Земля надежды

Вождь наблюдал за ними. Аттон вышел из реки, и все участники охоты последовали за ним. Они вытерлись и натянули на себя чистые одежды из оленьих шкур. Потом, когда все были готовы, вождь повел их к танцевальной площадке, и воины выстроились перед ним.

— Убил ли оленя тот человек, который хочет получить Сакаханну? — спросил вождь на языке племени.

Наступило короткое замешательство.

— Мы принесли домой трех оленей, — без запинки ответил Аттон. — Прекрасная добыча для одного дня. И человек, который хочет Сакаханну, весь день был плечом к плечу со мной. Он не отставал от нас, он не устал, он не подвел нас. Он спланировал охоту, и его план был хорош. По его замыслу мы загнали оленей к реке и убили трех.

— Которого оленя убил лично он? — спросил вождь.

Аттон молчал.

— Если бы не его план, мы бы и вовсе ни одного не убили, — высказался один из охотников, мнение которого никто не спрашивал. — Он увидел, что оленей нужно гнать к реке. Он показал нам путь.

Вождь лениво кивнул, словно всю ночь готов был посвятить обсуждению этого занимательного вопроса.

— А которого оленя все-таки убил он? Одного из самцов? Олениху?

Джон, изо всех сил пытаясь следить за допросом, понял, что охотникам не удается скрыть его провал. Он почувствовал, как сквозь него прокатилась мощная волна разочарования из-за того, что вся охота, и смех, и его новое имя ни к чему не приведут, и все из-за того, что этот старик, достаточно старый, чтобы быть его отцом, должен был следовать букве закона. Он подумал, что, следуя кодексу поведения воина, должен принять свое поражение, как надлежит настоящему мужчине, и уйти из деревни, не оглядываясь. Он выступил вперед, он уже открыл рот, чтобы заговорить. Он помедлил, вспоминая слово, означавшее «поражение» на языке повхатанов, и понял, что не знает его. Возможно, в языке повхатанов вовсе не было слова для «поражения». Он попытался составить предложение из слов, которые знал. Получилось что-то вроде: «Я не убил. Я не могу жениться…»

— Да?

Вождь предложил ему сказать свое слово.

Из толпы женщин, сгрудившихся на краю танцевального круга, послышались крики.

— Чей это олень? — спросил кто-то.

К ним направлялась женщина. За передние ноги она тащила оленя. По тому, как болталась его голова, было ясно, что у него сломана шея.

— Это мой олень! — воскликнул Джон.

Он изо всех сил ударил Аттона по плечу.

— Это мой олень!

Джон подскочил к женщине и вырвал тонкие ноги у нее из рук.

— Это мой олень! Мой олень!

— Я нашла его у самой кромки воды, — объяснила женщина. — Его унесло вниз по течению. Но в воде он оказался совсем недавно.

— Его убил Орел! — провозгласил Аттон.

В рядах воинов пронесся смешок. Вождь окинул всех быстрым, острым взглядом.

— Ты убил этого оленя? — спросил он Джона.

Джон ощутил, как через стесненное горло пробивается пузырек смеха и радости.

— Да, вождь, — сказал он. — Это мой олень. Я убил его. Я хочу Сакаханну.

— Орел! Орел! — раздались крики из рядов воинов.

Вождь посмотрел на Аттона.

— Ты отпускаешь жену к этому мужчине, свою жену, своего перворожденного сына и второго рожденного от тебя ребенка?

Аттон посмотрел прямо на Джона, и его суровое, темное лицо сморщилось в неудержимой улыбке.

— Он — хороший человек, — сказал Аттон. — У него упорство лосося, стремящегося на нерест, и сердце бизона. Я отпускаю Сакаханну к нему. Он — мой брат. Он — Орел.

Вождь поднял изукрашенное копье.

— Слушайте, — сказал он так тихо, что женщинам, стоявшим на краю танцевального круга, пришлось вытянуть шеи, чтобы расслышать. Среди них была и Сакаханна. — Это наш брат. Он прошел испытание охотой, и он — муж Сакаханны. Завтра мы принимаем его в племя, и его новое имя — Орел.

