Перо фламинго

Невольно, без всякого умысла, она старалась не говорить с сыном о его грядущей свадьбе. Визиты Аристовых превратились в пытку. Она не могла видеть Егора без мучительной, почти физической боли, а вслед за ним и Зою, ведь она являла собой неизбежность этого мучения. Если невозможно быть вместе, то тогда уж лучше вовсе не видеть друг друга, чтобы не усугублять страданий. И если бы не перспектива этой женитьбы, то они с Аристовым могли бы совсем не встречаться и со временем забыть друг друга. Время лечит и не такие душевные раны!

Луша помогала барыне одеться, но дело не клеилось. То пуговица оторвалась, то волосы никак не уложить, то закатилось кольцо под кровать. Но вот, кажется, готова. Серна только мельком и глянула на себя в зеркало. Что толку теперь любоваться собой? Что принесла ей красота? Одни страдания!

Серафима Львовна тяжело поднялась и двинулась в гостиную, понимая, что гости заждались, а хозяйка непростительно долго не выходит. Хоть бы провалиться сквозь землю, только избежать всего этого… Хоть бы все разладилось разом! Да как же можно, это убьет Петю, он такой счастливый!

Серафима ужаснулась тому, что желает разлада помолвки. Преступные мысли окутали её сознание, как грозовые тучи, и неотступно терзали. Она остановилась в нерешительности и тут услышала голос Егора. Она даже не разобрала, что он сказал. Вероятно, его о чем-то спросил Викентий или Лавр. Но голос, этот голос мгновенно проник во все её существо, ноги задрожали, подкосились, голова пошла кругом и она упала без чувств.

Через несколько минут суматоха вокруг Серафимы утихла, её отнесли обратно в спальню, натерли виски одеколоном. Она пришла в себя, но ни встать, ни обедать уже не могла. Попросила только, чтобы её оставили в одиночестве. Соболев, обескураженный и подавленный, все же пригласил Аристовых отобедать. Обед прошел в тягостном молчании. Несколько незначительных фраз, сказанных поневоле – и только. И уж, конечно, никто и не заикнулся о грядущей свадьбе. Словно и не было помолвки. Петя едва не рыдал. Конечно, маменька опять занемогла. Бог её знает, сколько это продолжится. А ежели навсегда? Что тогда им с Зоей делать? Зоя тоже сидела с бледным лицом и сжатыми губами. На кого сетовать?

Наконец, мучительный обед завершился. Аристовы сдержанно попрощались. Всем было неловко, смущение и недоговоренность витали в воздухе. Соболев не мог и не хотел говорить ни о чем, потому что не знал, что сделалось с его женой. Аристов тоже не желал беседовать о свадьбе, полагая, что в нынешней ситуации это крайне неуместно. Да и вовсе не надобно.

Когда они возвращались с сестрой домой в экипаже, Егор, глядя в окно, задумчиво произнес:

– А не поехать ли нам в Европу, Зоя?

Зоя еще крепче сжала губы и молча залилась слезами. Но брат не видел этих слез. Перед его глазами стояло иное лицо, иные глаза и губы. Но никогда, никогда он не прикоснется к ним, не прильнет в исступлении, как там, в Альхоре… И снова зашумел песок, снова светила громадная луна и в ее сиянии огромные колонны отбрасывали свои могучие тени…