Укрощенная любовью

На следующее утро она проснулась от шума и голосов въезжающих во двор всадников и, выглянув в окно, увидела отряд индейцев. Это появление вызвало некоторое замешательство среди обитателей Бакхорн-Хауса, пока не вышел Себастьян и не пригласил их спешиться. Неожиданный приезд этих людей, облаченных в одежду из оленьих шкур, с темной кожей, крупными носами и надменным выражением лиц напугал Беренис. У некоторых из них лица были ярко разрисованы, из длинных, перевязанных лентой волос торчали иглы дикобраза. Их вождь – уже в годах, с волосами, тронутыми сединой, в великолепном головном уборе из перьев – разговаривал с Себастьяном, положив ему руку на плечо, словно тот был его сыном.

В самом деле, Себастьян и сам с каждым днем все больше походил на аборигена. Он был почти так же смугл, как и индейцы, волосы отросли, а повседневная одежда состояла из украшенных бахромой бриджей и куртки. Себастьян приветствовал своих гостей со степенной учтивостью, и вскоре они с Грегом присоединились к их большому кругу, который индейцы образовали, усевшись на земле со скрещенными ногами, и все вместе приступили к важному, серьезному разговору, который, в большинстве своем, состоял из жестов, вычерчивания схем в пыли и передачи по кругу длинной трубки.

Беседа продолжалась до тех пор, пока солнце не поднялось высоко над лесом, и сосны начали шептаться у них за спиной. Все происходившее было исполнено вечным, не подвластным времени смыслом: мужчины разных рас и цвета кожи встретились, чтобы обсудить свои проблемы со взаимным доверием; пожилые спокойно и с достоинством умеряли пыл молодых воинов замечаниями, рожденными мудростью и опытом.

– А ты почему не с ними, Квико? – спросила Беренис, когда они оба оторвались от работы.

– Потому что я не чероки, – ответил он. Его глаза ничего не выражали, а лицо было непроницаемым, как у статуи. – Действительно, мадам, я не принадлежу ни к какому племени. Моя мать была индейской скво, но мой отец белый человек.

Она никогда раньше не слышала, чтобы он говорил о своем прошлом. С тех пор, как Далси стала с ним встречаться, Беренис смотрела на Квико другими глазами. Прежде она относилась к нему с безразличием; в лучшем случае – как к надежному телохранителю, в худшем – как к шпиону своего мужа.

– Ты переживаешь из-за того, что одинок и ни к кому не принадлежишь? – спросила она.

Он не взглянул на нее. Его глаза были по-прежнему прикованы к людям, поглощенным беседой:

– Это больше не беспокоит меня. Моя судьба в руках графа, он мне почти как отец. Я следую за ним, как следовал бы за своим вождем. Я вверил ему свою жизнь.

Беренис была тронута простодушием этих слов и таким самообладанием.

– Расскажи мне о народе, к которому принадлежала твоя мать, – попросила она.

Ее интерес был искренним. Внешность и поведение Зоркого Сокола и его воинов поразили Беренис. До сих пор она думала об индейцах, как о монстрах, олицетворяющих жестокость и варварство, но наблюдая за ними здесь, в Бакхорн-Хаусе, она начала менять представление об этих людях.

После недолгого молчания, Квико заговорил:

– Мать рассказывала мне, как вначале индейцы приветствовали появление белого человека, но не могли понять его жадности к земле, его уничтожения природных даров или его слепоты ко всему, что делает жизнь прекрасной и мирной. Я обнаружил, что это правда. Многие белые люди разрушают все вокруг, словно резвые дети, с легкостью уничтожая то, что может стать источником богатства. Они попирают все, что мы почитаем. Это оскорбление Великого Духа.

В его голосе не было гнева, лишь глубокая грусть, и Беренис почувствовала, что к глазам подступают слезы. Вернувшись к своим делам, она стала размышлять над услышанным; предстояло открыто посмотреть в лицо реальности, которая предстала перед ней со всей неумолимостью. Она остро осознала, что ее девичество осталось позади, и теперь она – женщина, которая столкнулась с новыми для нее проблемами в мире, так и жаждущем лишить ее чистоты и доверчивости и поколебать ее веру в природное великодушие человеческой натуры.

