Гранд-отель

— Господи, — стонал он. — Господи! Мамусик, Беби, Пусик… Ох, Господи… — Ему хотелось закрыть лицо руками, но он не смел. Он боялся темноты своих ладоней.

Вот в таком состоянии застал Прайсинга Крингеляйн, когда в начале третьего — музыка как раз умолкла — осторожно постучав, вошел в номер. Губы у Крингеляйна были абсолютно белыми, зато на щеках рдели яркие пятна. Он ощущал удивительный подъем духа, настроился на торжественный и корректный тон. Он был преисполнен сознанием того, что выглядит совершенно безукоризненно в элегантном черном пиджаке и держится учтиво, как светский человек.

— Меня попросила прийти к вам дама, — сказал Крингеляйн. — Здесь, как я слышал, что-то произошло. Я хотел бы предложить свои услуги господину директору. — Лишь закончив это вступление, Крингеляйн поглядел на мертвого Гайгерна. Он не испугался. Только удивился.

Направляясь сюда из своего номера, он подумал, что все это в действительности не могло произойти, что Гайгерн жив, что Прайсинг его не убивал, что Флеммхен ему только приснилась и все еще снится. Но Гайгерн действительно лежал на полу, и Флеммхен действительно ждала Крингеляйна в 70-м номере. Он наклонился над убитым, неожиданно для себя тронутый братским, теплым чувством. Потом опустился на колени и с сильным душевным волнением ощутил запах лаванды и ароматных английских сигарет, тот самый запах, в котором Крингеляйн прожил незабываемый, особенный, блистательный день своей жизни. «Спасибо», — подумал он и вздохнул, сдерживая слезы.

Прайсинг смотрел на него мутным, бессмысленным взглядом.

— Его нельзя трогать до прихода полиции, — внезапно заговорил он, когда Крингеляйн протянул руку, чтобы закрыть своему другу глаза. Крингеляйн не обратил на эти слова внимания и совершил скромное, исполненное торжественности действие. «А мне закроет глаза Флеммхен, — мелькнула где-то в мозгу Крингеляйна мысль, которая была неподотчетна его воле. — У тебя довольное выражение. Так, значит, тебе сейчас хорошо? Это совсем не так страшно, да? Это будет не страшно. Скоро. Уже скоро».

— Вы известили полицию, господин директор? — сухо спросил он Прайсинга, поднявшись с колен. Тот отрицательно мотнул головой. — Желательно ли вам, чтобы я взял на себя эту обязанность? Вы можете располагать мной, господин директор.

Удивительно: Прайсингу сразу стало легче, едва Крингеляйн появился в номере, и еще больше полегчало теперь, когда тот вежливым тоном подчиненного предложил свои услуги.

— Да. Немедленно. Нет, погодите. Обождите немного, — прошептал Прайсинг, и тут уже было нечто от суровых, но бестолковых приказаний, которыми он изводил подчиненных в фирме «Саксония».

— Необходимо также поставить в известность о произошедшем господина старого хозяина. Угодно ли вам, господин директор, чтобы я отправил телеграмму уважаемому семейству?

— Нет! Нет! — быстро возразил Прайсинг, и его хриплый шепот был похож на крик.

— В таком случае я рекомендовал бы вам вызвать в отель вашего адвоката, господин директор. Час поздний, однако при столь чрезвычайных обстоятельствах меня, вероятно, соединят по телефону с вашим адвокатом. Вас же, очевидно, незамедлительно отправят в дом предварительного заключения. Мне не составит труда предпринять и прочие необходимые шаги. До моего отъезда.

Крингеляйн охотно предлагал свои услуги. Его пронизывало сознание своей причастности к важным событиям, а изысканные обороты речи приносили удовлетворение и казались весьма подобающими случаю. При этом он черпал безупречную вежливость, с которой обращался к подавленному и сникшему генеральному директору, из удивительного источника: Крингеляйн, маленький, но гордо выпрямившийся, стоял над ним, как победитель в борьбе, о которой Прайсинг до сегодняшнего дня не подозревал. Ничего не осталось от злобы, страха, гнева и бессилия, ничего из прежних чувств не было в сердце Крингеляйна. Быть может, лишь тень почтительности, той странной, необъяснимой почтительности, которую люди испытывают к тому, кто совершил что-то дурное, и еще Крингеляйн чувствовал жалость и свое превосходство над Прайсингом, то есть как раз то, что побуждает быть вежливым.

— Вы не сможете уехать, — шепотом ответил Прайсинг. — Ваше присутствие необходимо здесь. Вы нужны мне. Об отъезде не может быть речи. — Это было сказано резко, почти тем тоном, каким Прайсинг обычно давал отказ в предоставлении отпуска.

Крингеляйн улыбнулся бы такому тону, если бы не терзался тем, что мертвый Гайгерн навзничь лежал на ковре затылком на голом полу.

— Вас привлекут как свидетеля, — продолжал Прайсинг. — Вы должны находиться здесь, когда придет полиция.

— Свидетельские показания дать недолго. Вообще, я болен и завтра уезжаю к месту лечения, — сдержанно возразил Крингеляйн.

— Но вы знали этого человека, — быстро сказал Прайсинг. — И девку тоже знали.

— Господин барон был моим другом. Дама сразу после убийства пришла ко мне в поисках защиты, — ответил Крингеляйн языком газетной статьи. Его тщедушную грудь распирало от гордости, он с удовлетворением отметил про себя, что отлично владеет ситуацией.