Раздался рев одобрения и хлопки в ладоши, воины сгрудились вокруг Джона. Чтобы добраться до Сакаханны и сжать ее в объятиях, ему пришлось пробиваться через улыбающиеся лица и руки, хлопавшие его по плечу. Она прильнула к нему и подняла лицо. Когда их губы встретились, он почувствовал удар страсти, позабытый за много лет. И такой глубокий голод, что один поцелуй не мог удовлетворить его, никогда не сможет удовлетворить его. Весь мир потерял для него значение. Ему хотелось только обнять ее, прижать к сердцу и держать так, навсегда рядом с собой.

Сакаханна отстранилась, и Джон нехотя выпустил ее. Она склонила голову ему на плечо, и вновь былые ощущения ожили от прикосновения ее легкого тела, уместившегося у него под мышкой, от ее длинных ног, прижавшихся к бедру, от запаха ее волос, от тепла ее обнаженной кожи на его прохладной влажной груди.

Люди приветствовали их, произнося вместе их имена.

— Почему они зовут тебя Орел? — Она взглянула ему в лицо.

Краем глаза он заметил, что Аттон ждет его ответа.

— Это личное, — с напускной холодностью сказал он. — Между нами, воинами.

Аттон ухмыльнулся.

В ту ночь Джон еще не мог спать с Сакаханной. Хотя она уже ушла из дома Аттона, ночь она провела с Муссис. Аттон сам перенес ее шкуры, корзинки и горшки в хижину Муссис и нежно поцеловал в лоб, оставляя ее.

— Он не против? — спросил Джон, наблюдая это дружеское расставание.

Сакаханна бросила на него быстрый озорной взгляд.

— Разве что самую малость, — сказала она.

— Я бы возражал, — заметил Джон.

— Он женился на мне, потому что ему так посоветовали, — объяснила Сакаханна. — Потом ему нужно было содержать меня и мою мать, а приданого мы никакого не принесли, никакого выкупа за невесту. И выходило, что он никогда уже не сможет позволить себе взять еще одну жену, если бы ему захотелось получить еще одну женщину. Выходило, что он так и завяз только с одной женой — со мной. А теперь для него все изменилось. Он снова холостяк, тебе придется заплатить ему за меня, ему это понравится. И вообще, он снова может осмотреться и выбрать на этот раз девушку, которую действительно хочет.

— А сколько нужно будет заплатить? — спросил Джон.

— Возможно, много, — предостерегла она. — Может, одно из твоих ружей, которые остались у тебя дома.

— Они все еще там? — недоверчиво переспросил Джон. — Я решил, что все уже украли.

Она невозмутимо кивнула.

— Украли все. Но если ты решишь, что ружье теперь будет принадлежать Аттону, очень может быть, что его вернут.

— Я бы хотел, чтобы мои ружья вернулись ко мне, — заметил Джон.

Она рассмеялась.

— Думаю, ты бы не возражал. Когда завтра тебя примут в племя и ты станешь одним из нас, тогда никто, ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, никогда ничего у тебя не возьмут, даже если будут умирать с голода. Они ведь взяли твои вещи, когда ты был богатым белым чужаком, и теперь все это пропало.

По выражению его лица она поняла, что не до конца убедила Джона.

— А чего бы ты от них хотел? Что бы ты делал со всеми этими вещами здесь, где все, что тебе нужно, ты можешь добыть луком и стрелами, копьем, палкой-мотыжкой, ножом или ловушкой для рыбы?

Джон ненадолго задумался и понял, что его вещи были частью той жизни, которую он оставил позади, частью его старой жизни. И лучше будет, если они пропадут и он позабудет о них, чем они будут стоять в углу нового индейского дома, напоминая о том человеке, каким он был, о той жизни, какой он мог бы жить.

— Прекрасно, — сказал он. — Если Аттон может вернуть эти ружья, он может оставить их себе.

Джон проснулся как раз перед рассветом, почувствовав на плече руку Аттона.

— Проснись, Орел, — прошептал он. — Пойди умойся.

Было очень рано, только мужчины двигались по деревенской улице, как серые тени. Было еще темно, только бледно-серая линия, как пятно побелки над темной массой лесных деревьев, указывала на близость рассвета.

Традескант вошел в воду рядом с Аттоном, повторяя каждое его движение. Сначала аккуратно вымыть лицо — глаза, рот, ноздри и уши. Потом тщательно помыть подмышки, пах, и наконец глубокое погружение в ледяную воду, а в это время потереть грудь, спину, бедра, голени и подошвы. Аттон вынырнул из воды, отплевываясь и отбрасывая назад длинные волосы.