Беренис подумала о доме – с мучительным желанием вернуть ту уверенность, которая была когда-то ей присуща, спрашивая себя, как бы справилась со всем этим Люсинда. Эта волевая молодая леди, наверное, ухитрилась бы все устроить должным образом. В ней была железная стойкость, и Беренис всем сердцем хотелось, чтобы она оказалась здесь, рядом. Она отчаянно нуждалась в старшей, более опытной и знающей подруге, которой могла бы довериться, которая могла бы дать нужный совет и помочь решить ее главную проблему – как вести себя с Себастьяном. Это были тяжелые мысли, наполнявшие ее душу унынием. Что он значит для нее?..

Индейцы уехали только после полудня. Грег и Себастьян вошли в кухню, и даже полковник Перкинс, участвовавший в этом своеобразном совещании, казался довольным. Беренис гладила, наполнив тяжелый утюг тлеющими углями. Она была целиком поглощена работой, и лишь быстро взглянула в их сторону, когда они подошли к бочонку с пивом, чтобы наполнить кружки.

– Зоркий Сокол обещает нам поддержку, если дело дойдет до стычки с Модифордом, – сказал Грег, подмигнув ей.

Дэмиан подошел и обнял ее за талию, нежно прижав к своему плечу. Да, ее брат изменился; он все больше походил на людей, которым так ревностно стремился подражать. Отросшая борода делала его старше. Они с Грегом проводили много времени, упражняясь в стрельбе.

– Он великий старик, – прокомментировал Себастьян, откидываясь на спинку стула с кружкой пива в руке. – Я с большим уважением отношусь к нему самому и его племени.

– Индейцы – прекрасные люди, и жаль, что они подвергаются разрушительному воздействию пороков белого человека и его виски, – вставил Грег. – Ты ждешь неприятностей?

– Модифорд еще не покинул эти места. Думаю, он что-то замышляет. Когда я сегодня утром плавал в море, то заметил, что его корабль уже стоит в соседней бухте – возможно, Модифорд готовит побег. Разведчики сообщили, что он занял тот заброшенный форт на другой стороне леса. Я не успокоюсь, пока не выгоню его со своей земли.

Прошел месяц, а они по-прежнему оставались в Мобби Коув. Модифорд не предпринимал никаких шагов, тем самым удерживая Себастьяна от встречных действий. Сложилась странная ситуация: он не мог вернуться в Чарльстон, пока Модифорд находился рядом, и, в то же время, не представлялось возможности избавиться от него. Единственным выходом было дать открытый бой, но рисковать жизнью своих людей Себастьян не хотел.

Беренис овладела искусством ведения домашнего хозяйства, удивляя Далси своими способностями.

– Ей-богу, мадам, – любила говорить служанка, – вы будете настоящей хозяйкой, когда окажетесь в приличном доме. Никакой дворецкий не сможет обвести вас вокруг пальца, а слугам не удастся работать спустя рукава. Вы не потерпите никакой небрежности!

– Так и должно быть, Далси, – отвечала Беренис, поглощенная очередными домашними делами. – Но я не собираюсь вечно гнуть спину, словно рабыня! О нет, когда я вернусь к нормальной жизни, то опять начну от души развлекаться. Будут балы и вечеринки, вот увидишь!

Но в глубине души она спрашивала себя – так ли это будет? Не надоест ли очень скоро эта череда пустых удовольствий? Она могла ворчать, недовольная примитивными условиями жизни в Бакхорн-Хаусе, но она полюбила все это – беспорядочный, заросший сорняками сад, скалы, ведущие вниз к морю, мили золотого песка.

Время проходило в раз и навсегда установленных, однообразных повседневных заботах, Беренис подружилась со многими людьми – и с теми, которые жили в доме, и с теми, у кого немного поодаль были хижины вместе с небольшими клочками земли, где хозяева выращивали овощи, держали свиней, коз и коров. Некоторые из этих людей были арендаторами, платившими Себастьяну ренту, но он был весьма либеральным землевладельцем, и еще никто никогда не был выселен за неуплату. Кухня стала ее убежищем, где она трудилась вместе с Адамом и Джесси, но ночью Беренис приходила в спальню к мужу, где, в темноте, становилась рабой своих желаний.