— Этот человек — грабитель. Он украл мой бумажник. Бумажник наверняка найдут у него в кармане. Я к телу не прикасался.

Крингеляйн взглянул на Гайгерна; странно было видеть, что барон лежал молча, в то время как другие говорили. И Крингеляйн улыбнулся — неуверенно, неопределенно. Пожал плечами под первоклассными подплечниками из конского волоса. «Возможно, — подумал он. — Возможно, Гайгерн — грабитель. Но разве это имеет значение? В мире, где зарабатывают тысячи, тратят тысячи, проигрывают в карты тысячи, какой-то бумажник ничего не значит».

Внезапно Прайсинг словно очнулся от раздумья и резко спросил:

— Как вы сюда попали? Кто вас прислал? Фройляйн Фламм?

Так Крингеляйну стала известна фамилия Флеммхен.

— Совершенно верно. Фройляйн Фламм. Сейчас эта дама находится в моем номере. Возвращаться сюда она не желает. Она попросила меня забрать ее вещи. К приходу полиции ей надо быть одетой. Она была голой в тот момент, когда потеряла сознание.

Этот четкий ответ Прайсинг обдумывал в течение нескольких минут.

— Фройляйн Фламм будут допрашивать? — В голосе Прайсинга был слышен отчаянный страх.

— Так точно, — коротко подтвердил Крингеляйн. — Надеюсь, допрос не займет очень много времени. Завтра фройляйн Фламм уезжает со мной. Я предложил ей быть моей секретаршей, — добавил он.

От нахлынувшего чувства торжествующей радости и победы щеки у Крингеляйна побелели. Но Прайсинг в эти минуты перестал быть мужчиной, у него и в мыслях не было бороться за женщину. Он не подозревал, как много значило для Крингеляйна то, что Флеммхен ушла к нему от Прайсинга — невиданное чудо, небывалая, последняя в жизни победа…

— Вещи фройляйн Фламм в ее номере, в семьдесят втором. Следующая дверь налево по коридору, — сказал Прайсинг и попытался встать, но не смог — отказали ноги. В коленях у него была такая тяжесть, будто они были наполнены песком, ноги не слушались. И все так же лежал на полу убитый, все еще лежал здесь, на полу…

Когда Крингеляйн подошел к двери, чтобы уйти и оставить Прайсинга в одиночестве, тот резко поднял голову.

— Подождите. Подождите же, — прошептал он хрипло, сдавленным голосом, сдерживая крик. — Послушайте, господин Крингеляйн, нам надо поговорить с вами, прежде чем… прежде чем мы вызовем полицию. Я хочу сказать… Надо поговорить об этой даме. Вы сказали, что уедете с ней. Нельзя ли… Вы говорите, она сейчас в вашем номере? Нельзя ли сделать так, чтобы… Я, понимаете… Послушайте, Крингеляйн, мы с вами мужчины. За то, что здесь случилось, я понесу ответственность. Необходимая оборона, правильно? Необходимая оборона, в чистом виде. Все это ужасно, и я несу за случившееся ответственность. Но мне другое покоя не дает. Другое страшно. Нельзя ли… Надо ли, чтобы полиция узнала про эту историю с фройляйн Фламм? Ведь можно… Надо просто закрыть дверь в семьдесят второй номер. Фройляйн Фламм провела ночь с вами и ничего не знает. И вы ничего не знаете, господин Крингеляйн. И все будет в порядке. Все уладится. Вы уедете, вам не придется давать свидетельские показания, фройляйн Фламм не будут допрашивать. Скажите, господин Крингеляйн… Вы должны меня понять, вы же знаете мою жену, знаете ее почти столько лет, сколько и я. И старого хозяина — вы ведь его знаете. Вы же из нашей фирмы, господин Крингеляйн! Надо ли что-то объяснять? Мое благополучие висит на волоске, я честно признаюсь вам в этом. Из-за такой глупости, из-за какой-то юбки я могу погибнуть! Из-за ерунды! Господин Крингеляйн! Я люблю жену, я привязан к ней и детям, — тон Прайсинга стал умоляющим, словно в эту минуту он обращался к мамусику. — Вы знаете моих девочек, господин Крингеляйн. Я потеряю все, все, господин Крингеляйн, если на суде всплывет эта история с фройляйн Фламм. Я… У меня вообще ничего с нею не было. Даю вам честное слово: ничего не было, — Прайсинг только сейчас осознал это. — Помогите мне, Крингеляйн, как мужчина мужчине. Возьмите эту историю на себя. Ничего не надо делать, только молчите! Только уговорите фройляйн Фламм молчать. И все, больше ничего. Уезжайте, уезжайте куда-нибудь далеко, я дам вам… Послушайте, господин Крингеляйн! Сегодня утром у нас вышел неприятный разговор. Забудьте о нем. Вы заблуждаетесь на мой счет, поверьте, очень заблуждаетесь. Недоразумения между начальством и подчиненными везде случаются, не стоит принимать их слишком близко к сердцу. Нам ведь никуда друг от друга не деться. Все мы делаем общее дело, дорогой мой. Я хочу… Я дам вам… Вы получите от меня чек и уедете. Пойдите сейчас в семьдесят второй номер и заприте за собой дверь. Фройляйн Фламм будет молчать, и все уладится наилучшим образом. Если вас вдруг о чем-то спросят, скажете, что она всю ночь была с вами и ничего не знает, ничего не видела и не слышала. Господин Крингеляйн, прошу вас, прошу вас…