Мари Антильская. Книга вторая

— Матерь Божья! Тоже мне, нашли место для мамаши, которая только что произвела на свет ребеночка!..

Байардель как-то сухо кашлянул, потом заметил:

— Гм-м!.. Должен напомнить вам, есть на свете женщины, которые совсем неплохо стреляют из мушкета!

— Тысяча чертей! — выругался Ив. — И у вас хватает наглости называть женщиной эту уродину, эту обезьяну в юбке, которая носила имя Жозефины Бабен?! Неужели вы можете сравнить это исчадие ада в женском обличье с мадам Дюпарке?! Имейте же хоть немного совести, дружище!..

Капитан явно смутился и некоторое время хранил молчание. Ив же в разорванной сверху донизу рубахе, целиком открывавшей все его мощное тело, которое теперь судорожно подергивалось — так, очевидно, выглядит безумец в смирительной рубашке, — нисколько не заботясь о своей ране, с силой колотился спиной о походную койку, которая, казалось, вот-вот не выдержит чудовищных ударов и развалится, а ее матерчатое днище треснет по всем швам.

Наконец, слегка успокоившись, он проговорил:

— Стало быть, завтра и отплываете?

— Да, завтра утром поднимаем парус…

Ив снова побагровел, и капитан уж было подумал, что он сейчас зайдется в новом приступе кашля. Однако вопреки его ожиданиям, хотя шея Ива снова напружилась и жилы на ней опять приобрели багровый оттенок, никакого взрыва не произошло. Напротив, Ив, явно неимоверным усилием воли обретя вдруг спокойствие, заметил:

— Что ж! Ладно! Ступайте себе, куда хотите! Но клянусь, и недели не пройдет, как вы горько пожалеете, что меня нет с вами! Все вы — генерал, Мари Дюпарке, да и вы сами, капитан!.. Да-да, все вы, ох как горько вы пожалеете, что с вами не будет Ива Лефора!.. Ну да ладно, что с вами делать, отправляйтесь! Будете потом локти кусать, да слишком поздно!.. Плывите себе хоть ко всем чертям!..

Он снова громко засопел, производя звуки, похожие на шум мехов, используемых для раздувания огня в винокурнях, потом почесал подбородок и изобразил некое подобие любезной улыбки.

— Послушайте-ка, дружище, был бы вам чувствительно признателен, если бы вы перед отплытием оказали мне одну услугу. Вот какое дело… У всех здешних святош такие постные физиономии, что один их вид может свести в могилу человека, здорового не только телом, но и душою. Я знаю только одного священника, который способен рассмешить до слез, а уж можете поверить, чего мне больше всего не хватает с тех пор, как меня заперли в четырех стенах мрачной кельи, так это хорошего смеха!.. Так что уж будьте милосердны, загляните к отцу Фовелю и передайте ему, что я хотел бы с ним повидаться…

— К отцу Фовелю?..

— Само собой, к отцу Фовелю, а к кому же еще? Думается, это единственный монах, который смог бы понять дьявола, если бы тому — вместо того чтобы осуждать его, даже не выслушав — дали хоть немного высказаться! Тысяча чертей, ведь даже дьяволу надо дать шанс защитить себя от нападок! Уверен, я бы неплохо позабавился, выслушивая его доводы!..

— Хорошо, дружище, я непременно загляну к отцу Фовелю, можете на меня положиться. Прямо сейчас, как попрощаюсь с вами, так и отправлюсь…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Золотая Гренада

Фрегатам потребовалось четыре дня, чтобы совершить путешествие, которое обычно при благоприятном ветре занимало не более нескольких часов. Однако Карибский бассейн, знаменитый скрещением всех ветров, в это время года встретил их полным безветрием, сильно задержавшим в пути.

Наконец вдали показалась земля, которую Байардель, со слов лоцмана экспедиции Пьера Дюбюка, назвал Гренадою.

Медленно, с прямо-таки кошачьей осторожностью, корабли приблизились к берегу.

У них не было никакого окончательного плана нападения. Ибо, несмотря на полезные сведения, полученные от Дюбюка, они еще многого не знали о нравах и повадках местных дикарей. Единственное, что было им доподлинно известно, — это то, что те самые несговорчивые и самые кровожадные из всех дикарских племен. Уэль де Птипре, атаковавший их несколько лет назад и, несмотря на солидное вооружение и многочисленность войска, оттесненный этими жестокими воинами назад в море, предпочитал не делиться воспоминаниями о своем позорном приключении.

