появится шанс добиться чего-то мирно и дружно.

— Он умен, ничего не скажешь, — процедил Оуэн. — Он думает, что успокоит нас мелочью и заставит забыть о всех несправедливостях.

Шерон вздохнула.

— Мне пора возвращаться домой, Оуэн, — сказала она. — Нам, похоже, действительно нечего сказать друг другу.

— Шерон. — Он остановился, поворачиваясь к ней. — Шерон, ты не представляешь, как больно мне было видеть тебя, беспомощно брошенную на землю, видеть, как тебя хлещут плетьми.

— Зато ты теперь представляешь, как мне было больно, — ответила Шерон. — Ты почувствовал это на своей шкуре, Оуэн. Скажи, почему ты не сопротивлялся, когда тебя били?

Шерон удивилась и даже встревожилась, заметив слезы, выступившие на глазах сурового мужчины.

— Я стерпел бы в два раза больше ударов, — сказал он, — если б это помогло мне забыть о тех, что достались твоей спине, Шерон. Я знал, что заслужил наказание, хотя мне и не было стыдно за то, что я сделал. Мне и сейчас не стыдно.

Шерон закусила губу.

— Я предал свою любовь к тебе, — продолжал Оуэн. — Вот за это я никогда не прощу себя. Но иногда приходится выбирать между любовью и чем-то большим. Наверное, я должен просить у тебя прощения, но я не могу. Не могу, потому что даже теперь чувствую, что в следующий раз поступил бы точно так же, если бы это было нужно для общего дела. А ты храбро приняла наказание. Я горжусь тобой — если, конечно, у меня есть право гордиться.

Даже теперь, ох, даже теперь, думала Шерон, глядя ему в глаза, ей хотелось бы полюбить его. Оуэн! Ведь она ничем не лучше его. Абсолютно ничем.

Она чувствовала, что должна сказать ему об этом.

— Я тоже предала тебя, Оуэн, — тихо призналась она. Его глаза изумленно расширились.

— Так это ты донесла графу? — спросил он. Шерон помотала головой:

— Нет. Я предала тебя как женщина.

Она видела, как понимание мелькнуло в его глазах, прежде чем он кивнул и отвернулся.

— Что ж, по крайней мере этого я не делал, Шерон — сказал он, помолчав. Они развернулись и медленно побрели в сторону поселка. — Я любил тебя, да и сейчас люблю. Я не буду спрашивать тебя о подробностях, у меня нет права на это, да я и не хочу знать о них. Может, когда-нибудь мы сможем простить друг друга, сможем жить просто как добрые соседи, не испытывая ненависти и обиды.

— Да. Я надеюсь на это, Оуэн, — ответила Шерон. Он остановился у ворот ее дома.

— Дальше не пойду, — сказал он. — У меня нет желания драться с Эмрисом.

— Оуэн, — робко заговорила Шерон, — ты не отказался от своих планов насчет демонстрации в Ньюпорт? Вы продолжаете собирать оружие?

Он мрачно рассмеялся в ответ.

— Не думаешь ли ты, что я отвечу на этот вопрос, Шерон? — спросил он вместо ответа. — Теперь, когда ты стала его женщиной?

— Наверное, ты прав, — сказала Шерон. — Наверное, теперь я не имею права спрашивать тебя об этом. Но прошу тебя, будь осторожнее, Оуэн. Я не хочу, чтобы ты пострадал. Даже теперь ты не безразличен мне.

Он мягко провел ладонью по ее щеке.

— До свидания, кариад, — сказал он и, чуть помедлив, склонился к ней и поцеловал ее в лоб.

— До свидания, Оуэн.

Шерон стояла в воротах, глядя, как он удаляется в сторону своего дома. Он ни разу не оглянулся. Она проглотила комок в горле. И еще некоторое время стояла и вглядывалась в пустынную перспективу вечерней улицы, словно пытаясь разглядеть там свое будущее. Как же трудно бывает иногда справиться с жалостью к себе, думала она. Порой кажется, что нет никого и ничего, ради чего стоило бы жить.