Немногое, что удалось узнать Дюпарке из своих бесед с индейцами-караибами, живущими на Мартинике, сводилось к тому, что гренадские индейцы внешне всегда преисполнены самых что ни на есть благих намерений, предпочитают ни в чем не перечить собеседнику, особенно если тот щедро поит и вволю кормит их, однако в конце концов ведут себя, словно дети малые. В тот момент, когда они уже вроде бы окончательно выказывают готовность пойти на самые решительные уступки — вдруг без всякого предупреждения нарушают все уговоры и соглашения и без всякого зазрения совести убивают тех, в честь кого лишь накануне устраивали пышные празднества, принимая как самых дорогих друзей.

А стало быть, по замыслу генерала, основной целью экспедиции было скорее истребить эти туземные племена, чем одержать над ними победу, а потом с позиции силы попытаться прийти с ними к каким-нибудь соглашениям. Единственная закавыка состояла в том, что он не знал ни численности воинов, с которыми ему предстоит иметь дело, ни места, где выгоднее всего вынудить врага к решающей битве.

А потому фрегаты не спеша шли вдоль берега, стараясь изучить местность и разглядеть скопления хижин, дабы выявить, где прячутся наиболее многочисленные племена, которые следовало бы истребить в первую очередь.

Дюпарке с подзорной трубою в руке стоял на капитанском мостике, рядом с ним находилась Мари, одетая в мужское платье, которое было ей очень к лицу, делая из нее очаровательного пажа, какого только можно было себе представить. Прелестные глаза неотрывно следили за мужем, и она тотчас же обращала взор в ту сторону, куда поворачивалась его подзорная труба.

Байардель приказал спустить почти все паруса на флагманском фрегате «Бон-Портская Дева», он теперь замедлил ход, что позволяло Дюпарке, не упуская ни малейших подробностей, изучать ближние берега.

Как и Мари, он любовался нагромождением гор, которые, казалось, зависали где-то между небом и землею, точно гигантский театральный занавес, разрисованный безвестным художником живыми и яркими красками.

Однако не видно было ни одной хижины, ни единого вигвама, словно берег был совершенно необитаем. Не считая, разумеется, двух других фрегатов, следовавших в кабельтове [1] позади флагмана. На палубах собрались солдаты из колонистов с оружием наизготове, судя по их воинственному виду, они были готовы в любую минуту ринуться в бой.

Дюбюк приблизился к стоявшим особняком Мари, Жаку и капитану Байарделю. Дюпарке тотчас же заметил его присутствие.

— Сударь, — обратился он к нему, — честное слово, у меня такое впечатление, будто этот остров необитаем! Похоже, здесь нет ни одной живой души… Вы вполне уверены, что эта ваша Каренажская бухта и вправду находится где-то в этой части острова?

— На западном берегу, генерал, — ответил лоцман. — Голову даю на отсечение, что где-то здесь, на западном берегу, только вот не припомню, на какой широте. Однако гавань эта так велика и так хорошо просматривается со стороны моря, что никак нельзя пропустить ее, если мы и дальше будем плыть так же близко от берега.

— А вам не кажется, Жак, — заметила Мари, — что было бы куда благоразумней, если бы индейцы не знали о нашем приближении? Зачем нарочно показываться им на глаза?

— Да затем, — ответил ей генерал, — что для нас было бы выгодней, если бы они напали на нас первыми.

— Впрочем, — вступил в разговор Дюбюк, — даже если эта часть острова и впрямь необитаема, стоит нам бросить где-нибудь здесь якорь, и уверен, наше присутствие заметят еще до наступления ночи!

— И все же, — упорно стояла на своем Мари, — если бы мы высадились где-нибудь здесь и солидно обосновались вместе с пушками и запасом провизии в каком-нибудь легко обороняемом месте, нам было бы куда сподручней первыми напасть на противника. Тем более что некоторые из наших солдат могут охотиться, а это обеспечило бы нас свежим мясом и позволило сберечь провиант, который мы привезли с собою с Мартиники.